Александр Соловьев - Знаковые моменты
Сегодня в Сейлеме о разыгравшейся когда-то трагедии напоминает лишь городской Музей охоты на ведьм да странный дорожный знак на шоссе, идущем из Бостона: стилизованное изображение ведьмы на помеле и надпись на стрелке: «До места исторического процесса – 10 миль».
Владимир Гаков
Последняя бойня в Париже
В ночь на 24 августа 1572 года, то есть в канун Дня святого Варфоломея, в Париже было вырезано, по разным оценкам, от 2000 до 4000 протестантов, прибывших в столицу на свадьбу короля Наварры Генриха Бурбона. С тех пор словосочетание «варфоломеевская ночь» стало нарицательным, А само событие не перестает волновать воображение писателей и кинорежиссеров. Однако, завороженные вакханалией насилия, художники обычно упускают ряд важных деталей. Их зафиксировали историки. Если внимательно изучить исторические данные, то становится ясно – резня в Варфоломеевскую ночь имела вовсе не религиозную подкладку. Зато религия явилась прекрасным знаменем для людей, желающих достичь своей цели любыми методами. Цель оправдывает средства – этот девиз испокон века был известен не слишком чистоплотным политикам и другим общественным деятелям. Но чего же достигли в результате дикой резни в далеком августе?
Условным сигналом к началу резни стал колокольный звон церкви Сен-Жермен-л’Оксерруа
Съезд победителей
Дикая и на первый взгляд ничем не мотивированная резня, учиненная в Париже мирными обывателями в ночь на святого Варфоломея, становится более понятной, если учесть, что на протяжении десятилетия страна не вылезала из кровопролитной войны. Формально религиозной, а по существу – гражданской.
Точнее, за период с 1562-го по 1570 год по Франции прокатились целых три опустошительные религиозные войны. Католики, составлявшие большинство на севере и востоке страны, сражались с протестантами-кальвинистами, прозванными во Франции гугенотами. Ряды последних составляли в основном представители третьего сословия – провинциальная буржуазия и ремесленники, а также дворяне из южных и западных провинций, недовольные выстраиванием вертикали королевской власти.
Враждующие партии возглавляла феодальная знать, стремившаяся ограничить власть короля: католиков – герцог Генрих де Гиз и его родня, гугенотов – король Наварры Антуан Бурбон (отец будущего Генриха IV), а после его смерти – принц де Конде и адмирал Гаспар де Колиньи. Кроме того, существенную роль в интриге играла королева-мать Екатерина Медичи, фанатичная католичка, фактически правившая страной от имени своего слабовольного сына – короля Карла IX.
За внешне религиозным характером войн отчетливо проступал давно тлевший династический конфликт. Угроза нависла над королевским домом Валуа: болезненный Карл IX не имел детей, а нетрадиционная сексуальная ориентация его возможного наследника – брата Генриха (герцога Анжуйского и будущего короля Генриха III) – ни для кого не была секретом. В то же время угасавшему и вырождавшемуся семейству бросали вызов две пассионарные боковые ветви царствующего дома: Бурбоны и Гизы. Молодой король Наварры Генрих Бурбон представлял опасность для королевы-матери не как еретик, а скорее как возможный претендент на трон, к тому же известный своей любвеобильностью и завидной жизненной силой. Не случайно молва приписывала Екатерине отравление матери Генриха – Жанны Д'Альбре.
Однако ближе к осени 1570 года в войне наступила временная передышка. По Сен-Жерменскому мирному договору, подписанному в августе, гугеноты получили ряд важных уступок со стороны королевской власти. Им была дарована частичная свобода отправления культа, передан ряд крепостей, а Колиньи ввели в Королевский совет, игравший в ту пору роль правительства Франции. В качестве примирительной PR-акции (а также с целью ограничения растущего влияния Гизов) Екатерина Медичи посоветовала королю выдать замуж свою сестру Маргариту за молодого вождя гугенотов – Генриха Наваррского.
В лагере его сподвижников царила эйфория, им казалось, что они – победители. Колиньи даже предложил для сплочения католического и гугенотского дворянства выступить вместе против испанского короля Филиппа II, который, поддерживая французских католиков, в то же время постоянно угрожал интересам Франции в Италии и Фландрии. Однако адмирал не учел, что в душе Екатерины материнские чувства возьмут верх над государственными интересами. Дело в том, что ее вторая дочь, Елизавета, была замужем за испанским королем. А кроме того, в результате возможной победы над испанцами влияние Колиньи на короля, мечтавшего о воинских подвигах, могло стать непреодолимым.
