Георгий Адамович - Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску
Нет ли ошибки в пятой строке
Зловещий голос, горький хмель…
Насколько помню, было «зовущий». «Зловещий» — непонятно, почти бессмысленно.
42
3/III-<19>56 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Спасибо за возвращение писем Гиппиус и Аллы. С удивлением прочел, что письмо мое Вам было «грозное». Что я такое Вам писал? И о чем?
Удивление мое еще и по поводу того, что Вы просите указать, согласен ли я с выбором писем Гиппиус, ждете вступительной статьи или заметки и т. д. Ведь это все к 7<-му> №!! Значит, к осени, да? К чему же все это Вам теперь? Или Вы хотите иметь матерьял «впрок»?
Я сейчас очень занят. Писем Гиппиус подробно не читал, не знаю, со всем ли, что Вы выбрали, могу согласиться. А копию письма Аллы я Вам вернул. Написали ли Вы ей?
Прочел сейчас Аронсона об «Опытах» и вспомнил Софию о Чацком: «Не человек, змея». Без шпилек он написать органически не способен[246].
Что Вы делаете в Канзасе? С интересом (большим) читал Ваше письмо и все, что Вы пишете о Гиппиус. В ответ сказал бы: и да, и нет. Что она была человек очень замечательный, спору нет. Таланта большого у нее не было, но все, чем его можно заменить, — было. Полная противоположность Вашей Марине[247].
Да свидания, cher ami. Пишу бессвязно, п<отому> что очень спешу, а кроме того — и не совсем понимаю Ваши желания и требования насчет ближайших №№ «Опытов». Вы знаете: я все делаю в последние сроки.
Ваш Г.Адамович.
Я еду в Париж — е.б.ж.[248] — 22 марта, пробуду там до 20 апреля (это на предмет корректур!). Адрес тот же <..>
43
22/III-<19>56 <Париж>
Дорогой Юрий Павлович
Приехал сегодня в Париж — и сегодня же получил корректуру. Спасибо. Возвращаю — по уговору — немедленно.
Ваш Г. Адамович
Конечно, Бунина не присылайте. Корректура вообще очень хорошая.
Я здесь до 20–22 апреля.
P.S. К заметке о сборнике Мандельштама Я послал Вам добавление, об Ахматовой, — насчет того, что вместо «зловещего» голоса должно бы быть «зовущий». В корректуре этого добавления нет. Получили ли Вы его?
44
3/IV-<19>56 <Париж>
Дорогой Юрий Павлович
Получил третьего дня Ваше письмо, спасибо. Целый ряд вопросов.
1) Корректура, т. е. Мандельштам, — пустяки. Я Вам послал вставку в текст, но Бог с ней.
2) О «Незамеч<енном> поколении» я писать не хочу, п<отому> что уже писал[249]. Зеньковский — очень хорошо[250]. По-моему, рвется в бой Кантор. М<ожет> б<ыть>, в порядке «дискуссии» можно бы и его?[251]
3) Елита-Вильчковский.
Статья его надутая и самоуверенная, но если Вы ее напечатаете я ни 1/1000 возражения не имею. Прошу только Вашего согласия сделать к ней пост-скриптум и добавление[252].
4) Алла Головина.
Я чувствую, что она на что-то на меня в претензии, и, вероятно, отказ ее на письмо с этим связан. Думаю, что связано это и с суждением Вильчковского о Штейгере. Очень жаль, что письма не будет. Но делать нечего: нельзя же печатать его без ее согласия.
5) Ваши замечания о моих «Комментариях».
Нет, я отзываться на них не хочу, — п<отому> что это обо мне. Уверен, что Вы понимаете, что именно поэтому и только поэтому.
В «Опытах» есть скрытая опасность «кружковщины», une chapelle. Лучше друг с другом меньше говорить, а говорить о других и другом.
Кажется, все. Срок 1 мая для 7-го номера я воспринимаю как милую шутку! Письма Гиппиус (Ваши выборки) у меня остались в Англии, я их просмотрю по возвращении. Червинская киснет, ей трудно живется (очень), но будто бы что-то напишет[253]. До свидания. Я здесь до 22 апреля.
Ваш Г.Адамович.
45
5/V-<19>56 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Я получил от Марии Сам<ойловны> гранки журнала и не знал, для чего они посланы. Увидев чьи-то вопросительные знаки кое-где на полях, решил, что в Ваше отсутствие М<ария> С<амойловна> недоумевает насчет некоторых корректурных поправок.
Оказывается, гранки посланы для рецензии[254]. Одновременно пишу М<арии> С<амойловне> с вопросами, которые обращаю и к Вам:
1) Действительно ли Аронсон отстраняется? Я понял Вас по первому письму так, что после рецензии Ар<онсо>на желательна была бы моя статья, об «Оп<ытах>» вообще, как уже бывало.
