Алессандро Надзари - MCM
Прости, если это письмо будет до неприличия нестройным. Мысли путаются.
IIII. Et in Arcadia ego
18
Мартин сделал верный выбор, поскольку сейчас, спустя четыре дня после того разговора, наслаждался, несмотря на зной, послеполуденными видами парка Бют-Шомон — и не один, а в компании очаровательных Селестины и Сёриз, под наблюдение и ответственность которых и был отпущен. Похоже, Директорат всё-таки нуждался в союзнике извне, вдобавок обладающим столь нетипичными навыками и готовностью их применения, — насколько отчаянно, можно было догадаться. Догадываться оставалось и о причинах молчания мистера Форхэда. Мартин ещё не навещал Энрико, — что собирался сделать этим вечером по расставании с «кузинами», — но об отсутствии корреспонденции ему любезно поведали новые союзники. В пору бы предъявить претензии насчёт проникновения в тайну переписки, однако в странном непреходящем благодушии не мог себе этого позволить. О таких, по сути, мелочах — ну какой им прок от семантически закодированных сообщений? — ему даже задумываться не хотелось.
Расслаблял и сам парк. Прогуливаясь по нему, Мартин ощущал некую разновидность уюта, которую если и чувствовал, то очень давно, и вряд ли испытает вновь, хоть порой во сне и слышит её далёкий зов. Мартин мог бы назвать её утробной. Самой формой Бют-Шомон навевал ассоциации с внутренним органом — маткой? — или клеткой и её органеллами. Вот бельведер с прудом — плод с околоплодными водами или ядро и вакуоль, вот тропинки и растительность — капиллярно-сосудистая система и цитоплазма с везикулами… «Так органично и идиллично, возможно, не выглядел и зародыш Сите».
Как и живое вещество, парк пребывал во здравии и болезни, адаптировался к внешним условиям — жаре, уже больше недели как обволокшей город и сразу же давшей понять, что борьба с ней обречена на безысходность. Удушливый паразит не ослабит обжигающую хватку, пока не напьётся испарениями и соками, не побрезгует и гнойным расплавлением, что примет за свидетельство поражения. «Аппетит у спрута разыгрался с новой силой?» Но горожане ещё получали удовольствие от погоды, вальяжно прогуливаясь и позволив себе вольности в одежде, а павильоны Трокадеро прибавили аутентичности. И, как было сказано, защитными механизмами, коль скоро контратака была бесперспективна, обзаводился и город.
Кто-то пробовал перенести средиземноморский и магрибский опыт, кто-то размышлял над новым, а кто-то отыскивал применение когда-то позабытому, придуманному словно про запас, на будущее. На то самое будущее, что неизменно — прямо или косвенно, через абсурдность и гаргантюизм — закладывается Республикой в проекты. Весьма кстати пришлось, что на позапрошлой — для города — Выставке кто-то задумался, отчего бы не использовать солнечную энергию? Ту самую, каковой нынче было в избытке. И опять-таки, до чего восхитительной в абсурдности была идея — но она работала! Хвала гражданину Мушо и его аппаратам! Вампир доил город, а тот в ответ параболами солнечных коллекторов обращал злые лучи-щупальца себе на пользу: вогнутые зеркала фокусировались на котлах и запускали простые паровые машины, но что ещё важнее, вогнутые зеркала приводили в действие и машины морозильные, превращая воду в лёд! Этим-то льдом и спасались. Обошлось не без модернизационного озарения кого-то из инженеров Директората, — как и не без смутного ощущения, что это не вполне обычная жара, — но для всех это была просто чудесная почти что архивная находка. Возможно, в ближайшие дни господину Мушо адресуют количество писем, пропорциональное количеству гелиоаппаратов, которые начали устанавливать со всей возможной расторопностью. Мальчишки-газетчики на скорую руку переквалифицировались в мальчишек-мороженщиков. На скорую и, возможно, чесавшуюся от того, что и зарплату они частично получали продукцией, за процессом производства которой приглядывали.
К одному из таких устройств Мушо, размещённых в парке, и приблизились с известными намерениями Селестина и Сёриз в сопровождении Мартина. Для всех вокруг — именно так, не наоборот. Возможность периодически остужаться, как это уже прозвали горожане, солейглясом позволяла «кузинам» беспроблемно и без спешки знакомить Мартина с их гипотезами. Мартин охотно согласился с «театральным» подходом, правда, на данном этапе сочтя некоторые должности избыточными, но когда Селестина вспомнила о пробе психиатрического подхода в описании «слепоты» штаба, у него появился комментарий.
— Возбуждение… Ступор… Применительно к описанию механики интересно, но вы пользуетесь терминами, не осознавая, что тем самым признаёте: система больна. Не по факту последних месяцев, а принципиально; сами состояния не являются наведёнными, это внутренний порок Директората.
