Алессандро Надзари - MCM
— Мартин, возможно, мы кое-что не можем вам поведать, но я открою причину прогулки в Бют-Шомон. Сегодня здесь, уже в этом часу, состоятся похороны. Пропали два сотрудника Директората. Один — архивариус, мы до сих пор не знаем, что с ним, он не оставляет отпечатков на урбматерии, но ему доверялось ведение многих неоднозначных документов. Вторая… была одной из нас. Её мы и хороним. Корнелия, так её звали. Через неё и поступила информация о Нёйи. Тело выловили из Сены, ис-дис при ней не обнаружили, но в чужих руках он бесполезен. Прозектор не вынес иного заключения, кроме того, что естественные запасы умбрэнергии в ней выбрали досуха. Само по себе это не может стать причиной смерти, но это единственная улика. Проклятье.
— Из реки! — глаза Селестины были красными и влажными, а голос надрывен. — Мы забрали её вовремя, не дали стать новой и подлинной «Незнакомкой из Сены»! Не будет такого удовольствия! Видите моноптер на вершине острова? «Храм Сибиллы». Там мы всё и проведём, вернём её старым богам в зеркальном гробу. И, Мартин, извините, но вам присутствовать нельзя, это дело ангерон…
— Да, я понимаю. Соболезную. — «Чуть не сказал, что сочувствую, идиот. И Совет хорош: так заявить права на слово».
— Ох, — взбодрилась Селестина, — время для скорби ещё настанет, а вам наверняка любопытна последняя моя оговорочка. Ты ведь не против, Сёриз?
— Нет, — вполне искренне она была не против, но всё же произносила с назидательной отрывистостью составляющие фразу слова, — это ведь всего лишь неофициальное самоназвание группы людей, о чьём существовании Мартин и так знает.
— Вы уже, верно, роетесь в своей воображаемой энциклопедии?
— Изрядно траченой книжными червями. С римскими божествами есть такая трудность, что они многоаспектны. Ангерона, вроде бы, избавляла от боли и страданий, утешала, а заодно как-то связана с молчанием… Не стану докучать жалкой попыткой угадать.
— Её изображают с поднесённым к губам пальцем, это правда. И названное вами ей тоже приписывается, но для этого годится и почитаемая плебсом Ферония. Ангерона — необычное божество. Бывают божества региональные, сельские, домовые, даже уличные. Но Ангерона — божество городское. Она хранит тайное, сокровенное имя Рима, которое ни в коем случае не должны прознать враги. Вечность города отчасти возложена на её хрупкие плечи. А сопутствующие этому функции направлены на помощь горожанам в преодолении кризиса: когда советом, а когда и названным утешением. А кризис неминуем всякий раз, когда город пытаются поработить, низвергнуть его элиты, подменив их собой.
— Божество тайного знания, от которого зависит благополучие города. Нахожу параллели.
— И сегодня мы прощаемся с одной из нас. И надеемся, что она — по доброй воле или под пытками — не выдала секреты, не стала упомянутой вами Раав. Я в это верю.
— Покончив с траурными мероприятиями, мы на мосту Каррузель ненадолго переменим лик статуи — аллегории города — на лицо Корнелии. Будете в ближайшие дни пересекать его — приглядитесь. Теперь же просим оставить нас. И не забудьте легенду.
— Конечно. До свидания.
Селестина и Сёриз поднимались на холм, а он брёл по обезлюдевшим дорожкам к выходу. Лишь на удалении он обернулся к ротонде и заметил, что фигур там было куда больше, нежели две, и продолжали прибывать, материализуясь прямо из воздуха. «Вот так, на публике, без стеснения? Ах, ну да». Он даже не осознал, что ещё в самом начале подметил несвойственную вечернюю безлюдность территории близ острова. А затем, как ему показалось, увидел и подёргивание воздуха там же, на вершине. Продолжение мистерии было скрыто от посторонних глаз, в том числе и его. Он, должно быть, и так увидел куда больше, нежели редкие, но всё чаще встречавшиеся ближе к окраине, посетители парка.
