Владимир Водяницкий - Записки натуралиста
Дня через три после приезда меня пригласил к себе директор техникума. Отправляясь к нему, я думал, что предстоят какие-нибудь неприятные переговоры по хозяйственным вопросам (кое-кто из хозяев занимаемых стационаром домов считал, что работники Академии наук въехали в них незаконно). Директор, товарищ Султанов, бывший министр сельского хозяйства Киргизии, переехавший сюда из-за осложнения болезни легких, оказался очень приветливым человеком. Он предложил мне преподавать в техникуме, что уже делали некоторые из моих товарищей. Так, Константин Абрамович Бродский, единственный представитель ленинградского Зоологического института, преподавал... пчеловодство. Мне досталась микробиология.
— Все ваши товарищи,— сказал в заключение директор,— имеют огороды и сделали запасы, а у вас ничего нет. Пока мы еще не убрали наш урожай в погреба, вы можете уже как преподаватель техникума выписать по казенной цене все, что вам нужно, иначе зимой будет очень трудно.
Я был тронут таким вниманием и предусмотрительностью. Благодаря заботе Султанова мы оказались обеспеченными овощами, как и остальные работники стационара.
Был уже конец сентября. Дни стояли ясные и теплые, термометр показывал 25°, но после захода солнца сразу наступало резкое похолодание, и ночью температура опускалась до —10°.
Листва на деревьях не желтела и не опадала. Однажды ночью выпал большой снег, и сразу началась суровая зима. Солнце хотя и грело, но снег отражал лучи, и мороз держался днем —10—12°, ночью — до —25°. Вода в озере, хотя и соленая (5‰), начала у берегов залива промерзать. Листья с деревьев постепенно опадали, так и не пожелтев.
Залив затягивался льдом, по нему уже можно было ходить. Ночью с залива донесся грохот: под влиянием резких смен дневной и ночной температур лед рвало на большие правильные шестигранники, в углах которых образовывались лунки. На озере зимовало много пролетных уток и нырков, пищей им служили обильные заросли харовых водорослей. Вблизи жилья появились стайки горных куропаток — кекликов, которые на ночь забивались в крепкие колючие кустарники; по берегу озера попадались и фазаны. Наступило время охоты, иногда у озера можно было встретить почтенного верхового киргиза с соколом на руке.
Среди суровой зимы при 30-градусных морозах мы стали свидетелями ночных гроз, бушующих над теплым (не ниже 3°) незамерзающим озером. Они были вызваны сильными вертикальными движениями воздуха, насыщенного паром. Весна началась также сразу, как и зима: в течение нескольких дней очень быстро растаял снег и обнажилась почва.
Озеро Иссык-Куль, площадь которого 6 тыс. км2 и наибольшая глубина 700 м, местные жители называют морем. Оно не имеет стока. На протяжении тысячелетий его вода постепенно осолонялась. Мы еще с осени соорудили подобие небольших планктонных сеток и вели наблюдения за изменениями планктона подо льдом. Нина Васильевна, как всегда, быстро нашла интересные объекты для исследования. Оказалось, в составе планктона озера встречаются и некоторые морские водоросли. Вследствие относительно большого содержания солей магния вода в озере горьковата, но коровы ее пьют. Мы наблюдали своеобразное явление — образование на дне кустистых, известково-магниевых конкреций высотой до метра. Они обрастают водорослями и заселяются разными животными, представляя довольно живописную картину. Местные жители называют их кораллами.
Профессор Пржевальского пединститута Турдаков совместно с работниками Севанской биологической станции переселили в Иссык-Куль севанскую форель. Она хорошо прижилась и дала несколько экологических рас и даже, может быть, подвидов, получивших уже промысловое значение. Обычными объектами рыболовства на озере являются чебачек и сазан, а также более редкая рыба осман — аристократ среди карповых рыб, не уступающий азовскому рыбцу.
Из Бюро Отделения нам сообщили, что, по мнению Л. А. Орбели, нужно готовиться к восстановлению Севастопольской биологической станции на прежнем месте. Известно, что здание станции было сильно повреждено бомбой еще в первые дни войны. Возможно, немцы разрушили его окончательно. Меня спросили о согласии вернуться работать в Севастополь. Я ответил, что предложение восстановить станцию в Севастополе считаю правильным, но сам вернусь туда лишь при некоторых условиях. И прежде всего — станция должна быть отделена от Зоологического института и стать самостоятельным научным учреждением во главе с директором, подчиненным Отделению и Президиуму АН СССР. В перспективе надо думать о превращении станции в большое комплексное исследовательское учреждение с рядом лабораторий, как это и было до ее включения в институт. В Президиуме согласились с моими предложениями. При первой возможности должно было состояться оформление моего назначения на станцию.
