Юджин Д'Аквили - Тайна Бога и наука о мозге. Нейробиология веры и религиозного опыта
Давайте вспомним о стремлении господствовать, жадности, грубости, насилии и всех других бедах, которые рождаются из ощущения неполноценного и незащищенного от опасностей бытия. Мне нужно больше власти, больше имущества, больше уважения и восхищения. Но этих вещей никогда не хватает, а страх всегда остается. Он исходит отовсюду: от других людей, от экономической ситуации, от идей, обычаев и верований, от природной среды, от наших собственных ума и тела. Все эти другие запугивают нас, угрожают нам, создают в нас тревогу. Мы их не можем контролировать. Все они, в той или иной мере, нам чужие. Наш опыт говорит нам: я есть Я, а они – не-Я.
По мнению Бруто, мистицизм позволяет нам преодолеть эти эгоцентричные страхи. Сознание мистической целостности показывает нам, что по сути мы не совсем чужие друг для друга и что фактически мы имеем то бытие, которое нам нужно, чтобы быть счастливыми. Когда, говорит Бруто, понимание этого мистического единства начинает доминировать, «наши мотивы, чувства и поступки меняются; тогда мы переходим от замкнутости, отвержения, вражды и деспотизма к открытости, доверию, готовности принимать людей, поддерживать их и жить вместе с ними».
«Такое единение, – говорит она, – такая свобода от отчуждения и чувства опасности представляют собой надежные основания для лучшего мира. Это значит, что мы будем стараться помогать друг другу и не будем ранить друг друга».
Любой человек, читающий газеты, – тот, скажем, кто слышал о Руанде, Косове, Кашмире или Голанских высотах, – может счесть Бруто с ее оптимизмом наивной. Разве это не часть природы человека – понимать выживание как вопрос соревнования и покорения, как выживание самых приспособленных, как жестокую схватку пауков в банке? В конце концов, в процессе эволюции мозг человека развивался для того, чтобы мы выходили победителями из всех схваток с противником. Мы снабжены природным даром предвидеть опасности, идентифицировать врагов и яростно защищать наши интересы, какими бы узкими и эгоистичными они ни были.
Это, однако, не значит, что наша природа обрекает нас жить в мире раздоров и разногласий, поскольку тот же самый мозг, который поддерживает наши самые эгоистичные стремления, также содержит аппарат для выхода за пределы Эго. Когда человек переживает трансцендентные состояния, какова бы ни была их духовная сущность в конечном смысле, подозрение и враждебность исчезают на фоне мира и любви в неописуемом союзе с Высшим. Именно такая сила состояний единения, меняющая людей, делает мистицизм нашей самой главной надеждой, поскольку это, как считает Беатрис Бруто, вполне практичное и действенное средство для улучшения поведения людей. «Если бы мы смогли правильно использовать ту энергию, что находится внутри нас, – говорит она, – если бы мы чаще заботились о нуждах и благосостоянии тех, кто нас окружает, мы страдали бы гораздо меньше. Перераспределение потоков внутренней энергии – вот что совершает мистицизм».
Может смениться немало поколений, прежде чем человечество будет готово к такой головокружительной перемене мышления, но, что всего удивительнее, если однажды такое время настанет, наш мозг будет к нему готов, поскольку у него есть аппарат, способный обратить эти идеи в реальность.
* * *Неврологический аспект трансцендентного может как минимум дать нам биологические рамки для картины, в которой все религии примиряются между собой. Но если состояния единства, которые наш мозг позволяет нам переживать, действительно как-то отражают высшую реальность, тогда религии указывают не только на нейробиологическое единство, но и на более глубокую абсолютную реальность.
Подобным образом нейробиология может проложить мост через пропасть, отделяющую науку от религии, показав, что они обе есть два важнейших, но несовершенных пути к одной и той же реальности. Конфликт между наукой и верой обострился вследствие великих открытий научной эры, которым, как принято считать, положил начало Галилей, чьи наблюдения подтверждали правоту представлений Коперника о солнечной системе. Поразительное откровение о том, что, оказывается, земля не была с любовью создана как центр вселенной обожающим ее божественным Творцом, нанесла сокрушительный удар по ортодоксальной христианской доктрине того времени. Что еще хуже, когда церковь, пытаясь заставить замолчать Галилея, объявила его еретиком, многие разумные люди увидели, что ее заботят только догматы, а не истина.
