Джейн Лавик-Гудолл - В тени человека
В непогоду шимпанзе почти не обращали на меня внимания и позволяли наблюдать за ними с близкого расстояния. Похоже, что у них и без меня хватало забот. Однажды я пробиралась сквозь пропитанный влагой лес. Было сыро, капли дождя, стуча по листьям, скатывались на землю. Сильно пахло гнилым деревом и прелой листвой. Вода капала мне на волосы и холодными струйками стекала за воротник.
Вдруг прямо перед собой я заметила сгорбившуюся фигуру шимпанзе — он сидел спиной ко мне. Я моментально пригнулась, чтобы шимпанзе не увидел меня. Несколько минут был слышен только шум дождя, потом где-то раздался слабый шорох и низкий тревожный крик «хуу». Я медленно повернула голову направо, но ничего не увидев, посмотрела в прежнем направлении — черный силуэт впереди исчез. И сразу же раздался какой-то шорох прямо надо мной. Вскинув голову, я взглянула на дерево и увидела там Голиафа. Он в упор смотрел на меня, плотно сжав губы[29] и слегка раскачивая ветку. Я посмотрела в сторону: долгий пристальный взгляд может быть воспринят как угроза. Тут раздался шорох слева от меня, я обернулась и заметила еще один черный силуэт. Из густой травы на меня смотрели мрачные глаза шимпанзе. Затем показалась могучая черная рука, вцепившаяся в висящую лиану. Еще одно низкое «хуу», на этот раз сзади. Я была окружена.
Почти сразу же Голиаф издал протяжный высокий крик «враааа». Остальные шимпанзе подхватили этот зловещий вопль — один из самых свирепых криков африканского леса, уступающий разве что трубному кличу приведенного в ярость слона. Возбуждение обезьян нарастало, они начали яростно раскачивать ветки, так что на меня посыпался каскад брызг и листьев. Мои нервы напряглись до предела, я силой заставляла себя оставаться на месте, хотя каждая клетка моего тела приказывала мне пуститься наутек. Притворившись, будто собираю какие-то корешки, я пригнулась к самой земле. Вдруг кто-то больно стукнул меня веткой по голове, потом черная фигура с топотом выскочила из кустов и бросилась прямо на меня, но в последнюю минуту, изменив направление, скрылась в лесу. Трудно сказать, сколько времени я провела, прижавшись к земле и ожидая, что меня вот-вот разорвут на кусочки.
Вдруг я поняла, что вокруг уже давно все тихо. Слышалось лишь мерное постукивание капель дождя. Я боязливо подняла голову и осмотрелась, но не увидела ни черных рук, ни сверкающих глаз, ни раскачивающихся веток. Признаюсь, что, вставая, я почувствовала, как у меня дрожат колени. Но, пожалуй, не менее сильным было чувство бурного восторга — ведь шимпанзе стали меньше бояться меня. Однако это чувство пришло уже после того, как опасность благополучно миновала.
Период агрессивности шимпанзе и их враждебности по отношению ко мне, пришедший на смену изначальному страху и паническому бегству, длился около пяти месяцев. Недели через три после только что описанного случая я сидела на склоне узкого ущелья и ждала, когда шимпанзе придут кормиться к сгибавшемуся под тяжестью плодов дереву, которое росло на противоположной стороне лощины. Услышав позади себя отчетливые шаги шимпанзе, я пригнулась к земле и затаила дыхание — не раз бывало так, что обезьяны, завидев меня на своем пути, тотчас уходили кормиться на другие деревья. Приступив к трапезе, они, как правило, меньше обращали на меня внимание — голод оказывался сильнее боязни. Однако на этот раз шаги приблизились и оборвались где-то неподалеку от меня. Раздалось низкое «хуу», крик встревоженного и слегка испуганного животного — меня заметили. Я продолжала неподвижно лежать и вдруг совсем рядом услышала громкий крик.
Слегка приподняв голову, я увидела крупного самца, который взбирался на ближайшее ко мне дерево. Усевшись прямо надо мной, он широко раскрыл рот и начал громко кричать, издавая высокие, отрывистые и пронзительные вопли. Я пристально посмотрела в его темное лицо и карие глаза. Тогда он спустился еще ниже, так что я отлично видела его желтые зубы и розовый язык. Поймав мой взгляд, самец принялся с остервенением трясти ветку, и на меня дождем посыпались листья. Не удовлетворившись этим, он ухватился за ствол и начал основательно раскачивать дерево. Теперь посыпались сучья. Все это время самец продолжал громко кричать и довел себя до бешенства. Внезапно он умолк, слез с дерева и скрылся из виду.
Только тогда я заметила самку с малышом и детеныша постарше, которые неподвижно сидели на другом дереве и во все глаза смотрели на меня. И снова за спиной раздались шаги: самец подошел совсем близко, я это почувствовала по его тяжелому дыханию за спиной.
