Том ДеМарко - Вальсируя с медведями
Был однажды остров, некоторые обитатели которого исповедовали религию, в которой не было учения о первородном грехе и вечном наказании. Возникло подозрение, что исповедующие эту религию использовали нечестные средства, чтобы обучить этой доктрине детей. Их обвинили в том, что они извращали законы своей страны, чтобы отнимать детей у их естественных и законных попечителей и даже выкрадывать их и содержать, скрывая от друзей и родных. Некоторое количество людей объединилось в общество ради возбуждения общественного негодования по этому поводу. Они опубликовали тяжкие обвинения против отдельных граждан самого высокого положения и личных качеств и делали все, что было в их силах, чтобы помешать этим гражданам в исполнении обрядов их веры. Поднятый ими шум был так велик, что была назначена Комиссия для расследования фактов; но после того, как Комиссия тщательно рассмотрела все имевшиеся свидетельства, оказалось, что обвиняемые были невиновны. Их не только обвинили без достаточных доказательств, но свидетельства их невиновности были таковы, что подстрекатели легко могли бы их найти, если бы попытались честно разобраться. После этих разоблачений обитатели той страны смотрели на членов подстрекательского общества не только как на людей, чьим словам нельзя доверять, но как на тех, кого нельзя считать порядочными людьми. Потому что, хотя они искренне и добросовестно верили в выдвинутые ими обвинения, у них не было права верить на основании тех фактов, которыми они располагали. Их искренняя убежденность вместо того, чтобы быть полученной путем честного и беспристрастного исследования, овладела ими из-за того что они слушались голоса предрассудков и страстей.
Теперь изменим также и этот случай и предположим, что (при всем прочем оставшемся без изменения) еще более точное исследование доказало что обвиняемые действительно виновны. Изменит ли это в какой-то мере вину обвинителей? Ясно, что нет; вопрос не в том, истинна или ошибочна их вера, а в том, основывали ли они ее на ложном базисе. Они без сомнения сказали бы: «Теперь вы видите, что мы оказались правы; в следующий раз возможно, вы поверите нам. И им могли бы поверить, но они не стали бы от этого порядочными людьми. Они не были бы невиновными, просто их вина не была бы выявлена. Каждый из них, если бы захотел проверить себя inforo conscientiae, узнал бы, что приобрел и вскормил веру, когда у него не было права поверить на основе тех фактов, которыми располагал; и здесь он понял бы, что совершил ошибку.
Однако можно сказать, что в обоих предполагаемых случаях оказывалась ошибочной не вера, а последовавшие на ее основе действия. Судовладелец мог бы сказать: «Я совершенно уверен, что мой корабль в порядке, но все же считаю своим долгом обеспечить его проверку прежде, чем доверить ему судьбы стольких людей». А подстрекателю можно было бы сказать: «Как бы вы ни были уверены в справедливости своего обвинения и истинности своих убеждений, вам не следует публично нападать ни на чьи личные качества, пока вы не изучили с высочайшим тщанием и беспристрастием доказательства обеих сторон».
Прежде всего, давайте признаем такой взгляд на дело правильным и необходимым: правильным, потому что даже когда вера человека столь тверда, что он не может думать иначе, перед ним все равно стоит выбор действий, предполагаемых ею, и потому он не может избежать обязанности исследовать основания силы своей убежденности; и необходимым, поскольку те, кто еще не способны контролировать свои чувства и мысли, должны иметь понятное правило, чтобы руководствоваться им в своих явных действиях.
Но из признания этого необходимым становится ясно, что этого недостаточно и что наши прежние суждения требуется дополнить. Ведь невозможно так отделить веру от действия, которое она вызывает, чтобы осудить одно без осуждения другого. Ни один человек, имеющий сильную веру в одну сторону вопроса или даже склонный верить одной из сторон, не может исследовать его с такой справедливостью и полнотой, как если бы он на самом деле сомневался и был непредубежденным; существование веры, которая не основана на справедливом расследовании, делало человека непригодным для осуществления этой необходимой обязанности.
