Лев Трубе - Остров Буян: Пушкин и география
Венки из ветвей и листьев мирта надевали также во время различных торжеств (свадеб, пиршеств), когда прославлялась жизнь, ее наслаждения:
Амур велит — и завтра, если можно,
Вновь миртами красавицу венчай…
Конечно, неоднократно — десятки раз — в стихах А. С. Пушкина встречается также лавр, и просто как растение, источающее аромат:
Недвижим теплый воздух, ночь лимоном
И лавром пахнет…
Воздух полон дыханием лавра…
и как символ победы, славы, успеха:
…Мечи и свитки в мраморных руках,
На главах лавры, на плечах порфиры…
Кто покорил вершины Тавра[39],
Пред кем смирилась Эривань[40],
Кому суворовского лавра
Венок сплела тройная брань…[41]
Лавр, как и мирт, у поэта соседствует с кипарисом:
Где вечный лавр и кипарис
На воле гордо разрослись…
Есть у поэта и такое ироническое замечание:
На Пинде лавры есть, но есть там и крапива.
Не миновала пушкинских строк и олива (как иначе называют маслину — это перевод с латинского oliva — масло):
Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом,
Где тень олив легла на воды,
Заснула ты последним сном.
Мирт (мирта), лавр, олива — древние культуры Средиземноморья, весьма почитавшиеся у его народов. Не случайно они стали символами победы (лавр), мира (оливковая ветвь), радостей жизни (мирт).
Целое стихотворение А. С. Пушкин посвятил анчару, редкому дереву из тутовых, родина которого остров Ява в Малайском архипелаге. Млечным соком из надрезов анчара в свое время отравляли стрелы, что послужило основанием считать его вообще сильно ядовитым. Это преувеличенное представление о ядовитости анчара нашло отражение в стихотворении:
«Анчар, как грозный часовой…»
Яд каплет сквозь его кору,
К полудню растопясь от зною,
И застывает ввечеру
Густой, прозрачною смолою.
К нему и птица не летит,
И тигр нейдет: лишь вихорь черный
На древо смерти набежит —
И мчится прочь, уже тлетворный.
И если туча оросит,
Блуждая, лист его дремучий,
С его ветвей уж ядовит
Стекает дождь в песок горючий.
Вокруг пушкинского «Анчара» было сломано немало копий и образовалась значительная литература.
Что же это за загадочное дерево? Сведения об анчаре в Европе появились еще в XVII веке. «Изучение анчара как с ботанической, так и с токсикологической стороны, — пишет в специальной статье В. Г. Боголюбова, — тесно связано с именем знаменитого французского путешественника и естествоиспытателя начала XIX века Лешено де ла Тура. Этот ученый описал анчар на основании собственных своих наблюдений над этим деревом, производившихся на острове Ява, определил его родовые и видовые свойства, подверг специальному анализу выделяемый им яд, рассказал о способе его добывания и дал новое научное название ядовитому дереву; поэтому в ботанической литературе имя Лешено присвоено анчару, и доныне называющемуся Antiaris toxicalia Lesch<enault>.
…Лешено установил, что «упас» (яд. — Л. Т.) анчара имеет смертоносную силу только в соприкосновении с кровью человека или животного, иногда легкое ранение влечет за собой неизбежную смерть. Именно этим и пользовались яванцы. Они добывали «смолу», или, вернее, «сок» анчара, делая зарубки на коре дерева и отравляя этим соком маленькие стрелы»1.
«…Upas Antjar, — замечает С. Городецкий, — сыграл немаловажную роль в первоначальной борьбе туземцев Малайского архипелага с голландцами, когда исключительным оружием аборигенов служили лишь копья и стрелы, пускаемые из духовых трубок, так называемых сарбаканов. Как известно, оружие последнего рода представляет собой сквозную трубку бамбукового ствола, в которую вкладывается тоненькая и маленькая в 8—12 сантиметров деревянная стрела с отравленным острием»2.
Стихотворение А. С. Пушкина «Анчар», написанное в 1828 году, явилось откликом на восстание яванцев в 1825—1830 годах против голландских колонизаторов. Но поэт вложил в него более широкий, обобщающий философский смысл.
Все это показывает, как поэт умел, создавая в своих стихах яркие картины природы, использовать в политических целях, казалось бы, «невинные» названия растений.
Отмеченные названия не исчерпывают тот круг растений, которые А. С. Пушкин вводил в поэтический оборот: тут еще есть плющ и роза и вроде бы прозаические липа и береза («Главы берез и лип обнажены» — «Осеннее утро»), а наряду с обыкновенным кленом («И кленов шумный кров» — «Домовому») южный белый клен — явор в садах Бахчисарайского дворца, где гуляют младые жены хана Гирея «при шуме вод живых»:
Над их прозрачными струями
В прохладе яворов густых
Гуляют легкими роями…
А вот характерная деталь картины украинской летней ночи — серебристый тополь:
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
В помещичьей усадьбе «сень черемух и акаций» («Евгений Онегин»).
А в «Послании к Юдину» поэт, описывая прелести сельской жизни, вспоминая «Захарово мое», создает живую картину с перечислением растений:
На холме домик мой; с балкона
Могу сойти в веселый сад,
Где вместе Флора и Помона[42]
Цветы с плодами мне дарят,
Где старых кленов темный ряд
Возносится до небосклона,
И глухо тополы шумят. —
Туда зарею поспешаю
С смиренным заступом в руках,
В лугах тропинку извиваю,
Тюльпан и розу поливаю —
И счастлив в утренних трудах…
Употребительны у поэта были не только отдельные растения, но и их сообщества, как дубравы (дубровы — «Не шум глухой дубров…»):
Дубравы, где в тиши свободы
Встречал я счастьем каждый день…
Простите, верные дубравы!
Прости, беспечный мир полей…
…я променял порочный двор Цирцей[43],
Роскошные пиры, забавы, заблужденья
На мирный шум дубров, на тишину полей…
Встречается у поэта и бор:
Стремится конь во весь опор,
Исполнен огненной отваги;
Все путь ему: болото, бор,
Кусты, утесы и овраги…
В прозаических произведениях поэта можно найти еще и растения, разводимые как комнатные, — это бальзамин и грандифлор. Бальзамин ныне стал редким украшением окон, а грандифлор теперь и совсем не встретишь. А у А. С. Пушкина эти растения — штрихи бытовых картин, используемые и как сравнения: «Все это доныне сохранилось в моей памяти, так же как и горшки с бальзамином и кровать с пестрой занавескою» («Станционный смотритель»); а в карточной игре, которой был поглощен Германн, «…тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора…» («Пиковая дама»).
А. С. Пушкин дал характеристики времен года. Он отдал поэтическую дань не только любимой осени, которой посвятил много вдохновенных строк, но и прелестям нелюбимой весны:
Скоро ль будет гостья дорогая,
Скоро ли луга позеленеют,
Скоро ль у кудрявой у березы
Распустятся клейкие листочки,
Зацветет черемуха душиста.
Все эти вплетения ботанических названий в произведениях поэта раскрывают поистине энциклопедическую широту его знаний.
«И друг степей калмык»
Каждый народ самобытен. А. С. Пушкин пытался объяснить это влиянием климата, образа правления, верой, что дает «каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии». «Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу», — писал он в статье «О народности в литературе».
В пушкинских произведениях встречаются имена многих народов как известных, так и малоизвестных; одни из этих народов фигурируют под названиями, сохраняющимися до сих пор, а другие — под старыми, бытовавшими в прежние времена. И прежде всего это имена народов, запечатленные в его прозорливом «Памятнике»:
