Вымершие люди: почему неандертальцы погибли, а мы — выжили - Финлейсон Клайв
До недавнего времени древнейшая европейская культура верхнего палеолита, ориньякская культура, казалась крепко связанной с предками. Сам факт распространения этой культуры по всей Европе, казалось, подтверждал несомненное распространение предков с Ближнего Востока [288]. Ориньякские объекты ассоциировались с останками предков, и классическим археологическим объектом в связи с этим была пещера Фогельхерд в Германии. Но затем, в 2004 году, стройную теорию разрушили результаты прямой радиоуглеродной датировки скелетов человека из Фогельхерд. Как оказалось, скелеты вообще не были связаны с ориньякскими артефактами. Человеческие останки там были захоронены гораздо позже, во время неолита, около 3,9–5 тысяч лет назад [289]. Суммируя наши знания об ориньякской культуре и встречая заявления о ее связи с нашим предком, мы лишь можем заключить, что не знаем, кто еще был причастен к этой культуре. Мы не можем исключить и вероятность того, что, как и в случае с шательперонской культурой, к ориньякской могли быть причастны и неандертальцы, и предки. Мы просто не знаем этого.
Итак, что можно извлечь из этой навевающей уныние картины? Не стоит отчаиваться. Признавая недостатки и пробелы в наших знаниях, давайте по крайней мере попытаемся понять, что мы знаем о событиях, происходивших по всей Евразии в период 50–30 тысяч лет назад. У нас есть очевидное свидетельство прогрессировавшего отступления неандертальцев на фоне расширения тундростепи. Существуют генетические доказательства первых слабых набегов групп предков в Европу, вероятно, с Ближнего Востока. У нас также есть окаменелости, которые подтверждают их присутствие в Центральной и Восточной Европе 36 тысяч лет назад. Мы наблюдаем сокращение ареала мустьерской культуры по мере отступления неандертальцев, а также и расцвет многих новых культур, ознаменовавших эпоху переходного или раннего верхнего палеолита. Все это указывает на то, что в этот период климатического и экологического хаоса группы людей неизвестного биологического вида пытались справиться с потрясениями, пробуя новые пути.
Невозможно говорить о превосходстве одного человека над другим или одной культуры над остальными. Огромное культурное разнообразие Евразии указывает на длительные периоды изоляции между регионами, в которых сохранялись особые идентичности народов средней полосы Евразии. По-видимому, только мустьерская и ориньякская культуры сохраняли более широкое географическое распространение [290], хотя и были ограничены конкретными экологическими условиями. Это должно дать нам ключ к пониманию тогдашних событий.
Присутствие переходных и ранних верхнепалеолитических культур на Ближнем Востоке около 45 тысяч лет назад долгое время воспринималось как доказательство модели «исхода из Африки 2». Здесь мы могли наблюдать культурные трансформации в нечто новое и, предположительно, современное. Это было началом волны продвижения предков из Африки. Мы видели, что невозможно воспринимать эти культуры как подтверждение присутствия предков. В любом случае, теперь имеются явные доказательства того, что такие культуры появлялись по всей Евразии примерно в одно и то же время. Это нам продемонстрировала шательперонская культура во Франции, то же самое верно и для переходных и ранних верхнепалеолитических культур Центральной и Восточной Европы, равнин к северу от Черного моря и к востоку, на юге Сибири, до Алтайских гор [291]. Так что эти культурные свидетельства скорее показывают не распространение предков, а широко распространенные в Евразии и на Ближнем Востоке эксперименты и инновации примерно в то же время. Неслучайно это было время климатического спада, когда условия стали крайне непредсказуемыми.
