Алессандро Надзари - MCM
Но и в этом великолепии Мартин увидел дурное. («Да что со мной такое?» — незаметно ущипнул себя он.) Боз-ар был стилем мёртвым, мертвее ницшеанского бога. Торжество статусных трат, академически утверждённая роскошь. Один лишь государственный церемониал без личной мистерии. Энрико, с интонацией подначивания, предупредил впечатлительного друга от посещения половин «молоточка», поскольку тот если и способен что-то разбить, так это сердце Мартина. Ещё на подступах к Гранд-Пале, выходящему на авеню Николая Второго открытыми рёбрами романской колоннады, Мартин уловил, как в его сознании французское «palais» срастается с английским «pale», но лишь на отведённых тому дню ступенях отметил, что мир — выцветает. А оказавшись внутри, ощутил, будто перенёсся на кладбище. Казалось бы: вот колосья на колоннах фасада, вот золочёные лиственные элементы — всё должно подсказывать, что собранное во дворце — долгожданный урожай возделывания человека, на который льётся августовское солнце. Однако, скученные в фойе, как в музее с бестолковыми кураторами, как в имении у нувориша, обесцвеченные и обесчещенные своей толчеёй статуи и композиции напоминали надгробия. А вот и «Первые похороны» Барриа. Мемориалами были и венчающие левый фланг перистиля женские фигуры аллегорий ушедших египетского, греческого, римского и визатийского искусства.
Обычно пририсовываемую гротескным готическим кладбищам стелющуюся дымку заменял реденький поток шепчущихся голов посетителей, а хлопки вороньих крыльев — акустически искажённая нестройная хрипота аплодисментов. Но пространство отчего-то не звенело стеклом грандиозного купола. Лишь пёстрое созвездие картин ярусом выше вернуло некое подобие жизни — базарное, рыночное, ле-алевское. Вот «Людовик Толстый» Мюллера, вот «Байи» Конье, вот «Наполеон І» Лефевра, — а вот лежащие фигуры «Сиесты» Курбе, известного низвержителя столпов общества и фигур вертикальных.
Разумеется, всё оттого, что и столь огромного пространства было мало, чтобы должным образом представить все нации, и это, на самом деле, должно вселять уверенность в том, что искусство будет жить и плодиться в век технологий. Ах, если бы не этот мертвенный дворец, если бы не это детище царства ар-бюрократии. Его можно только закопать, вот прямо сейчас, со всем содержимым, со всеми экспонатами, со всей мягкой и двуногой мебелью, и предоставить далёким потомкам шанс не обременять себя поисками разрозненных сокровищниц — всё будет в одном культурном слое на одной археологической площадке. Вот и сейчас он углядел пыльную взвесь, парившую в воздухе, подсвеченном — никак не окрашенном — простерилизованным куполом песочного оттенка солнечном саване. Скорее на улицу.
Мартин решился заглянуть в Пти-Пале, отданный сугубо под французское искусство от дошестиугольниковых времён по наше время. Всё-таки его содержание должно быть куда организованней и осмысленней. Но то был больше проект моделирования официальной, государственной культурной истории. Под единую национальную арку, подобную аркам и сводам входной группы и купола, украшенного чешуйчатым окном — что ж, тонкий намёк, — в единый округлый переплёт сведён в компендиум материальный культурный капитал племён и обществ, населяющих территорию, именуемую Францией. Неизвестно, у какого процента от всех посетителей найдёт расположение данная затея, не будь они любителями истории и симпатичных штучек, но понятно, что водить посетителей по залам следует группами, обособленными по каким-то признакам, а сама пропагандистская махина хоть и наглядна, но вне сомнений нуждается в вербальной фокусировке аккредитованным гидом. Что ж, успехов в этом начинании. На сегодня достаточно.
Само собой, Мартин внешне никак не выказывал пережитого и впитанного, и если что-то проявлялось на его лице, то Энрико об этом снова тактично умалчивал, лишь заверил, что худшая часть позади, остальные выставочные площади суть сплошное увеселение и игра, можно будет пройтись и по машинным залам, и по набережной павильонов, где также полно любопытных предметов. Более того, сейчас ещё попросту недостаточно посетителей, а потому экспозиция кажется более унылой, чем есть. Может быть, и так, не было причин не верить. Может быть, он погорячился, и дело было не в его избалованном, пресыщенном и развращённом уме, — что-то высасывало из мира красоту. И раз уж на то пошло…
— Знаешь, коль скоро с официальным, задекларированным искусством мы разобрались, не согласился бы ты сопроводить меня до полицейской префектуры? Мне, как остающемуся в городе на длительный срок, вроде бы, положено задекларировать себя.
— А, так ты весь день для этого мариновал мину? В таком случае — на Сите, набережная Орфевр!