На протяжении нескольких последующих веков наука и философия находили все более и более рациональные объяснения тайн, которые раньше объясняли только с помощью божественного участия, так что мыслящим людям становилось все труднее сохранять веру в Бога. Затем, в середине XIX века, в науке появились две революционные теории, которые, казалось бы, должны были в научную эпоху доказать, что Бога не существует.
Когда церковь, пытаясь заставить замолчать Галилея, объявила его еретиком, многие разумные люди увидели, что ее заботят только догматы, а не истина
Первая из этих теорий была опубликована в книге Чарльза Лайеля «Принципы геологии», опубликованной в 1830 году. Исследования Лайеля показали, что форму природного ландшафта определяют геологические силы, а не рука Бога и что возраст земли во много раз превосходит тот, что указан в Библии. Двадцать девять лет спустя вышла другая великая книга – «Происхождение видов», – и весь мир был потрясен революционной теорией Дарвина, утверждавшей, что живые организмы стали такими, какие они есть, в процессе эволюции, совершенствуя свою биологическую адаптацию, а не были созданы в один момент божественной силой Творца.
Ни наука, ни разум ни в коей мере не опровергли концепцию наивысшей мистической реальности
На фоне торжества такого научного откровения Ницше провозгласил, что Бог мертв. Здесь важно, однако, понимать, что тот Бог, которого, как думал Ницше, убила наука, – Бог, уже не совместимый с рациональным мышлением, – был наделенным чертами личности Богом Творцом из Библии. Но ни наука, ни разум ни в коей мере не опровергли концепцию наивысшей мистической реальности.
Это не означает, что ведущие ученые были готовы с энтузиазмом размышлять о возможном существовании реальности, открытой мистиками. В конце концов, сам авторитет науки строится на предпосылке, что материальная реальность есть наивысшая форма реальности, что нет ничего более реального, чем физическое, материальное вещество, образующее вселенную. Но даже с научной точки зрения природа материальной реальности может оказаться более скользкой, чем то кажется здравому смыслу. Скажем, именно так полагал Альберт Эйнштейн. В 1938 году он выразил свое мнение, что научное понимание физического мира может быть не таким уж надежным, как привыкли думать рационалисты-материалисты, следующими словами:
Физические концепции – это свободные творения человеческого ума, а не, как может казаться, нечто такое, что определяет собой исключительно внешний мир. Стремясь постичь реальность, мы похожи на человека, который старается понять устройство часов, не разбирая их. Он видит циферблат и движение стрелок и даже слышит тиканье, но не может открыть их корпус. Одаренный человек может как-то представить себе механизм, который производит все доступные наблюдению действия, но он никогда не сможет быть уверен в том, что его картина дает им единственно возможное объяснение. Он никогда не сможет сравнить свою картину с реальным механизмом и даже не в состоянии представить себе возможное значение такого сравнения.[169]
Наука в лучшем случае дает нам метафорическую картину реальности, и хотя такая картина может выглядеть убедительно, это не значит, что она непременно верна. В этом смысле наука подобна мифологической системе, собранию историй, которые объясняют и разрешают загадки существования и помогают нам справляться с трудностями в жизни. Они работают и в том случае, если материальная реальность и в самом деле есть наивысшая форма реальности, поскольку, несмотря на декларации науки о том, что истина доступна объективной проверке, ум человека лишен способности вести чисто объективное наблюдение. Все наши перцепции субъективны по самой своей природе, и, как невозможно заглянуть внутрь часов Эйнштейна, так мы не можем освободить ум от субъективности, чтобы увидеть реальность «как она есть». Таким образом, любое познание строится на метафорах, и даже самые непосредственные наши ощущения от окружающего нас мира можно рассматривать как объяснительные истории, созданные мозгом.
Потому можно сказать, что наука носит характер мифа и, подобно всем мифологическим системам, построена на одной фундаментальной предпосылке: все подлинно реальное можно верифицировать научными методами измерения, а потому все то, что нельзя верифицировать наукой, не есть подлинная реальность.