Вдруг послышался громкий лай, хруст веток и что-то больно ударило меня по голове. Приподнявшись, я повернулась лицом к самцу. Он стоял, готовый, казалось, в любой момент броситься на меня. Но вместо этого он вдруг отвернулся и побрел прочь, то и дело останавливаясь и оглядываясь назад. Самка с детенышами бесшумно сползла с дерева и пошла вслед за ним. Еще несколько секунд — и все вокруг опустело. Я испытывала огромную радость — мне удалось установить контакт с диким шимпанзе!
Прочитав через несколько лет описание этого случая в своих дневниках, я догадалась, что мне встретился тогда Джей-Би, злой раздражительный шимпанзе, вспыльчивый характер которого мы впоследствии хорошо изучили. Очевидно, моя неподвижность и полиэтиленовая накидка привели его в замешательство. Ему нужно было знать, что я такое, и для этого он пытался заставить меня двигаться. Убедившись в том, что перед ним живое существо, он удалился.
Стоит ли говорить, как мне хотелось после таких встреч поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями. Вэнн не было, и я рассказала обо всем Хассану и Доминику, а они в свою очередь — старому Идди Матата. На другой же день тот пришел в лагерь и поведал мне историю об африканце, который залез на пальму собирать плоды, не зная, что на ее вершине кормится взрослый самец. Увидев человека, шимпанзе бросился вниз и мимоходом ударил африканца по лицу, да так сильно, что у того вытек один глаз. Я же осталась живой и невредимой после встреч с разъяренными шимпанзе. «Здесь не обходится без колдовства», — решил старый Идди Матата, и слух этот быстро распространился по всей округе, немало способствуя укреплению моего авторитета среди местного населения.
Сезон дождей обычно заканчивался в апреле, однако в тот год они выпадали еще и в июне, но уже значительно реже. Весь заповедник превратился в гигантский парник. Тяжелые испарения, подымавшиеся под лучами тропического солнца, застревали в буйной растительности. Подъем на гору стал настоящей пыткой, иногда я карабкалась в течение нескольких часов. Влажность была так высока, что мне не хватало воздуха и, чтобы немного отдышаться, я залезала на деревья — только там можно было ощутить дуновение свежего ветерка. Не мудрено, что, сидя среди ветвей, я нередко задавала себе вопрос, зачем наши предки перешли к наземному образу жизни. Эти два месяца — май и июнь — были очень тяжелыми для меня еще и потому, что ко мне несколько раз возвращалась малярия. Чувствовала я себя отвратительно. Можно представить, какого труда мне стоил подъем на гору. И шимпанзе, которые обычно кормились большими и шумными группами, теперь предпочитали, как назло, более мелкие группы, состоящие из двух-шести особей. Они передвигались совершенно бесшумно и целыми днями бродили по лесу в поисках деревьев мбула, или аноны.
Но вот наконец с гор подули сильные ветры и изнуряющая влажность быстро пошла на спад. Я обрела прежнюю бодрость духа. Снова созрели фиги, и работа вошла в привычную колею. Теперь мне вовсе не обязательно было карабкаться на Вершину — я могла ходить по всей долине и сидеть совсем близко от деревьев, где кормились шимпанзе.
Как-то раз, наблюдая за группой с расстояния примерно тридцать метров, я услышала позади себя слабый шорох листьев и, оглянувшись, увидела, что метрах в пяти спиной ко мне сидит крупный самец. Я замерла, думая, что он не заметил меня, но через несколько минут он обернулся, равнодушно поглядел в мою сторону и спокойно продолжал жевать. Еще минут через десять он встал и так же невозмутимо двинулся прочь. Это был Майк, взрослый самец с не менее запоминающейся внешностью, чем у Дэвида Седобородого. Этот случай произошел недели через две после того памятного дня, когда Дэвид и Голиаф спокойно обыскивали друг друга у меня на глазах. Изначальный страх перед человеком, постепенно уступивший место агрессивности и враждебности, перешел теперь в спокойные ровные отношения. Большинство шимпанзе стали воспринимать меня как неотъемлемую часть их обычной, повседневной жизни: странная белая обезьяна, немного непривычная, но в конце концов не такая уж и страшная.
В августе приехала из Англии моя сестра Джуди. Национальное, географическое общество, финансировавшее мои исследования, хотело заполучить фотографии для публикации в журнале[30]. Они предлагали прислать фотографа-профессионала, но одна мысль об этом приводила меня в ужас. Я боялась, что появление совершенно незнакомого человека разрушит с таким трудом установленный контакт с шимпанзе. Написав обо всем профессору Лики, я попросила его похлопотать за Джуди — не потому, что у нее был какой-то фотографический опыт, а потому, что мы внешне были с ней похожи и только она могла понять меня и пожертвовать своими интересами ради моей работы. Однако Национальное географическое общество не согласилось финансировать ее поездку, и нам пришлось прибегнуть к помощи британского еженедельника «Ривэли», который взял на себя все расходы Джуди в обмен на серию будущих интервью со мной.
