Губина Всеволодовна - Кузя, Мишка, Верочка
Специалисты немножко посомневались. Поговорили о том, не сложновато ли будет устроить Верочку в семью? Только все ведь хотят, чтобы каждый ребенок нашел семью. Всегда есть надежда, что самые острые, сложные моменты пройдут, а с несложными хорошо подготовленная семья сможет справиться.
Аня впервые увидела Верочку в большом зале детского дома, куда дети собрались, чтобы посмотреть выступление кукольного театра. Аня работала в детском доме на тот момент уже год. По роду работы ей не приходилось общаться с детьми, на детские этажи она спускалась редко. Не всех детей она знала в лицо. А некоторых — просто не успевала узнать, так быстро они уходили в семьи. Хотя заочно о детях детского дома она знала многое, поскольку состояние и развитие каждого ребенка регулярно обсуждалось на консилиумах.
Аня знала, что Верочка поступила в детский дом совсем недавно, что девочка сложная. «Сложность» в основном была связана с расторможенностью. Другие проблемы тоже были, но решались, видимо, в рабочем порядке. А вот расторможенный ребенок всегда оказывается в центре повышенного внимания. Поскольку такой ребенок с трудом вписывается в рамки повседневной жизни и воспитатели зачастую просто не знают, как им справляться в той или иной ситуации.
Верочка сидела в первом ряду на коленях у воспитательницы. Воспитательница прижимала ее к себе, и было видно, что прижимать приходится крепко. Верочка вертелась во все стороны, размахивала руками, и эти взмахи были сильными, но неловкими. «Как птица с перебитыми крыльями, — подумала Аня, — птица, которая пытается взлететь, но не может». Она притулилась в сторонке и не отрываясь смотрела на девочку. Она была уверена, что это — та самая Верочка, о которой так много говорили последнее время. Аня смотрела на Верочку, и ей хотелось плакать. Может быть, потому, что ее собственную дочку тоже звали Верочкой? Вдруг нахлынула острая жалость, и страх — а вдруг и вправду не удастся устроить в семью? Вдруг не найдется никого, кто захочет крепко прижимать к себе это нескладное существо, размахивающее руками и радостно выкрикивающее что-то резким голосом?
Хорошая девочка Верочка. «Она очень умная», — говорила про нее одна из сотрудниц, которая вела с детьми дополнительные развивающие занятия. «Она невыносима», — говорили про нее те воспитатели, которым доводилось заставлять Верочку делать что-то, что ей не хотелось делать. Очень быстро проявилась эта Верочкина особенность — с разными людьми она вела себя по-разному. С кем-то была ласковой и покладистой, внимательно слушала то, что ей объясняли, изо всех сил старалась выполнить то, что требовалось. Даже, пожалуй, угодить старалась. А с кем-то она становилась совершенно неуправляемой и не только не слушалась, но демонстративно отказывалась соблюдать установленный порядок.
Каждый ребенок в детском доме время от времени ходит на занятия к детскому психологу. Верочка жила на втором этаже. Психологи сидели на четвертом. Маленьких детей на занятия отводит воспитатель. С Верочкой занималась психолог Наташа. «Знаете, что сделала Верочка? — рассказывала Наташа в узком кругу. — Я ей как-то дала конфету на занятии, и она заприметила, куда я убираю коробку. Очень высоко, на самую верхнюю полку самого высокого шкафа. Мне в голову не приходило, что туда может кто-то залезть, — я сама подставляю стул, чтобы дотянуться. Тем не менее коробка оказалась наполовину пустой».
Наташа долго думала, как это могло произойти. Поняла, что, кроме Верочки, этот «тайник» никто не видел. Верочка призналась на удивление легко — с Наташей у нее были вполне доверительные отношения. Да, она заприметила, где лежат конфеты. Да, она потихоньку ушла со второго этажа, поднялась на четвертый, зашла в кабинет психологов, подставила стул, влезла на стол и дотянулась до коробки с конфетами. Взяла несколько штук. Так же незаметно вернулась «домой», на детский этаж. Почему она это сделала? — Потому что конфеты вкусные, ей хотелось еще. Почему не попросила? — Она не знала, что можно попросить. Да, она поняла, что брать без спросу нехорошо. Да, она поняла, теперь она будет спрашивать у Наташи, если ей захочется конфету. Вот сейчас ей хочется конфет. Не дадут ли ей конфету прямо сейчас? А лучше — две…
Наташа была потрясена. «Представляете, — говорила она, — какая у нее память! Ей же всего пять лет! А какая сообразительность — добралась же до коробки! А какая выдержка! — это же надо, улучила момент, рассчитала, когда ее никто не увидит, и прошла через два этажа туда и обратно». Надо сказать, что мало кто из сотрудников разделял Наташины восторги по поводу Верочкиной «выдержки». Напротив, девочка приобрела репутацию ребенка несдержанного, «отвязанного», без каких-либо тормозов. «Я никак не могу ее заставить есть суп, — жаловалась одна из воспитательниц, — она просто отказывается, она кричит, что ненавидит суп и нас всех ненавидит. И она дерется. И кусается».
