Альберто Мангель - Гомер: «Илиада» и «Одиссея»
В соответствии с этим «Божественная комедия» разделена на три пространственных континуума. Первый — Ад — это место, предназначенное для тех, кому нет прощения; оно представляет собой некую воронку, протянувшуюся от Северного полушария до центра земли. Второй — Чистилище — место, где души могут искупить свои земные грехи; это гора на острове в Южном полушарии. Наконец, третий — это Рай, находящийся непосредственно под десятью небесами, которые, по представлениям средневековых астрономов, образуют небо.
«Божественная комедия» Данте как литературное произведение вобрала в себя множество элементов из сочинений других авторов, от Гомера (через Вергилия) до описаний в арабской литературе путешествия Мухаммеда в другой мир, «Мираж» (эта книга была переведена на кастильский по приказу Альфонса X, а затем получила распространение на латыни, французском и итальянском — последнюю версию, скорее всего, и читал Данте). «Божественная комедия» Данте подобна величайшему архитектурному памятнику — однако краеугольному камню этого шедевра имя Гомер.
Гомер в Аду
Шумно, дорогой мой! И все эти люди…
Эрнст Тезигер в ответ на вопрос о военной службе в Первую мировую войнуГомер, описывая царство мёртвых, не упоминает никаких подробностей. Преисподняя в «Одиссее» предстает как некое обобщённое место, где пребывают души умерших, а властелин над ними — Аид. Туда отправляется Улисс по требованию Цирцеи, которая после года пленения наконец решает отпустить его — однако прежде наказывает ему «проникнуть / В область Аида, где властвует страшная с ним Персефона, / Душу пророка, слепца, обладавшего разумом зорким, / Душу Тиресия фивского… вопросить там». Улисс тогда восклицает в страхе: «Кто ж, о Цирцея, на этом пути провожатым мне будет? В аде ещё не бывал с кораблём ни один земнородный»[157].
Цирцея даёт Улиссу подробные указания. Гонимый северным ветром, его корабль достигнет тёмных пустынных берегов рощи Персефоны. Оттуда он должен спуститься в царство Аида к водам реки Ахерон, в которую впадают два потока: река Огня и река Слёз (рукав Стикса, реки Ненависти). Здесь Улисс совершит возлияния мёртвым и станет ждать их появления, пока не возникнет призрак Тиресия, который и подскажет герою, как ему вернуться в Итаку[158]. Улисс в точности следует указаниям Цирцеи[159]. (Позже, в песне двадцать четвёртой, описано второе путешествие в царство мёртвых, когда Гермес провожает туда души умерщвлённых женихов Пенелопы: «Мимо Левкада скалы и стремительных вод Океана, / Мимо ворот Гелиосовых, мимо пределов, где боги / Сна обитают, провеяли тени на асфодилонский / Луг»[160]. Таким образом, получается, что в Ад ведёт несколько дорог.)
Описание, предложенное Гомером, являет нашему мысленному взору Ад, никоим образом не структурированный: здесь, словно старики в богадельне, бродят бестелесные души; в основном они безразличны к происходящему вокруг, хотя некоторые из них с сожалением вспоминают о том, что осталось в земной жизни. Других боги обрекли на чудовищные муки: Тантал мучим голодом и жаждой, но не может утолить их, так как вода уходит, а ветвь с плодами отстраняется от него; Сизиф поднимает в гору камень, который всё время скатывается вниз… Несмотря на то, что в VI веке до н. э. поэт-лирик Пиндар отметил в царстве мёртвых области, в которых, по его мнению, обитают счастливые души[161], по Гомеру, усопшие никогда не бывают довольны своей судьбой. «Утешения в смерти мне дать не надейся, — восклицает Ахиллес при встрече с Одиссеем. — Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле, / Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный, / Нежели здесь над бездушными мёртвыми царствовать, мёртвый»[162] (это сожаление созвучно изречению из Экклезиаста 9:4 — «Живой пёс лучше мёртвого льва»).
Вергилию гомеровское представление Царства мёртвых показалось недостаточно объёмным. В «Одиссее» у Улисса, которому Цирцея подробно описала, как добраться до обиталища Аида, нет иного выбора, кроме как следовать её наставлениям. Двенадцати строк оказывается достаточно, чтобы описать его путешествие; следующих затем шестнадцати — чтобы передать его обращение к мёртвым. Затем, как и предсказывала Цирцея, на зов является наводящая ужас толпа призраков:
Души усопших, из тёмныя бездны Эреба поднявшись:
Души невест, малоопытных юношей, опытных старцев.