Энрико встретил Мартина с распростёртыми объятьями. Но, похоже, готов он был одарить сердечной добротой любого, кто постучал бы в дверь. Энрико не было особого дела до заготовленного изложения «романтического приключения», поскольку «романтика — всегда про двоих и всегда для одной». В отличие от журналистики. Да, люди Бэзи вновь вошли с ним в контакт. Другие люди, другая группа. «Труппа», — удержался от иронии Мартин. Как подтвердили Анри, исполнители одной из акций мертвы, и им надо посочувствовать, однако это техническое препятствие, новый состав успеют собрать ещё до того, как очередь дойдёт до его участия. Анри же предлагали отныне не быть привязанным к этому и ожидать вместе с готовящимися активистами. «Понятно, сместили акцент. Запасная или второстепенная сюжетная линия стала основной. Стало быть, в сценарий изменения вносятся». Мартин объявился вовремя: уже в ближайшую субботу пройдёт первая презентация, на которую Анри намерен непременно уговорить его пойти. И это будет художественная выставка. А где же она пройдёт? О, это очередная тайна. Только субботним утром об этом объявят публично. «Нужно сообщить Селестине. Есть ещё четыре дня, чтобы всё разведать. Вряд ли Энрико что-то скрывает. Но нужно больше информации». И он принялся, не особо заботясь о подозрительности, выпытывать у друга подробности встречи с театралами. Энрико не осмелился противиться напору и передал всё, что отложилось в голове. Нет, конспирация была на уровне прошлой встречи. Шанс выйти на их след улетучивался со скоростью эфира в плохо закупоренной бутыли, оставленной под солнцем.
19
Обход, каким бы рутинным и предсказуемым ни был, позволял Михаилу наслаждаться инженерной красотой конструкта «Александра ІІ Освободителя». Даже если приходилось при этом делить удовольствие с унтер-офицерами, также отправленными в наряд. Он водил фонариком по сферам газовых баллонов и иной раз ловил себя на пугающей мысли, что думает об иных округлостях. Или, что было ещё хуже, замещает одни другими? Отставить. Нужно было сосредоточиться на поисках протечек и дефектов. Всё было в порядке, по-обезьяньи двигавшиеся по фермам унтер-офицеры тоже не сообщали о неполадках. Не сообщали… Лейтенант Евграфов провёл перекличку. Нет, никто не надышался испарениями жидкостей, что текли по аккуратным пучкам патрубков, или подъёмным газом, для «серафима» и «херувима» заменившим водород, негорючим, но способным к удушению и при вдыхании оказывавшим тот эффект на голосовые связки, что неизменно в одночасье рушил всякую дисциплину. «Простите их, генерал Мёнье, я ещё приучу их уважать ваше наследие».
Свет словно отскакивал от упруго натянутых тканей и отблёскивал на металлическом каркасе оболочки — прекрасном, изящнейшем творении господина Шухова. Ещё четыре, три, два года, год назад его гиперболоидные конструкции только мечтали оторваться от земли, а по не менее известным трубопроводам транспортировалась нефть Кавказа и Каспия. Сейчас же первые сколь ловко, столь и благородно возносились к облакам, а по вторым, миниатюрированным и приспособленным к использованию на дирижаблях, лились гидравлические и горючие жидкости. Неутомимый гений Владимира Григорьевича присутствовал на Выставке и вне воздушного флота: можно было не сомневаться, что его запатентованные трубчатые котлы будут достойно отмечены профессиональным сообществом и найдут самое широкое применение. И, пожалуй, было справедливо, что господин Бари, бывший начальником и старшим товарищем Шухова, отказался от «особой подписки» — с таким-то талантом! Но Михаил всё равно чувствовал своим долгом каким-то образом сообщить им, если столкнётся с чем-то, что живейшим образом могло бы сказаться на их предприятии.
Из раздумий его вырвал влетевший подпоручик — из тех, что адъютанты с аксельбантом, для заметности пёстро выряженный, с характерно выпяченной грудью. Впрочем, доложил он важное: Дмитрий Иванович назначал встречу «где-то через четверть часа с момента получения известия — или сколько там потребуется для завершения осмотра». Строго говоря, отправляться Михаил мог хоть сейчас, в компании подпоручика, однако отослал его, поскольку счёл, что неплохо бы прежде посмотреть на себя в зеркало и избавить господина Менделеева от созерцания потёков масла и смазки, а также прочих пыльных шрамов и отметин, — тот, как известно, всегда был опрятен и по отношению к своей одежде работал предельно аккуратно.
Михаил отдал проверочный лист одному из унтер-офицеров и спустился к себе в каюту, где и осмотрел форму, не заметив на ней следов пребывания наедине с техникой. Лишь омыл руки и погладил обритый череп. Оставался специфический запашок, но этим парфюмом он мог гордиться. К встрече он был готов. В последние сутки его даже не преследовала тень, а до того он уже перестал за ней гоняться, представься такая возможность.
Перестал он думать и о загадочном устройстве — он его даже не скрывал. Иногда вертел в руках, но чаще просто оставлял лежать на столе. Оставил он и мысли о его хозяйке. Но не потому, что сдался, а потому, что хотел позволить глубинным отделам мозга, любящим подремать и лениво пережёвывать то, с чем не справилось сознание, поработать вместо него. Обычные возможности он исчерпал, биться головой о стену было непродуктивно.