В конце лета 1943 г. мои сослуживцы по Иссык-Кулю, а также сотрудники Бюро Отделения отбыли из Киргизии в Москву. Нине Васильевне и мне предложили переехать в Ташкент и ждать там возможности возвратиться на Черное море. В Ташкент отправлялся также К. А. Бродский, который еще не мог вернуться в Ленинград. Временно нас приютила мать К. А. Бродского, а затем нам дали комнату в общежитии Академии наук. Несколько месяцев я работал в Узбекской Академии наук, где встретился со своим учеником по Ростовскому университету Е. И. Драпкиным. В Ташкенте он занимался гидробиологическими исследованиями, связанными с подготовкой сооружения Фархадского водохранилища. Драпкин проявил огромную заботу о нашей семье, особенно когда мне пришлось одному уехать в Москву, а оттуда в Ростов.
Еще раньше я съездил в Душанбе к Евгению Никаноровичу Павловскому. Меня интересовало его мнение относительно будущего статуса Севастопольской станции. Я знал Павловского давно, а он с молодых лет был связан со станцией и очень хорошо знал ее историю и задачи, стоявшие перед ней. К «реформе» 1938—1939 гг. и к закрытию созданных перед тем на станции новых лабораторий он не имел никакого отношения. Павловский приветствовал решение Президиума АН СССР о восстановлении станции и в основном согласился с моими предложениями.
Ростовский университет готовился к возвращению домой. Я договорился, что до нашего переезда в Севастополь (он еще не был тогда освобожден) мы с Ниной Васильевной будем работать в университете. Меня интересовало и положение Новороссийской биологической станции: я собирался по возможности принять необходимые меры и к ее восстановлению.
Прежде всего приехал в Москву. Здесь Л. А. Орбели и Р. Л. Дозорцева очень активно взялись за оформление дел по восстановлению Севастопольской станции. Довольно быстро удалось получить принципиальное согласие Совета Министров на ее реконструкцию.
Здание Севастопольской биологической станции, разрушенное в годы войны
Севастополь был освобожден 10 мая 1944 г. Я прибыл туда в августе, чтобы на месте разобраться в сложившейся обстановке. Город лежал в развалинах. Уцелели лишь единичные дома. Печальное зрелище являло собой здание станции. Южное крыло было разрушено до первого этажа, четвертый этаж обвалился, середина здания рухнула внутрь, а все стены оказались иссеченными тысячами осколков и пуль.
Вместе с Михаилом Андреевичем Галаджиевым, который всю войну оставался в Севастополе, идем в горсовет. Здесь наш старый друг инженер А. Г. Сошников объявляет, что специальная комиссия признала здание станции непригодным для восстановления и решила его снести. Заявляем, что все равно будем строить станцию на старом месте, и добиваемся назначения новой комиссии. Она внимательно обследовала здание и составила новое решение, указав, какие части здания могут быть сохранены, а какие должны быть полностью заменены.
Теперь у нас есть документ, с которым можно приступить к практическим действиям. Но кто будет строить Биологическую станцию, когда весь город — это сплошные развалины? Вопрос удалось решить лишь благодаря помощи командования военно-морским флотом, взявшего на себя первоочередные работы по восстановлению северного крыла и части центра здания. В них можно было разместить возвращающихся из Душанбе сотрудников и оборудовать небольшие лаборатории.
Но что стало с библиотекой и с оборудованием Севастопольской биологической станции? В свое время по инициативе адмирала Ф. С. Октябрьского наш завхоз Н. М. Сабанов вывез на военном корабле несколько десятков ящиков с оборудованием и сдал их на хранение в Тбилиси. Книги же, уложенные в 124 ящика, по словам М. А. Галаджиева, еще стояли в нижнем зале библиотеки, когда упала первая бомба и рухнуло южное крыло. Они должны быть там! Если бы это было так! Ведь в ящиках — одна из лучших морских биологических библиотек. В них самое ценное, что требуется для возобновления работы, и потеря их непоправима. Хотелось надеяться, что ящики с книгами еще лежат под развалинами.