Нельзя также вовсе назвать верой то, что ни в коей мере не влияет на поступки своего обладателя. Тот, кто истинно верит, что нечто подтолкнуло его к поступку, относится к поступку по принципу «смотреть с вожделением означает уже совершить это в сердце своем». Если вера не осуществляется тотчас в открытых деяниях, она хранится как руководство к действию в будущем. Она будет частью того комплекса верований, который является связующим звеном между чувством и действием в каждое мгновение наших жизней и которые так устроены и переплетены между собой, что ни одну часть их невозможно отделить от остальных, но каждое новое добавление изменяет структуру целого. Ни одно истинное убеждение, каким бы пустяковым и отрывочным оно ни показалось, никогда не может быть действительно не имеющим значения: оно готовит нас к принятию новых, ему подобных, утверждает нас в прежних мнениях, которые походили на него, и ослабляет другие; и таким образом постепенно оно прокладывает тайный ход наших самых сокровенных мыслей, который может однажды прорваться в виде явного поступка, оставив навеки свою печать на нашей личности.
И ничья вера ни в коем случае не является его личным делом, касающимся его одного. Наши жизни направляются тем общим представлением о ходе вещей, который создан обществом во имя интересов общества. Наши слова, наши фразы, формы и типы наших мыслей – общее достояние, которое отделывается и совершенствуется из века в век; наследственное сокровище, которое передастся каждому следующему поколению как драгоценный залог и священный долг, чтобы оно вручило его следующему преумноженным и очищенным, оставив какие-то явные следы своих собственных надлежащих дел. В это, во благо или во зло, вплетено каждое убеждение каждого человека, говорящего на том же языке, что и его собратья. Огромная привилегия и огромная ответственность – в том, что мы должны помогать создавать мир, в котором будут жить потомки.
В двух рассмотренных нами случаях было сочтено неправильным верить на основе недостаточных фактов или питать веру, подавляя сомнения и избегая исследования вопроса. Причину этого суждения не приходится далеко искать: она состоит в том, что в обоих случаях вера одного человека имела огромное значение для других людей. Но поскольку ни одно убеждение любого человека, каким бы оно ни казалось тривиальным и каким бы незаметным ни был его носитель, никогда не может быть не имеющим значения или не оказывающим влияния на судьбу человечества, у нас нет иного выбора, кроме распространения данного суждения на все случаи веры, какими бы они ни были. Вера, тот священный дар, который подсказывает нам решения и сплетает в гармоничном движении все собранные воедино силы нашего бытия, является нашим не для нас самих, но для человечества. Это справедливо применяется к истинам, которые были установлены долгим опытом и тяжким трудом и которые выдержали испытание неистовым светом свободного и бесстрашного сомнения. Тогда вера помогает объединить людей, усилить и направить их совместную деятельность. Она осквернена, когда превращается в недоказанные и неоспоримые утверждения ради успокоения и личного удовольствия своего носителя; для добавления показного блеска простой и ровной дороге нашей жизни и заманивания яркими миражами за ее пределами; или даже для заглушения общих страданий рода человеческого путем самообмана, позволяющего не только повергать в уныние, но и ведущего к деградации. Кто хотел бы в этом сослужить хорошую службу своим собратьям, должен сохранить чистоту своих убеждений с фанатизмом ревностного попечения, ибо в противном случае в любой момент вера может опереться на недостойный объект и запятнать себя так, что этих пятен будет не вывести.
Не только вождь, государственный муж, философ или поэт имеет такой обязывающий долг перед человечеством. Каждый неотесанный фермер, произносящий в деревенской пивной свои тягучие, редкие сентенции, может способствовать уничтожению или сохранению роковых суеверий, связывающих по рукам и ногам ему подобных. Каждая измученная тяжелой работой жена мастерового может передать своим детям убеждения, которые либо сплотят общество, либо расколют его на части. Никакая простота ума, никакая безвестность положения не могут избежать универсального долга подвергать сомнению все то, во что мы верим.
Правда, что это – тяжелый долг, а сомнение, им порождаемое, часто оказывается очень горьким. Оно оставляет нас нагими и бессильными там, где мы казались защищенными и сильными. Знать все о любом предмете – значит знать, как обращаться с ним при любых обстоятельствах. Мы чувствуем себя счастливее и безмятежнее, когда думаем, что точно знаем, что надо делать, что бы ни происходило, чем когда сбились с пути и не знаем, куда повернуть. И если мы предположили, что знаем все о любом предмете и способны делать то, что положено в соответствии с этим, то нам естественно не нравится обнаружить, что мы в действительности невежественны и бессильны, что нам надо начинать все с начала и попытаться узнать, что это за предмет и как с ним следует обращаться, если на самом деле можно что-то об этом узнать. Именно ощущение могущества, которым наделяет ощущение знания, заставляет людей жаждать веры и чураться сомнений.
