Александр Соловьев - Знаковые моменты
Скорее всего, идея «окончательного решения гугенотской проблемы» вызрела по ходу обсуждения в голове у королевы-матери и была поддержана герцогом де Гизом. А вот кому пришла в голову другая далеко идущая мысль – вовлечь в планируемую акцию «широкие народные массы», придав ей имидж народного возмущения, а не очередного дворцового заговора, – так и осталось загадкой. Как и то, почему автору столь заманчивого предложения не пришли в голову очевидные последствия спровоцированного народного гнева. Исторический опыт свидетельствует: вакханалия санкционированного насилия быстро становится неуправляемой.
Вечером 23 августа, сразу же после решения привлечь народные массы, Лувр тайно посетил бывший старшина городского купечества Марсель, пользовавшийся в столице огромным влиянием. Ему поручили организовать горожан – буржуа, торговцев и бедноту – для проведения масштабной акции против наехавших в город еретиков. Правоверные парижане были разбиты на группы по месту жительства, от каждого дома выделялся вооруженный мужчина. Всем группам раздали списки заранее помеченных домов, в которых проживали гугеноты. И лишь с наступлением темноты в Лувр был вызван преемник Марселя – купеческий старшина Ле Шаррон, которому королева-мать изложила официальную версию «гугенотского заговора». С целью его предотвращения парижскому муниципалитету предписывалось: закрыть городские ворота, связать цепями все лодки на Сене, мобилизовать городскую стражу и всех горожан, способных носить оружие, разместить вооруженные отряды на площадях и перекрестках и выставить пушки на Гревской площади и у городской ратуши.
Все это однозначно опровергает пущенную впоследствии версию относительно спонтанного характера начавшейся резни. На самом деле она тщательно планировалась, приготовления были проведены на редкость оперативно. И к наступлению сумерек речь шла уже не об избирательном политическом убийстве, а о тотальном уничтожении заразы, своего рода религиозно-политическом геноциде.
«Неокончательное решение» гугенотской проблемы
Все события той кровавой ночи известны до деталей, скрупулезно собранных и зафиксированных в монографиях историков.
Услышав условный сигнал – колокольный звон церкви Сен-Жермен-л'Оксерруа, отряд дворян из свиты герцога де Гиза, усиленный наемниками-швейцарцами, направился к дому, где проживал Колиньи. Убийцы зарубили старика мечами, сбросили его тело на мостовую, после чего отсекли голову. Обезображенное тело потом еще долго таскали по парижским улицам, прежде чем повесить за ноги на привычном месте казней – площади Монфокон.
Как только с адмиралом было покончено, началась массовая бойня: колокольный набат парижских церквей отозвался похоронным звоном по нескольким тысячам гугенотов и членов их семей. Их убивали в постелях, на улицах, выбрасывая тела на мостовые, а затем – в Сену. Нередко жертв перед смертью зверски истязали, были зафиксированы также многочисленные случаи надругательств над телами убитых.
Свиту короля Наваррского швейцарцы закололи в покоях Лувра, где ночевали высокие гости. А самого Генриха и принца де Конде король и Екатерина Медичи пощадили, вынудив под угрозой смерти принять католичество. Чтобы окончательно унизить новообращенных, их сводили на «экскурсию» к повешенному обезглавленному телу Колиньи.
Тем не менее, несмотря на тщательно составленный план, истребить всех гугенотов в Париже за одну ночь не удалось. Например, несколько соратников Колиньи, остановившихся в предместье Сен-Жермен-де-Пре, смогли прорвать линии городской стражи и покинуть город. Герцог де Гиз лично преследовал их несколько часов, но догнать не смог. Других переживших ночь святого Варфоломея добивали еще в течение почти недели. Точное число жертв осталось неизвестным; по ряду дошедших до нас деталей (например, могильщикам только на одном парижском кладбище было заплачено 35 ливров за захоронение 1100 трупов) историки оценивают количество убитых в 2000-4000 человек.
После Парижа волна насилия кровавым колесом прошлась по провинции: от крови, пролитой в Лионе, Орлеане, Труа, Руане и других городах, вода в местных реках и водоемах на несколько месяцев стала непригодной для питья. Всего, по разным оценкам, за две недели во Франции было убито от 30 до 50 тыс. человек.
