Ирина Галкова - Церкви и всадники. Романские храмы Пуату и их заказчики
Какой-либо информацией о церкви Ольнэ мы располагаем только начиная с XI в. В начале XI в. церковь находилась в совместном владении нескольких собственников (из которых нам известны виконт Константин и братья Рамнульф и Мэнго Рабиоли). Далее источники – дарственные грамоты – дают лишь отрывочную информацию: владельцы дарят церковь по частям, но оставались ли остальные части у них же или принадлежали кому-то еще, узнать невозможно; кроме того, два известных нам дарения сделаны в пользу разных монастырей (в одном случае это Сен-Жан д’Анжели, в другом – Сен-Киприан). В 1100 г. церковь целиком принадлежит монастырю Сен-Киприан, в 1122 г. – соборному капитулу Пуатье. Вероятно, она надолго оказывалась в одновременном владении нескольких собственников, а перейдя, наконец, целиком в ведение Сен-Киприан, довольно быстро снова сменила хозяина – им стал соборный капитул Пуатье. Как видим, вплоть до перехода в ведение капитула церковь как собственность долго «блуждала» между владельцами, находившими нужным постоянно передавать ее – полностью или частями – из рук в руки.
Случаи Меля и Ольнэ скорее закономерны, чем исключительны: судьба множества других частных церквей в X–XII вв. была примерно такой же. Они постепенно переходили от светских владельцев к церковным (монастырям, коллегиям каноников, капитулам)[378]. С середины XI в. поток дарений значительно возрастает: они становятся важнейшим механизмом претворения в жизнь григорианской реформы, одним из принципиальных положений которой было прекращение светского владения церквами[379]. Однако зафиксированный в документах акт дарения не означал резкого обрыва существующих связей церкви с ее бывшим хозяином – об этом свидетельствуют прежде всего сами дарственные грамоты, сохранившиеся в монастырских картуляриях. Церкви нередко вновь захватывались самими дарителями или их потомками и часто заново дарились с покаянием[380] (не исключено, что нечто подобное имело место в случае с мельской церковью). Процесс трудного расставания с бывшей собственностью отразился и в наиболее характерной форме дарения: владельцы предпочитали отдавать церковь не сразу и целиком, а удерживая у себя какую-то часть (стоит отметить, что во всех дарственных, где упоминается Ольнэ, речь идет именно о частичном дарении); нередко в дарственной оговаривалось, что она вступит в силу только после смерти владельца[381]: церковь как будто и дарилась, но не сразу или не до конца. Иногда бывший владелец оставлял за собой право распоряжаться дальнейшей судьбой подаренной церкви – выкупая ее назад и передаривая другому монастырю[382]. Собственнические «рецидивы» окончательно прекращались, по всей видимости, только через несколько поколений. В конце XI и в XII в. церкви (а равно и монастыри), переходившие из личной в церковную собственность, находились скорее в некотором промежуточном (или неустойчивом) состоянии, сохраняя связь с прежними владельцами, даже если по праву они им больше не принадлежали. Таким образом, говоря о принадлежности церкви в Ольнэ капитулу Пуатье, а мельской церкви – монастырю Сен-Жан д’Анжели, следует учитывать сложность ситуации, которая на деле могла быть гораздо менее определенной; иначе говоря, «собственническое» отношение к церкви в течение XII в. в той или иной мере могло сохраняться в семьях бывших владельцев.
Таким образом, бывшие владельцы могли иметь свой резон на то, чтобы озаботиться перестройкой ранее принадлежавшего им храма. Но имели ли они на это право?
Изначально (в раннехристианском церковном законодательстве) такие действия со стороны мирян оговорены не как право собственника, а как возможность свершения дара. Согласно законодательству папы Геласия, вопрос о строительстве нового храма и о посвящении его тому или иному святому должен быть согласован заранее не только с епископом, но и с папой[383] (что по мере увеличения христианизированных территорий становилось все менее возможным). После освящения храм переходил под контроль епископа, назначавшего священника (хотя уже тогда в этом вопросе могли учитываться пожелания основателя)[384]. Построенное здание рассматривалось как безвозмездный дар Богу и святому, в честь которого оно освящено[385]. Кроме того, основатель должен был дополнить этот дар «приданым»[386], обычно в виде земельного надела, выделяемого церкви из собственных владений. Церковь была (или должна была быть, поскольку речь идет об идеальной ситуации) самостоятельной хозяйственной единицей, где церковные сборы и доходы с прилежащих земель обеспечивали жизнь священника и позволяли ему ремонтировать по необходимости церковное здание.