— Сели, ты была права, что не позвала Саржу, иначе бы нас сейчас атаковали с двух флангов со всей возможной солидарностью. И всё же, похоже, он был прав, а с ним и вы: да, нужно изыскать новую конструкцию осуществления правления. Но не отрицая уже существующего базиса. Просто поверьте: в этой потаённой области ars gubernandi[47] мы выработали и применили то, что до сего дня подходило наилучшим образом. Здесь нет единственно верного решения, приходится комбинировать. А теперь в смесь добавится такой неожиданный элемент как «равносильный конкурент».
— Папá Блез — президент нашего общества, как вы помните, — лаконично, но ёмко поименовал нашу ошибку, наш грех: Раав.
— Лаконично, ёмко — и двусмысленно. Раавами, — если опустить метафору Египта, — были и монстр, и укрывшая соглядатаев Навина женщина из Иерихона, чей род деятельности остаётся спорным, но сводится к тому, что она, так или иначе, принимала мужчин. Искренне прошу извинить за эту подробность. И не то, чтобы я намеренно запоминал такие милые детальки библейского нарратива, просто в том числе над этим сюжетом работал Тиссо — ваш соотечественник, после известной войны и в особенности её эпилога нашедший укрытие на Альбионе, — в цикле по двум Заветам, отошедши от бонтонности, симпатичной гаммой и перемежающей грусть и иронию. Но я отвлёкся. Так что, с одной стороны, это можно расценивать как намёк на тайную помощь антагонисту в обмен на пощаду или вовсе из сочувствия…
— Мартин, не надо, — отчего-то помрачнели «кузины». Мартин отступил, стараясь завершить мысль поскорее.
— …Или же счесть тем, что неизбывно сопутствует явлению демона, каковой и имелся в виду. Того, что под своими знамёнами, будь таковые у него, объединяет гордыню, дерзость и высокомерие, но вместе с тем и ослепление искрящимся блеском полноводного могущества. Это серьёзно, но через подобное проходят многие крупные организации.
— Для папá что сравнение, что сам процесс представляются чуточку более личными.
— Вновь произнёс что-то не то, до чего я нетактичен!
— Просто вы не общались с папá. Впрочем, пожалуй, вам этой встречи лучше избежать.
— Да, и хотя бы из-за того, как, — вообрази, Сёриз, — он бы обращался к Мартину? — довольно озорно вставила Селестина.
— Но всё же вновь позвольте выразить признательность за доверие к моей неуклюжей персоне, повлёкшее снятие ареста.
В это время затихшая троица проходила по дорожке под мостом, бывшим очередным детищем Эффеля. Мост, ведший к островку, был скромен, но отказывался мимикрировать под окружавший его натурализм. То, что пытались привнести Альфан и Давю, избавив парк от традиционной симметрии французского сада, Эффель сколь аккуратно, столь и безапелляционно попрал. А впрочем, то могла быть шуточка, а то и намеренный подарок, аллюзия к инженерному происхождению Альфана, благодаря барону Осману и Наполеону ІІІ закрепившемуся на позиции главного городского устроителя садов. И, возможно, это было единственно мужское в этом женском, очень женском пространстве. Должно быть, Мартин хмыкнул, поскольку у него попросили объяснений.
— Да вот, задумался по поводу контрастности, наводимой тем мостом, и по тропке одних рассуждений набрёл на другие. Вы слышали о городке Икитос, что в Перу? А о «Железном доме»? Поучительная история. Приэкваториальная Южная Америка уже третий десяток лет переживает каучуковую лихорадку, естественным образом породившую особый тип нувориша — каучеро. И как всякий благодарный сын своей страны, привязанный к её природным богатствам, которые требуют постоянного присмотра, хочет её за это отблагодарить. В нашем случае — возведением чего-то, что должно всем своим видом знаменовать вхождение в клуб цивилизованных, достойных доверия. Нашему каучеро не вполне повезло жить и процветать в эпоху вуайеристов от инженерии, как вы их тогда назвали, но я не уверен, что запомнил точно. И уж тем более не повезло жить в эпоху Выставок. Каучеро заразился мечтой. Он спутал две разновидности демонстрации и манифестации. Вместо требуемой в действительности, его выбор пал на ту, чьими средствами служат стекло и голый металл — впрочем, не настолько уж и голый, когда дело касается внешнего облика общественных зданий. Полагаю, в те эстетические основания, по причине которых уже в интерьере оставляют неприкрытое железо несущих конструкций, закладывается и принятие по умолчанию всеми пользователями строения его сути, функциональной и, на данном этапе общественного сознания, не располагающей к уюту — за исключением выделенных зон вроде так пока и не открывшегося ресторана «Le Train Bleu». Вы уже догадываетесь, что сделал наш герой: он заказал дом из листового железа. И с этого момента история становится полулегендарной. Все элементы дома — блоки и узлы — произвели, как верят, в Бельгии, а затем перевезли в Перу, где их тащили по рекам и джунглям…