Обошлось без лишних приключений, полицейский аппарат отработал чётко и экономно. Чтобы не садиться в транспорт на улице, по которой в день приезда пролегала часть пути до квартиры, друзья предпочли прогуляться по улочке, ведущей к соседней магистрали. Разрыв, именуемый рю де Лютес, давал отдушину и свободу перемещения меж многомерных во внутренних дворах-колодцах ведомств и маяках куполов и башенок сооружений, сиблингов по функциональной натуре. Асимметричный порядок взаимосвязей, констант и переменных, понимание которых доступно только тем, кто умеет открывать нужные двери.
Мартину хотелось резко сменить обстановку, а потому он нанёс упреждающий удар: обнадёжил Энрико, что непременно вольётся в местное небеспорядочное общество, а на следующей неделе и вовсе отважится на затяжную экспедицию в какую-нибудь обособленную область Двадцати округов. С тем они и поплелись к омнибусу и скрылись где-то на городском севере, чтобы вновь быть замеченными — в основном благодаря тяжёлому дыханию — на подступах к Монмартру, во многом ещё деревне, не растворившейся в городе, да он и не спешил её ассимилировать, сохраняя на правах заповедника. Само собой, взгляд Мартина резанул абрис возводившегося Сакре-Кёр — тоже белёсого. Чтобы вычеркнуть громаду из сознания, решил забить её болтовнёй, сперва спросив у Энрико по поводу заведения, к которому они подкатили:
— «Бато-Лавуар»? Зачем нам прачечная? И почему это вдруг она плавучая?
— А вот узнаешь. От тех, кого мы там с собой прихватим, и кто даст ценные советы насчёт предстоящей, как ты выразился, экспедиции. Весьма занятные экземпляры.
— Если очень занятные, то лучше установить ценз.
— Ха, всех за один присест и не охватишь. Не волнуйся, будет не как в Большом дворце. Эти бы друг другу глотки перегрызли, расставь их кто подобным образом. Ну, а потом бы, конечно, побратались и использовали зияющие раны в горле, чтобы прямо туда, минуя рот, вливать те отвратительные пьянящие помои, что кабачный бог пошлёт. Всё будет цветисто и цветасто, вот увидишь.
Этого Мартин и хотел. Что-то высасывало из жизни краски, но больше об этом думать он сегодня не мог.
— Да, и помни: для них я не Генри и не Энрико — Анри.
— У тебя голова от этого не раскалывается?
— Разные звучания, одна мелодия.
4
Щебетали язычки, перфорирующие ленту телеграфов системы Бодо, звонко порыкивали телефонные аппараты, хлюпала и шмыгала пневмопочта, гулко щёлкали реле, потрескивали силовые кабели, шлёпали бумагу каретки пишущих машинок, шуршали гроздья документов и, переспелые чернилами, гулко грохались с облачённых в сукно ветвей. Дамы и господа, функциональная симфония купюр, разрывов, повторов, различений и прерывностей!
Селестина хотела как можно скорее пройти через своеобразный наос и хоры храма коммуникации, сумма элементов которого питала, — как она сама для себя определила это состояние после долгих и несвойственно кропотливых поисков в журналах, — темпорально-бюрократическую ангстмахию. Питала её ложной гармоничностью и бесцветностью. Питала тем, как она пренебрегает своим расположением в архитектуре комплекса, превратившись в какой-то технический коридор, достойный подземелья Фонтхилл-эбби. Тем, как всё эстетичное в ней вынужденно подменяется множащимися техническими агрегатами, лимбы которых уже особо и не пытаются упрятать в ниши и менее приметные полости, в негативные объёмы. Питала её колоннами, обвитыми плющом кабелей, и стенами, на которых, где ещё возможно разглядеть, изображены переплетающиеся серые и бежевые лиственные узоры. Тем, как вдоль одного из боковых нефов, покрытого этим имитирующим основные городские цвета гербарием, шли, чередуясь, чертежи и планы, черно-белые гравюры и сепийные фотографии, образующие диптихи и триптихи одних и тех же сооружений и территорий. Тем, как на капителях и нервюрах — в этот момент она возвела очи горе, прифыркнув, — приютились, угнездились и сплелись в сочащиеся липкостью узоры многочисленные чёрные провода, в свете настенных бра выглядевшие маслянистыми и готовыми капнуть чем-нибудь до противного жирным и пахучим. Тем, как пол был выложен плиткой в шахматном контрастном порядке. Тем, как противоположный боковой неф был поколонно разделён перегородками, и каждый получившийся альков служил кабинетом для усидчивого накрахмаленного и напомаженного клерка, сосредоточенно считывавшего приходящие со всех сторон сведения — и так закуток за закутком, будто где-то есть ещё одна, оригинальная, коморка, вокруг которой хитрым образом так были расставлены зеркала, что сейчас они раз за разом воспроизводили её образ в полном объёме. Бюрократическая тщета удержаться на плаву чернильного океана, не заплутать в мелованной метели. Мчаться, грести — лишь бы остаться на месте. Вот ты какое, Зазеркалье Алисы. Как можно не то, что успеть, а даже уследить за ходом времени, если циферблат расколот, расщеплён на тысячи осколков с соотношением сторон 1:√2?