Трудно сказать, насколько эта идеальная схема соответствовала действительности, но если это имело место, то, по всей видимости, недолго: иная ситуация, где церковь в хозяйственном отношении не выходила из-под контроля своего основателя, отмечена церковным законодательством уже в VI–VII вв.[387] В документах VIII–IX вв. светский основатель (или его наследник) стал называться владельцем церкви, имея право на присвоение церковного дохода, которое он мог отчуждать, как право на любую другую собственность[388]. На то имелись серьезные основания: в эпоху набегов защита со стороны мирян и, как следствие, подчинение им было для церквей необходимостью, гарантировавшей само их существование. Поддержание здания церкви в порядке и назначение священника теперь входили в область полномочий владельца-мирянина. Однако церковное законодательство предпочитало оговаривать это как возможность, которой благочестивый христианин мог воспользоваться при небрежении епископа[389].
Вообще, хотя право собственности и было признано официально, память об изначальном, «правильном» положении вещей сохранялась в формулировках церковных документов: светский владелец представал в них скорее смотрителем при церкви и ее землях, чем ее хозяином[390], а сама церковь и все прилежащее к ней описывалось как принадлежность святого[391]. Продажа или дарение касались прав на доходы церкви, но не подразумевали ее передачу как материального объекта. То есть различие между церковью-зданием (произведением) и церковью-собственностью (две из упоминавшихся нами в начале работы ипостаси) в церковных документах прослеживалось довольно четко. Это особенно очевидно в случаях частичного дарения, когда передаваемая собственником часть описывается как перечень отчуждаемых прав[392]. Нигде в церковных документах не говорится о принадлежности здания церкви собственнику-мирянину или о его праве этим зданием распоряжаться. Будучи построенным, храм отчуждался при освящении: с этого момента он принадлежал святому и никому более. Передача прав на доход церковным институтам восстанавливала чистоту экономической ситуации, когда церковные деньги возвращались церкви (теперь в лице монастыря-патрона), в отношении же здания перемен не происходило.
Таким образом, с точки зрения церкви мирянину было естественно заботиться о здании основанного им (или его предками) храма и перестраивать его, но не по праву собственника (ибо здание никогда не было его собственностью), а по логике продолженного дара. Здание церкви было личным даром светских заказчиков Богу и святому – и эта коммуникация в Средние века была гораздо значительнее связей, устанавливаемых экономическим обменом. Соответственно и поновление здания бывшим собственником (и его потомками) было бы вполне естественным жестом – как логично реализуемая возможность актуализации дара. Отчуждение владельческих прав на церковь становилось дополнительным даром, который одновременно и обновлял память о сделанном ранее – но не менял сам принцип коммуникации.
Целый ряд примеров, упомянутых нами в разделе о социальной подоплеке заказа, свидетельствует об активных действиях мирян в отношении церквей, на которые у них уже не было собственнических прав. Граф Ги-Жоффруа Гийом выстраивает аббатский храм Монтьернеф в соответствии со своим собственным замыслом, хотя монастырь с момента основания был передан им Клюни и собственностью графа не являлся[393]; Гийом Партеллан выбирает монастырь, монахам которого он хотел бы поручить реконструкцию церкви, переданной им клюнийской конгрегации (выкупив ее назад у приората на Иль-д’Экс, он передает ее общине Сен-Жан д’Анжели), и оговаривает, какие именно работы должны быть в ней проведены[394]; виконт Туара с супругой обращаются к аббату Сен-Мишель ан ль’Эрм с желанием основать его приорат, и отряженный аббатом монах-архитектор выстраивает здание в соответствии с пожеланиями супругов[395], и т. д.
Отношения собственности, распространяясь только на одну из обозначенных нами ипостасей церкви – церковь как совокупность феодальных прав, – не могли затронуть напрямую две другие ее ипостаси – церковь как персонификацию святого и церковь как материальный объект. Соответственно, осмысление здания церкви как произведения и как дара оставались не затронутыми теми изменениями, которые происходили с ней как с собственностью. Более того, отчуждение прав на церковь и периодическое поновление ее здания можно рассматривать как однопорядковые явления, так как и то и другое осмысливалось и преподносилось как дар. Это соображение несколько корректирует версию А. Чериковер о том, что переход в церковную собственность «спасал церкви от разрушения» – сам этот переход ничего не менял в отношении здания.