Как и следовало ожидать, вскоре резня по религиозным мотивам превратилась просто в резню: почувствовавшие вкус крови и беспредела вооруженные лавочники и городской плебс убивали и грабили дома даже верных католиков, если там было чем поживиться. Как писал один французский историк, «в те дни гугенотом мог себя назвать любой, у кого были деньги, высокое положение и свора алчных родственников, которые не остановились бы ни перед чем, чтобы побыстрее вступить в права наследования». Пышным цветом расцвело сведение личных счетов и всеобщее доносительство: городские власти не затрудняли себя проверкой поступивших сигналов и тут же посылали по указанному адресу команды убийц.
Разгул насилия испугал даже его организаторов. Королевские указы с требованием о прекращении резни выходили один за другим, священники с церковных амвонов также призывали правоверных христиан остановиться, однако запущенный маховик уличной стихии уже не была в состоянии остановить никакая власть. Лишь спустя неделю убийства сами собой пошли на спад: пламя «народного гнева» потухло, и вчерашние убийцы вернулись к своим семьям и повседневным обязанностям.
Уже 26 августа король официально принял на себя ответственность за резню, заявив, что это было сделано по его приказу. В письмах, разосланных в провинцию, папе и зарубежным монархам, события в ночь на святого Варфоломея интерпретировались как всего лишь превентивная акция против готовившегося заговора. Известие о массовых убийствах гугенотов с одобрением встретили в Мадриде и Риме и с осуждением – в Англии, Германии и других странах, где были сильны позиции протестантов. Парадоксально, но действия французского королевского двора осудил даже такой известный в истории «гуманист», как русский царь Иван Грозный.
Инвестиции в религиозный фанатизм
Жестокости, творившиеся в Париже той ночью, красочно описаны в десятках исторических романов, включая самые известные: «Королеву Марго» Александра Дюма и «Юные годы короля Генриха IV» Генриха Манна. Хватает и экранизаций первого романа: от сусального и приглаженного отечественного телесериала до брутально-натуралистичного французского фильма Патриса Шеро. Однако практически во всех художественных оценках Варфоломеевской ночи авторы настолько заворожены внешней иррациональностью и массовым характером насилия, что спешат объяснить их разгулом религиозного фанатизма, вообще влиянием темных демонов на податливую злу человеческую натуру.
Между тем у парижских буржуа и черни, методично вырезавших не только дворян-гугенотов, но и их жен и детей, были и другие мотивы. В том числе сугубо материальные.
Во-первых, нет сомнений, что Варфоломеевская ночь явилась сознательно спровоцированным бунтом «низов» против «верхов», лишь умело переведенным с социальных рельсов (иначе мало не показалось бы и католическому дворянству, и жировавшему духовенству) на религиозные. Парижане, как уже говорилось, летом 1572 года изрядно оголодали и обнищали, а пришлые гугеноты служили очевидным социальным раздражителем. Хотя и среди них не все могли похвастаться богатством, каждый из приезжих, будь то самый последний разорившийся дворянчик, предпочитал спустить в столице последнее су, лишь бы произвести должное впечатление.
Во-вторых, католикам-парижанам щедро заплатили за убийство гугенотов. Во время посещения Лувра экс-старшина купечества Марсель получил несколько тысяч экю от Гизов и духовенства (королевская казна была, как всегда, пуста) на раздачу капитанам штурмовых групп. Имеются свидетельства и того, что убийцам платили «по головам», как каким-нибудь охотникам за скальпами в Новом Свете, и для получения без канители желанного «нала» требовалось представить весомое подтверждение своих претензий, для чего подходили головы, носы, уши и прочие части тел жертв.
А ответ на вопрос, зачем погромщики убивали вместе с дворянами-гугенотами их жен, детей и прочих родственников, некоторые исследователи предлагают поискать в тогдашнем королевском законодательстве. В частности, в тех статьях его, которые определяли процедуру и характер наследования движимого и недвижимого имущества.
Если не вдаваться в тонкости, то все имущество вассала французской короны после его смерти переходило к родственникам, а за неимением их по истечении определенного срока поступало в королевскую казну. Так, к примеру, поступали с имуществом казненных заговорщиков, формально не подлежавшим конфискации: установленный срок проходил, а претенденты из родственников не объявлялись (ибо это грозило им самим лишением головы: объявить их сообщниками было раз плюнуть), и все имущество прибирала казна.
