Жан Ролен - …А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками
18
В половине десятого вечера по темно-синему небу над озером покатились огромные караваны белых раздувшихся облаков, гонимых яростным ветром. Он гнул верхушки деревьев, корежил кокосовые пальмы, чьи силуэты, теперь кажущиеся черными, выделялись на небе. Поверхность озера, тоже черная, морщилась мелкими волнами, которые то ли бились об опоры дамбы, то ли их лизали. Это напоминало начало урагана в «раскрашенной» версии «Ки-Ларго» с Богартом. Как бы то ни было, ветер еще не столь разбушевался, чтобы помешать скопе парить в воздухе, а змеешейкам сушить раскинутые крылья и вращать длинными змеевидными шеями, за которые они и получили свое название. Полумесяц, чей свет приглушали последние лучи заката, уже поднимался над смотровой вышкой, отмечающей конец дамбы. А с противоположной стороны, на суше, под отменно густым кустом мелькал полосатый хвост игуаны, которая пренебрегала этой подробностью: уползая в укрытие, надо думать, она мнила себя невидимой. Искушение разубедить ее, наступив на этот хвост или резко за него дернув, отступало перед уважением к игуане, а также страхом, что укусит (хотя в другом не менее эталонном фильме «Ночь игуаны» это животное, с которым там обходятся, кажется, прескверно, то ли вовсе не защищается, то ли противится очень слабо).
Вся эта обстановка, идиллическая и в достаточной мере отвечающая представлению, которое некоторые составили себе о природе, — чистая иллюзия. Ибо стоит пройти чуть подальше, и вы натыкаетесь на шоссе, проходящее по берегу озера. Сейчас, когда день на исходе, движение там весьма оживленное, оно создает непрерывный шум, а по ту сторону трассы под куполом оранжевого света ясно видны взлетно-посадочные полосы аэропорта Майами, где поминутно приземляются либо взмывают в небо бесчисленные самолеты, их фюзеляжи сверкают в последних лучах заходящего солнца, а оглушительный гул, ими производимый, надобно признать, исключительно возбуждает.
Описываемая сцена разыгрывается у края бассейна в парке отеля «Хилтон-Аэропорт», чья светящаяся вывеска отбрасывает красные отблески на поверхность озера. Не далее как сегодня утром я вывихнул лодыжку в аэропорту Цинциннати, через который летел транзитом. А сейчас вот стою у края бассейна «Хилтона», благо им, кроме меня, никто не пользуется, теплый ветер доносит до моих ноздрей запахи болота и авиационного керосина, я только что покончил с ужином, его подают в ресторанном зале, кондиционеры которого, пожалуй, слишком усердно навевают прохладу, над моей головой по своей блистательной траектории, оглушая ревом моторов, проносятся самолеты, я смотрю, как раскачиваются на ветру верхушки кокосовых пальм, как планирует в воздухе скопа и сушатся растопырившие крылья змеешейки, как уползает под куст пятнистый хвост ящерицы, как юная японка, замечтавшись, оперлась локтями на парапет дамбы. Я испытываю ощущение такого счастья, такой полноты бытия, что спрашиваю себя, нельзя ли устроить так, чтобы окончить свои дни в этом отеле, каждую неделю расплачиваясь по счетам посредством фальшивых кредиток, которые пока в ходу, из года в год подыскивать все новые предлоги для отсрочки своего вылета, ничего не делать, разве что время от времени почитывать «Майами геральд», купаться в бассейне, в установленное время съедать что-нибудь из все того же меню, прохаживаться по дамбе и со дня на день откладывать момент, когда настанет пора наступить игуане на хвост или резко за него дернуть. Конечно, это мысли нездоровые, изобличающие в лучшем случае недостаток зрелости. Будут проходить годы, взлетать и приземляться самолеты (но мой — никогда), ничего так и не произойдет, и, возможно, с течением времени я стану столь же необременительным, таким же привычным и обаятельным, как ящерица, и в свой черед попытаюсь спрятаться в кустарнике, причем мой хвост не будет высовываться наружу, этой опасности я сумею избежать. В конце концов я, чего доброго, вселюсь в ящерицу, как библейские демоны — в свиней (ну, правда, последние тут же бросились в море с вершины скалы).
Немало воды утекло после того вечера в «Хилтоне», и вот в среду 15 марта 2007 года я читаю в «Либерасьон» статью, посвященную последнему роману Карлоса Виктория, кубинского писателя-изгнанника, живущего в Майами. Книга называется «Мост в ночи». Статья так меня зацепила, что я в тот же день купил этот роман. Но потом отложил его в сторону.