Верочку положили в больницу на обследование. На месяц, в психоневрологическое отделение. Обычная практика. Конечно, есть медицинская карта, и там «все написано». Но зачастую то, что написано в карте, можно опровергнуть.
Или, наоборот, подтвердить. Да и ребенок растет, меняется, развивается. Ведь это очень важно — иметь четкую картину того, что происходит с ребенком. Важно знать мнение разных специалистов, чтобы сделать прогноз развития ребенка. Особенно когда речь идет о дальнейшем устройстве этого ребенка в семью.
Аня с Верочкой не виделась. Впрочем, она знала, что Верочка в больнице. Вспоминалась ей девочка часто. Аня с надеждой думала о том, как Верочка вернется в детский дом, ей найдут семью и все будет хорошо. Правда, иногда на консилиумах поднимался разговор о том, что девочка плохо управляемая, не очень здоровая, и семью ей будет найти непросто. А может быть — невозможно. Но против этих голосов тут же вступали другие. Голоса тех сотрудников, которые работали уже много лет и вспоминали случаи, когда находили семью для ребенка, которого считали и агрессивным, и «неуправляемым», и ничего — живут. «Но каково им доставалось!» — возмущались первые. «Так ведь справлялись, — настаивали вторые, — и любят своего ребенка. Да и ребенок меняется в семье». «Но всему же есть предел! — те, кто заранее жалел семью, которой „достанется“, оставались при своем мнении, — говорят, она в больнице все отделение разнесла».
«Правильно сделала, что разнесла, — думала про себя Аня, — ей хватает смелости разносить то, что надо разнести. Что, лучше сразу в „овоща“ превращаться, что ли? „Ах, милые доктора, дайте мне скорее эту „волшебную“ таблеточку, и я успокоюсь тут, в уголке, и буду тихо лежать на кроватке, бездумно глядя в потолок остекленевшими глазами…“ Ну как ребенок может чувствовать себя в больнице? Тем более — в такой больнице?» Аня ни за что не решилась бы сказать это вслух. Но и заставить себя думать по-другому она не могла. Почему-то все время представляла себя на месте Верочки. И ловила себя на мысли, что видит в Верочке скорее сильную личность, чем «агрессора». Личность, которая отчаянно пытается «прогнуть» этот мир под себя.
Аня нисколько не умаляла значение психоневрологического обследования. Как специалист, она понимала, что это — важно и нужно. И неизбежно. Но ведь ребенок не понимает всей «важности» происходящего. Каково ей там, в больнице-то? В голове — муть от таблеток, в сердце — боль, в душе… Что там, в душе? Пустота? Или, наоборот, пожар? Пожар неукротимой ярости. Желания разнести на кусочки этот несправедливый мир. Маленький зверек, загнанный в клетку социальной справедливости. «Господи, — думала Аня, — сделай так, чтоб для нее поскорее нашлась семья».
У Ани появилась новая обязанность — фотографировать детей детского дома. Сайта тогда еще не было. Но в детском доме с самого начала была традиция — делать большие, красивые фотоальбомы. Этими альбомами был уставлен целый шкаф в коридоре. Они лежали на столиках в холле. Их мог посмотреть каждый, кто приходил в детский дом, — гости, визитеры, те, кто хотел взять ребенка в семью. Фотоальбомы производили впечатление на всех. Вот она — история детского дома, история устройства детей в семьи.
Вот совсем маленький мальчик, взгляд исподлобья, глаза испуганные. А вот он же — с другими детьми, с воспитателем, с психологом, на море, в летнем лагере. Загорелый, подросший. А взгляд все равно — чуть тревожный, внутрь, в себя. А это он с кем? С патронатной мамой. Это они уже два года вместе прожили. Надо же, как похожи! Вы специально так подбираете, чтобы похожи были? Нет, это они сами как-то так… почему-то похожими становятся…
Это вот они все вместе — с бабушкой, с кошкой. Откуда здесь эта фотография, с кошкой-то? Семья принесла, на память… Вроде не чужие теперь…
На детский этаж идти фотографировать — это надолго. Пока поговоришь, пока усадишь. Маленькие поначалу не понимают, что нужно сидеть спокойно, и вовсе не рядом с фотоаппаратом. Подбегают близко, заглядывают в объектив: «Что там? Ты возьмешь меня туда, в это окошечко?» Нет, зайка, я только посмотрю на тебя через это окошечко. А потом покажу, какая ты красивая получилась… «Покажи, покажи, дай! — тянет фотоаппарат к себе. — Это — я?» Тех, что постарше, — подождать приходится. Девочки хотят накраситься и просят «никому не показывать, а отдать только им». Приходится искать какие-то аргументы, почему этой фотографии суждено украсить не только маленький личный альбомчик, но и большую городскую газету. Впрочем, соглашаются легко и не без гордости, прилично скрытой за показным равнодушием.