В этой книге мы не раз видели, что биологические инновации наиболее активны среди периферийных популяций, тех, которые живут на краю основного ареала. Неудивительно, что люди, жившие в Евразии и создававшие переходные или ранние верхнепалеолитические культуры, находились на краю географического ареала [292]. По мере наступления тундростепи эти пограничные поселения становились передовыми войсками. У них было два варианта: быстро адаптироваться к новым обстоятельствам или умереть. Необходимые изменения включали поиск способа выживания и охоту на животных в чуждых, безлюдных местообитаниях, внезапно появлявшихся повсюду.
Вот один пример того, как люди пытались справиться с этой ситуацией. Долина Везер на юго-западе Франции была зоной соприкосновения редколесных местообитаний и тундростепи 34–27 тысяч лет назад [293]. Люди, жившие в этой долине, принадлежали к ориньякской культуре. С биологической точки зрения они могли быть предками, но мы не можем полностью исключить вероятность того, что они были протопредками или даже неандертальцами. В начале этого периода климат был холодным и сухим. В ландшафте доминировали холодные степи, в которых ориньякцы охотились преимущественно на северных оленей и лошадей. Они скитались по открытым пространствам, отслеживая стада, и делали орудия из кремневых пластин, которые можно было легко переносить с места на место, используя добытое в отдаленных местах сырье. Ближе к концу этого периода климат стал более теплым и влажным, что способствовало распространению лесистой саванны и леса. Ландшафт превратился в мозаику местообитаний со множеством разнообразных млекопитающих, поэтому ориньякцам не нужно было далеко перемещаться в поисках еды. В то же время оленей стало меньше, чем раньше, — их среда обитания сократилась, поэтому поведение ориньякцев изменилось, они стали более оседлыми и начали охотиться, в частности на благородных оленей, кабанов и туров. Сырье для изготовления каменных орудий добывалось на месте, что соответствовало более оседлому образу жизни, и даже типы производимых инструментов теперь отличались от инструментов более раннего периода. Поведение ориньякцев могло быть очень гибким, а их деятельность и инструменты могли корректироваться в связи с изменениями в окружающей среде.
Те изменения, которые претерпевали ориньякцы во Франции, были тогда характерны для нестабильного мира Северной Евразии. Ярким примером таких изменений являются палинологические [294] данные с озера Лаго Гранде в Монтиккио, на юге Италии [295]. Эти данные охватывают последние 100 тысяч лет и включают интересующий нас период 50–30 тысяч лет назад. На участке были зафиксированы постоянные быстрые изменения ландшафта вокруг озера: степи превращались в лесостепи, а затем в лес, и обратно. Именно такого рода изменения происходили во многих регионах Евразии, и жившие там люди должны были приспосабливаться к ним снова и снова. Самое удивительное, что показало исследование в Монтиккио, — это скорость изменений. Серьезные перемены в растительности занимали в среднем 142 года. Это означает, что одно поколение людей могло жить в лесном ландшафте, их дети — в лесостепи, а внуки — в открытой степи. Поскольку изменения шли не в одном направлении, последующие поколения могли снова оказаться в лесостепи или лесу.
Изменения происходили с наибольшей частотой и интенсивностью в зонах, где равнины Северной Евразии встречались с холмами и горами юга. Эти зоны соприкосновения (или контакта) часто представляли собой мозаики разных местообитаний, раскинутых на небольших территориях, как во Франции. В теплые периоды леса росли в низинах и вверх по склонам вплоть до границы леса. Когда условия становились холоднее, граница леса опускалась, и леса оставались в изолированных укромных долинах. Если эти условия сохранялись, то лес мог и вовсе исчезнуть. Условия вдали от этих зон соприкосновения были более стабильными. Это демонстрирует вся Центральная и Юго-Восточная Европа. В это время климат Центральной Европы был холодным, но стабильным, и главными млекопитающими здесь были наши знакомые по тундростепи, в первую очередь шерстистый мамонт и северный олень [296]. К югу, на Балканах, эти животные встречались редко или вовсе отсутствовали, поскольку там наблюдалась гораздо большее разнообразие видов, среди которых были такие лесные животные, как туры, благородные олени и кабаны.
