Дональд Джохансон - Люси. Истоки рода человеческого
Очевидно, что ископаемые остатки, лежащие в верхних слоях дна пещеры, должны быть моложе тех, что погребены в его глубине. Это относится также к костям или орудиям, находимым в песке и гравии речных отложений: глубина их залегания служит показателем их относительного возраста. Значит, если геологи смогут с некоторой долей достоверности определить, сколько времени потребовалось для отложения данного слоя, то у нас в руках будет ключ к установлению абсолютного возраста.
Большая часть этой подготовительной работы была проделана во второй половине 19 века. К концу его был составлен приблизительный, но весьма полезный календарь, отражающий последовательность доисторических событий в Западной Европе. Согласно этому календарю, кроманьонский «пещерный» человек жил на протяжении 40 или 50 тысяч лет и исчез, возможно, всего лишь 10 тысяч лет назад. Кроманьонцы — это уже не ковыляющие «недочеловеки», каких любят изображать художники-юмористы, а такие же люди, как и мы, умевшие создавать прекрасные рисунки и, вероятно, мыслить сложными понятиями. У них были зачатки религиозных представлений, они систематически изготовляли разнообразные каменные орудия и, судя по всему, обладали развитой культурой, во многих отношениях более сложной, чем у некоторых первобытных народов, до сих пор сохранившихся в отдаленных уголках земного шара.
Были обнаружены и другие, более примитивные предки человека. Выяснилось, что неандерталец — это вполне реальное древнее существо, несколько отличавшееся от нас, как тому и следовало быть. Если теория эволюции верна, то ископаемые человеческие остатки по мере их удаления от нас во времени должны становиться все более примитивными. Вместе с неандертальцем исследователь погружался в глубины истории на 50 или 100 тысяч, а может быть, и на целых 200 тысяч лет. Увеличиваясь, эти цифры становились все более расплывчатыми и пугающими. Неандертальцы нарушали душевный покой тех, кто, привыкнув мыслить тысячелетиями, только что с трудом приспособился к десяткам тысяч лет. Теперь им предстояло исчислять древность сотнями тысячелетий, и это было очень нелегко.
Понятно, какую растерянность вызвало в 1893 году сообщение голландского ученого Эжена Дюбуа, который нашел на Яве остатки обезьяночеловека возрастом около полумиллиона лет.
Всякому, кто считает меня везучим, я рекомендую почитать о жизни Дюбуа. Его везение было попросту невероятным. Иначе как могло случиться, что молодой преподаватель анатомии, никуда не выезжавший за пределы Голландии, почти ничего не знавший об ископаемых предках человека и никогда не видевший костных остатков гоминид, следуя логическим выкладкам, поехал за тридевять земель, в места, где еще не было сделано ни одной находки, и действительно отыскал нечто необычное?
Представьте себе, что кто-то объявляет: «Моя профессия — поиски редких драгоценных камней. Я почти ничего о них не знаю и никогда их не видел. И все-таки я хочу посвятить себя этому занятию. Я никогда не проводил полевых изысканий, но мне известно, что в горах Бирмы и Таиланда на определенных широтах находят рубины. Вот почему я собираюсь обследовать сходные горные формации, расположенные на тех же широтах в Мексике, и надеюсь найти там изумруды».
При столь зыбком обосновании проекта шансы на успех так малы, что их даже нельзя принимать в расчет. И тем не менее Дюбуа нашел свой изумруд — яванского обезьяночеловека, Pithecanthropus erectus.
Его логика была до наивности проста. Еще мальчиком он услышал о костях неандертальского человека, найденных в известняковой пещере близ Дюссельдорфа за два года до его рождения. Он прочел о них все что мог и, будучи убежденным сторонником эволюционной теории, постепенно пришел к выводу, что, несмотря на все сомнения ученых, неандерталец — это более древний тип человека. В таком случае, рассуждал Дюбуа, где-то должны существовать еще более древние, более обезьяноподобные формы. Искать их следует не в Европе: во-первых, климат здесь был слишком суровым для выживания таких существ; во-вторых, ледниковый щит мог уничтожить все их следы. Поэтому он решил, что займется своими розысками в тропиках. Он выберет место наподобие Суматры, где до сих пор водятся крупные человекообразные обезьяны — орангутаны, и начнет обследовать пещеры, которых, как говорят, там немало.