Дев молодых, о утрате недолгия жизни скорбящих,
Бранных мужей, медноострым копьём поражённых смертельно
В битве и брони, обрызганной кровью, ещё не сложивших.
Все они, вылетев вместе бесчисленным роем из ямы,
Подняли крик несказанный; был схвачен я ужасом бледным[163].
Появление мёртвых поистине вселяет страх, однако по сравнению с угрожающего вида стенающими духами те, с кем далее беседует Улисс, спокойны и отрешены. Наиболее сильное воздействие на читателя оказывает именно рой призраков — Гомеру это известно, потому он к концу эпизода повторяет описание, причём практически теми же словами:
…толпою бесчисленной души слетевшись,
Подняли крик несказанный; был схвачен я ужасом бледным[164].
Леденящая кровь сцена явления мёртвых, в толпе которых смешиваются и возраста, и пол, и богатые соседствуют с бедными, впечатляла многие поколения читателей. К концу XIV века она легла в основу образа так называемого Танца Смерти (danse macabré)[165], в котором друг за другом следуют мужчины и женщины всех сословий, от Папы до бедняка-крестьянина. Самые ранние его изображения появились в Европе в начале XV века на стенах кладбища Невинных в Париже, в монастыре Святого Павла в Лондоне, в церкви Святой Марии в Любеке[166]. Сто лет спустя Ганс Гольбейн Младший выполнил серию гравюр по дереву, посвящённых Танцу Смерти; danse macabré стал частным сюжетом икон. В XX веке этот образ, переименованный в Триумф Смерти, был использован Ингмаром Бергманом в его фильме «Седьмая печать»; позже зеркальный образ Триумфа Жизни был введён в «Восемь с половиной» Федерико Феллини.
Читая «Одиссею», мы глазами Улисса видим рой воющих и стенающих призраков, вызванных жертвенными возлияниями Улисса. Но для понимания этой сцены важно не только осознавать, что смерть — это судьба каждого человека; Гомер замыкает круг жизни, изображая в числе мёртвых и младенцев, тех, кого смерть забрала фактически до жизни.
В VI Песне «Илиады», когда Главк, бьющийся на стороне троянцев, на обагрённом кровью поле брани встречает Диомеда, которому суждено стать его другом, он в ответ на насмешки грека отвечает:
Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков:
Ветер одни по земле развевает, другие дубрава,
Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают:
Так человеки: сии нарождаются, те погибают[167].
Духи, вышедшие навстречу Улиссу, подобны осеннему вихрю. Главк сравнивает мёртвых с опавшими листьями, но и напоминает, что после осени непременно придёт весна — этой надежды нет в «Одиссее».
Подобным же образом призрачный рой окружает в подземном царстве Энея в «Энеиде». Если у Гомера духи спускаются к Улиссу, то у Вергилия они толпятся на берегу, к которому подплывает его корабль, вынужденные столетие ждать прежде, чем им будет позволено пересечь воды (у современного читателя это, возможно, вызовет ассоциации с потоком беженцев). Тяжёлая, гнетущая сцена заканчивается одной и самых знаменитых и самых прекрасных строк Вергилия:
Жёны идут, и мужи, и героев сонмы усопших,
Юноши, дети спешат и девы, не знавшие брака,
Их на глазах у отцов унёс огонь погребальный.
Мёртвых не счесть, как листьев в лесу, что в холод осенний
Все умоляли, чтоб их переправил первыми старец.
Руки тянули, стремясь оказаться скорей за рекою[168].
Вслед за Гомером Вергилий использует сравнение с листьями из «Илиады», отнеся его к толпам мёртвых, какими они были описаны в «Одиссее». Таким образом, два гомеровских образа у Вергилия накладываются друг на друга, соединяются; видя бесчисленное множество мужчин и женщин, расстающихся с жизнью, как расстаётся с ветвью лист, осень за осенью, читатель понимает: когда-нибудь и я стану одним из них.
Видение Вергилия живо в памяти Данте, когда мастер пишет свою «Божественную комедию». Как и Улисс и Эней до него, Данте, ведомый Вергилием, проходит врата Ада и оказывается на берегу Ахерона, где стоят в ожидании толпы мёртвых.