Если же Ар<онсон> писать не будет, то я напишу именно рецензию, на этот №[255].
2) Когда № выходит? Я подгоню статью так, чтобы она появилась приблизительно через неделю после выхода журнала.
О Розанове. С этой весны я пишу в парижской «Русской мысли» и только что послал туда статью о Розанове[256], которого от них и получил. Написал, конечно, и о Вашем предисловии (в том смысле, что в него надо вчитаться, чтобы его оценить и понять), но сделал несколько оговорок насчет выбора материала. Не могу сразу же писать о том же в «Н<овом> Р<усском> С<лове>», во-первых, чтобы не повторяться (а если писать немедленно, это произойдет само собой), во-вторых, потому, что обе газеты ревнивы, «Р<усская> М<ысль>» в особенности. Если бы кто-либо в «Н<овом> Р<усском> С<лове>» написал о Розанове и о Вас отзыв, то месяца через два-три я непременно бы к теме этой вернулся. По-моему, так было бы проще. Отчего бы не написать Варшавскому? Он теперь стал «знаменитостью», и я думаю, его охотно бы в «Н<овом> Р<усском> Слове» приняли. До сих пор он, кажется, там не писал[257].
Письма Гиппиус еще не просмотрел. Я сейчас крайне занят, помимо Университета, всякой другой срочной работой. «Будьте душкой», как говорил Штейгер, не торопите меня! 7-й номер еще далек, все будет Вам прислано вовремя. В 6-м меня слегка огорчил Марков: не без развязности (не в том, что обо мне, а вообще)[258]. Крепко жму руку.
Ваш Г. Адамович
46
15/V-<19>56 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Прилагаю статью о Розанове, которая, наверно, будет Вам не по душе. Да и мне не по душе.
«Опыты» дочитываю, в конце недели пошлю статью Вейнбауму. Судя по письму М<арии> Сам<ойловны>, он ждет от меня статьи «поскорее», чтобы поставить Аронсона перед «совершившимся фактом». Но Аронсон, пронюхав козни, может и его (да и меня) поставить перед фактом, если сдаст статью раньше. Очевидно, Вейнб<аум> не решается прямо ему сказать, чтобы не писал.
«Опыты» смущают меня отчасти тем, что там много моего и обо мне. Жаль, что это — не прошлый номер, где я отсутствовал. Конечно, чтобы потрафить издательнице, я нажму на «необщее выражение». Но в сущности, мало о чем есть писать. Поплавский — явно черновик, и не из его лучших[259]. Степун — на тройку с плюсом[260]. Татищев — «темно и вяло»[261]. О Маркове я Вам уже писал: по-моему, скорей бойко, чем умно. Простите, Юрий Павлович, я не критикую редактора и знаю, что ему трудно. Но и Вы, верно, чувствуете сами, что бывали номера лучше этого. О Вас лично я напишу с большей охотой, чем о других, но и Вы — частично обо мне, что меня связывает. И Кантор: кстати, он хорошо написал, и «лестное» в моем суждении ни при чем[262]. Да, Терапиано[263]. И еще мне очень нравятся стихи Гингера[264].
Теперь — ответы на Ваши вопросы.
Письма Гиппиус прочту на днях. Какую Вы хотите от меня статью о Штейгере? Зачем? Впрочем, я не устраняюсь, а если бы написал о нем, то не статью, а так, кусочки, отрывочные соображения на полях, и о нем вообще[265].
«Опыт<ы»> три раза в год? Я думаю, Вам будет трудно, и не только в смысле матерьяла. Но en principe надо радоваться безумию храбрых и жертвенности издательницы[266]. Ремизов: от «Тристана и Исольды» меня тошнит[267]. Что он написал о Розанове, не знаю, но, м<ожет> б<ыть>, хорошо, это его сфера[268]. Статья Г. Иванова? Он в маразме, а статью напишет она. Да и без маразма статьи его всегда были, ребяческие[269]. Стихи — дело другое, у него хоть и разбитый голос, но все-таки голос, и очень чистый. У меня руки чешутся написать о Цветаевой, в пику Вам и всем ее обожателям, в частности, о письмах к Штейгеру[270].
К сожалению, я не могу написать о Штейгере все, что он мне говорил, все его любовные мучения и прочее: невозможно, будет всеобщее возмущение, и Алла возмутится. Жаль! Это был бы лучший комментарий к его стихам[271].
До свидания.
Не опасайтесь, вопреки всем моим reserves[272], я напишу об «Опытах» хвалебно[273].