Дюбуа надеялся найти «недостающее звено». Подобно многим своим современникам, не лишенным научной любознательности, он прочитал труды Дарвина, но воспринял некоторые из его идей неверно. Если, как утверждали Дарвин и Гексли, человек действительно произошел от каких-то человекообразных обезьян, то для того, чтобы доказать это, казалось бы, нужно было найти существо, стоявшее на полпути между человеком и, скажем, орангутаном или шимпанзе. Идея Дарвина была, конечно, совершенно иной. Он имел в виду не «горизонтальные», а «вертикальные» связи — линии родства, протянувшиеся во времени. Для Дарвина близость человека к обезьяне не означала существования промежуточного типа: она указывала лишь на то, что у них был общий предок, от которого к ним вели две отдельные цепи родственных форм. Как выглядел этот общий предок, ни Дарвин, ни Гексли в то время не могли бы сказать. И все-таки идея «недостающего звена» сделалась необычайно популярной; именно под ее влиянием Дюбуа, невзирая на протесты семьи и уговоры коллег, отказался от преподавательской карьеры и отправился в Голландскую Ост-Индию.
Не имея возможности добыть денег для финансирования экспедиции, он вступил в голландскую армию в качестве военного врача и попросил, чтобы его послали на Суматру. Его медицинские обязанности были несложны, и за два года ему удалось обследовать несколько пещер, правда без существенных результатов. Затем он подхватил малярию, был переведен в запас и отправлен на Яву. Теперь, имея массу свободного времени, он смог посвятить все свои усилия изучению слоев с ископаемыми остатками, которые он обнаружил в излучине Соло — небольшой, лениво текущей речки в районе Тринила. Голландское правительство заинтересовалось его исследованиями и даже предоставило для раскопок рабочих из числа заключенных. Но работать с ними было невозможно, потому что все кости, которые им удавалось найти, они тотчас прятали и продавали китайским торговцам. Те измельчали «кости дракона» в порошок и отправляли в Китай, где они высоко ценились как лекарственное и возбуждающее средство. Это прекратилось лишь тогда, когда десятник, работавший у Дюбуа, убедил колониальные власти наложить запрет на скупку окаменелостей.
С этого момента из Тринила как из рога изобилия посыпались интересные находки, в том числе остатки вымерших млекопитающих, до той поры неизвестных науке. Подобно всякому одержимому, Дюбуа отличался удивительной способностью впитывать информацию о том, что его интересовало. Поскольку древние окаменелости были его «идеей фикс», он вскоре научился разбираться в них и принялся отправлять ящиками в Голландию. Но только после целого года раскопок на берегу реки Соло он нашел то, что искал, — окаменелость, принадлежавшую ископаемому примату. Это был очень крупный коренной зуб, и Дюбуа поначалу не мог решить, кому он принадлежит — вымершему гигантскому шимпанзе или орангутану. Покуда он ломал голову над этим вопросом, в одном ярде от первой находки обнаружили вторую — черепную крышку, тоже принадлежавшую какому-то примату. Она была необычайно толстой, слишком низкой и массивной для человека, решил Дюбуа, слишком большой и округленной для орангутана. «Человекоподобная обезьяна», — был его вывод.
Насколько похожа на человека была эта обезьяна, он узнал лишь на следующий год — после потрясающего открытия бедренной кости, которая почти не отличалась от человеческой и свидетельствовала о том, что ее владелец передвигался на двух ногах. Хотя эта удивительная кость и еще один зуб были найдены примерно в 50 футах от черепной крышки, Дюбуа решил, что все остатки принадлежат одному индивидууму. Он послал в Европу ликующую телеграмму, сообщив, что нашел «недостающее звено», а вскоре и сам отправился вслед за ней, упаковав находки и прихватив их с собой.
Однако вместо триумфа Дюбуа ждало горькое разочарование. Долгие годы его находки оставались предметом ожесточенных споров. Некоторые считали, что он по ошибке соединил череп какой-то вымершей обезьяны с бедренной костью человека, который жил и умер значительно позднее, они спорили по поводу черепной крышки, полагая, что ввиду своей примитивности она не могла принадлежать человеку. Дюбуа думал иначе. Он упорно держался за гипотезу недостающего звена, настаивал на том, что все найденные им кости принадлежат одному индивидууму, и в конце концов повез их в Англию, чтобы показать сэру Артуру Кизсу, который к тому времени уже снискал себе известность как первый палеонтолог, преемник великого Рудольфа Вирхова. Кизс с его достаточно гибким умом готов был допустить существование человека более примитивного и с менее развитым мозгом, чем все до тех пор обнаруженные особи. Чем дальше он изучал ископаемые остатки, найденные Дюбуа, тем больше убеждался, что имеет дело не с «недостающим звеном», а с человеком. Эта точка зрения взбесила Дюбуа, и он уехал, оставив о себе память как о человеке «нетерпимом к критике, которую он готов приписать невежеству или личной враждебности своих оппонентов, а не стремлению докопаться до истины».