Впрочем, и показная дружба с предводителем гугенотов также была лишь тактической уловкой слабовольного короля, всеми силами стремившегося выйти из-под слишком плотной материнской опеки. В конце концов, назначенную еще в 1569 году, в самый разгар третьей религиозной войны, королевскую награду за голову адмирала – 50 тыс. экю – никто официально не отменял.
Тем не менее к середине августа 1572 года в Париж на свадебные торжества съехался весь цвет гугенотской аристократии, а также сотни средних и мелких дворян. Они прибывали в столицу вместе с женами, детьми и челядью и подобно всем провинциалам стремились пустить парижанам пыль в глаза. Высокомерие и вызывающая роскошь «лиц гугенотской национальности» вызывали раздражение: после опустошительных войн французские города (в отличие от быстро восстановившейся провинции) переживали не лучшие времена, став центрами нищеты, голода и социального расслоения, чреватого взрывом.
Стихийный и неосознанный ропот обнищавших и оголодавших парижан умело направлялся в богоугодное русло многочисленными католическими проповедниками, щедро оплаченными Гизами, испанцами и папой. С кафедр Сорбонны и городских амвонов в адрес наводнивших город еретиков летели проклятия; на них же, гугенотов, возлагалась вся ответственность за невзгоды, переживаемые Францией. По городу ползли слухи о будто бы раскрытом заговоре, имевшем целью убийство короля и захват власти, о тревожных знамениях, грозивших парижанам невиданными испытаниями. Вместе с этим провокаторы не скупились на красочные описания богатств, будто бы привезенных с собой гугенотами.
По плану народного гнева
В такой обстановке 17 августа прошло бракосочетание Генриха Наваррского и Маргариты Валуа. Пышность церемонии, запланированной как акт гражданского примирения, вызвала у парижан не благоговение и восторг, а ярость и раздражение. А после неудачного покушения 22 августа на Колиньи, отделавшегося легкой раной, страсти накалились до предела.
О том, что заказали лидера гугенотов королева-мать, ее младший сын и герцог де Гиз, в городе говорили открыто. И неудача проведенной акции вызвала раздражение в обеих группировках. Гугеноты жаждали сатисфакции, и король, которого заказчики покушения поставили перед свершившимся фактом, был вынужден вместе с братом, матерью и свитой навестить раненого. У постели Колиньи он публично выразил адмиралу сочувствие и пообещал взять под королевскую защиту всех его сподвижников. Оставшись с королем наедине, адмирал посоветовал ему поскорее освободиться от материнской опеки.
Сведения об этом приватном разговоре дошли до ушей королевы-матери, успевшей наладить в Париже образцовую систему «стука», и участь Колиньи была решена. В то же время гугенотов настолько вдохновило королевское унижение, что они стали вести себя еще более вызывающе. Раздались даже призывы срочно покинуть Париж и готовиться к новой войне.
Эти настроения также достигли дворца, и тут занервничал сам Карл, чем умело воспользовались враги Колиньи. Улучив момент, мать и брат навязали королю идеальный, по их мнению, вариант решения возникшей проблемы: довести начатое дело до конца. Это было решение вполне в духе захвативших тогда Европу идей Макиавелли: прав всегда сильный, цель оправдывает средства, победителей не судят.
Первоначально решено было убить в превентивных целях только адмирала и его ближайшее окружение. По мнению организаторов акции, она должна была устрашить остальных гугенотов и подавить реваншистские настроения в их рядах. Распространенная версия о том, что король будто бы в раздражении воскликнул: «Раз вы не смогли убить одного Колиньи, то тогда убейте их всех до одного, чтобы никто не смел бросить мне в лицо, что я клятвопреступник», – основана лишь на единственном свидетельстве очевидца. Которым оказался герцог Анжуйский, мечтавший о троне и ради приближения заветного момента готовый запустить и поддержать любой компромат на братца Карла.
Скорее всего, идея «окончательного решения гугенотской проблемы» вызрела по ходу обсуждения в голове у королевы-матери и была поддержана герцогом де Гизом. А вот кому пришла в голову другая далеко идущая мысль – вовлечь в планируемую акцию «широкие народные массы», придав ей имидж народного возмущения, а не очередного дворцового заговора, – так и осталось загадкой. Как и то, почему автору столь заманчивого предложения не пришли в голову очевидные последствия спровоцированного народного гнева. Исторический опыт свидетельствует: вакханалия санкционированного насилия быстро становится неуправляемой.