По меньшей мере однажды мне довелось проезжать через Майами глубокой ночью. Меня там тормознул чернокожий коп, расист и франкофоб, он меня очень старался вывести из себя, несомненно, лишь затем, чтобы иметь повод препроводить в кутузку. Среди прочей чепухи, которой он мне наговорил, имелся следующий вопрос, заданный зычным голосом по-английски: «Вы раньше не совершали никакого преступления?» После всего этого он отправил меня в хвост колонны за то, что я забыл поставить галочку в одной из граф моей таможенной декларации. Тогда я взял такси перед зданием аэропорта и распорядился, чтобы меня отвезли в Майами-Бич, где я видел, как солнце вставало с неправильной стороны, выныривая из того самого океана, ныряющим в который мы привыкли его видеть. Таксистка, дама средних лет, должно быть, моя ровесница, притом никак не менее черная, чем коп, взяла с меня всего десять долларов и взамен объявила, что я «ангел» (you're an angel), разом примирив меня с афроамериканской общиной и зарядив хорошим настроением на целый день.
Вернувшись в Париж (или в Сен-Назер?), я все еще не собрался раскрыть «Мост в ночи», когда та же газета сообщила, что Карлос Виктория покончил с собой. Теперь я как никогда был полон решимости прочитать его книгу. Но прежде заново пробежал глазами статью, датированную средой 15 марта 2007-го, и только теперь заметил одну подробность, которая в первый раз от меня ускользнула: пейзаж, который описывал Карлос Виктория, когда жил в Майами, очень похож или по меньшей мере напрашивался на сравнение с тем, что погрузил меня однажды в род транса. «Пол в квартире, — говорится в книге, — выложен чистым паласом светло-серого цвета. Окна выходят на озеро. Внизу видны пальмы и старый понтон. На понтоне сидит игуана. А слева гидросамолет». Из статьи явствовало также, что Карлос Виктория питал пристрастие к кулинарным книгам: «Он с азартом вычитывает из них рецепты. Но сам никогда не готовит. Питается тунцом из консервных банок».
В своем заключении, до странности пророческом, если иметь в виду, что до самоубийства Виктория, совершенного, по-видимому, безукоризненно элегантно и скромно, оставалось всего несколько месяцев, журналист «Либерасьон» пишет: «Если веселье по-кубински так прекрасно, то потому, что спрятанная за ним печаль бездонна. Карлос Виктория шагнул в бездну, не вскрикнув».
19
Жестокая расправа на улице Тиремассе, как кажется, разворачивалась именно в тот самый момент, когда мы с Гансом заявились в гости к друзьям, пригласившим его на ужин. Дождь после краткой передышки полил снова, а тут еще и стемнело, совпадение этих двух факторов будет отмечено в большинстве статей, которые на протяжении следующей недели мало-помалу прояснят обстоятельства случившегося. Ведь и в самом деле на протяжении нескольких дней, начиная со среды, различные соображения, посвященные этому факту, будут занимать на страницах «Хроникера» и «Матен» почти столько же места, сколько статьи, относящиеся к двухсотлетию со дня убийства Дессалина. Улица Тиремассе, замечу между делом, под прямым углом пересекает бульвар Дессалина неподалеку от пресловутого места, называемого Красный мост, в стороне от порта нефтеналивного флота, где двести лет тому назад, 17 октября 1806 года, первому императору Гаити было суждено принять смерть от рук своих же товарищей по оружию.
Поутру, прежде чем встретиться с Гансом, я по воле случая как раз проезжал — на скорости, забившись в глубину автомобильного салона, поскольку в том квартале Порт-о-Пренса задерживаться не рекомендовалось, — мимо довольно хлипкого монумента, воздвигнутого на месте этого убийства: там были какие-то стяги и транспаранты, повидимому, только что прицепленные, ограждение, защищавшее их, подновили, но не по всей длине, а лишь частично. То ли по небрежности забросили, то ли не хватило белой и зеленой краски, а без этого нельзя было довести реставрацию до конца, придерживаясь изначальной тональности, а может быть, работники, которым это поручили, спасовали на полпути к цели, не выдержали страха, что их похитят. И то сказать, кого только не умыкали с тех пор: секретарей, выходящих из своей конторы, детишек по дороге в школу… Спираль зверств, казалось, раскручивается сама собой, даже без чьих-либо корыстных намерений: подчас похитители расправлялись со своими жертвами прежде, чем потребовать выкуп.
Под вечер на террасе отеля, откуда были видны бухта Порт-о-Пренса и клубящиеся над ней грозовые тучи, которые валом валили с неба, чтобы вскорости обрушить на город потоки воды, мы, Ганс и я, заспорили с одним малым из Северной Ирландии, волонтером организации, занятой делами милосердия, утверждавшим, что прекращения насилия можно добиться исключительно путем переговоров. Сам он зарабатывал на жизнь, читая курс о ненасилии в школах квартала, систематически обираемого местными бандами, и временами приглашал на свои лекции некоторых из членов этих группировок (тех, что покультурнее) заодно с шефами предприятий и прочими наиболее просвещенными членами общества. То, что подобные демарши по всеобщему мнению были баловством вроде маскарада и до сих пор не принесли хотя бы мало-мальски ощутимого результата, равно как и попытки убедить жителей сдавать оружие, не могло поколебать его убежденности, основанной на практике того же рода, которой он, если верить его речам, успешно занимался у себя на родине. Теперь же он намеревался опять приняться за старое, но уже в Кашмире.
