Проклятие королей - Грегори Филиппа

– Так, – ровным голосом говорю я. – Где остальные?

– В приорате, забирают потир и покровы, – докладывает Стэндиш.

– Спасают их! – говорит мне старый фермер по имени Уайт. – Спасают от этих безбожных воров. Вы бы дали нам сделать свое дело. Дали бы сделать дело Божье.

– Есть и другие, кроме нас, – говорит мне незнакомец. – Мы не одни.

– А вы кто?

– Я Гудмен, из Сомерсета, – отвечает он. – Люди в Сомерсете тоже защищают свои монастыри. Мы защищаем церковь, то же должны бы делать монахи и дворяне. Я пришел сюда рассказать обо всем этим добрым людям. Они должны подняться и защитить свой приорат, каждый должен сберечь что-то из Господних вещей до лучших времен.

– Нет, мы не должны, – поспешно возражаю я. – И я вам скажу почему. Потому что когда сбегут эти двое, – а я уверена, вы можете их выгнать обратно в Лондон, – король пришлет армию, и вас всех повесят.

– Не может он всех повесить. Если вся деревня восстанет, – говорит фермер Уайт.

– Может, – отвечаю я. – Ты что, думаешь, у него нет пушек и мушкетов? Думаешь, у него нет конных с копьями и солдат с пиками? Думаешь, он не может настроить виселиц, чтобы на всех вас хватило?

– Но что нам делать?

Боевой пыл их еще не вполне покинул. Толпа деревенских жителей мнется у дверей церкви, глядя на меня, словно я могу спасти приорат.

– Что нам делать?

– Король превратился в Рытика, – выкрикивает женщина из толпы.

Ее грязная шаль накинута на голову, лица я не вижу. Я ее не узнаю и не хочу смотреть ей в лицо. Я не хочу давать против нее показания, потому что она продолжает кричать и в речах ее измена.

– Король стал ложным королем, волосатым, как козел. Он сошел с ума, он пожирает все золото в стране. Мая не будет. Мая не будет!

Я в тревоге смотрю на дверь и вижу, как Стэндиш успокаивающе кивает. Посетители этого не слышали, они прячутся в комнате приора.

– Вы – мой народ, – тихо произношу я в горестной тишине. – А это мой приорат. Я не могу спасти приорат, а вас могу. Ступайте по домам. Дайте посещению закончиться. Возможно, проступков не найдут, и монахи останутся здесь, и все будет хорошо.

Толпа глухо стонет, словно всем больно.

– А если нет? – спрашивает кто-то из задних рядов.

– Тогда мы должны молить короля о том, чтобы он распустил своих заблуждающихся советников, – говорю я. – И восстановил в стране порядок. Как было, как в прежние дни.

– Лучше уж вернуть ее в прежние дни, до Тюдоров, – очень тихо замечает кто-то.

Я поднимаю руку, призывая их к порядку, прежде чем кто-нибудь выкрикнет: «Уорик!»

– Тихо! – говорю я, но звучит это скорее как мольба, чем как приказ. – Нельзя быть неверными королю.

Толпа несогласно ропщет.

– И мы должны позволить его слугам делать их работу.

Некоторые кивают, следя за моей мыслью.

– Но вы ему скажете? – спрашивает меня кто-то. – Скажите королю, что мы не можем лишиться своих монастырей. Скажите, что нам нужны алтари у дороги и места, куда мы ходим паломниками. Нам нужны праздники, нужно, чтобы монастыри открывали двери и угощали бедных. И мы хотим, чтобы ему советовали лорды, а не этот Краммер, и чтобы его наследницей была принцесса?

– Я скажу ему, что смогу, – отвечаю я.

Нехотя, неуверенно, как скот, сломавший изгородь, вышедший в чужое поле и не знающий, что делать со свободой, жители деревни позволяют вывести себя из часовни приората и бредут прочь по дороге в деревню.

Когда все снова стихает, открывается дверь приората и выходят наши посетители. Я с торжеством наблюдаю, как они крадучись, бочком подбираются к двери церкви и смотрят на следы беспорядков, грязь на полу, висящие веревки от колоколов, как морщатся от эха колокольного звона.

– Что за беспокойные люди, – говорит мне Лей, словно это я подбила их на восстание. – Неверные.

– Нет, это не так, – отрезаю я. – Они полностью верны королю. Они неправильно поняли, чем вы заняты, вот и все. Решили, что вы явились украсть церковное золото и закрыть приорат. Думали, что лорд-канцлер закрывает английские церкви ради собственной выгоды.

Лей слабо мне улыбается.

– Конечно нет, – говорит он.

На следующий день приор Ричард приходит ко мне в комнату для записей. Я сижу у большого податного стола, круглого, на каждом ящичке которого написана буква. Дело каждого деревенского жителя лежит в ящике под нужной буквой, а стол можно поворачивать от А до Я, чтобы я в мгновение могла достать искомый документ. Приход приора отвлекает меня от удовольствия, с которым я веду дела в этом налаженном предприятии – своем доме.

– Сегодня они говорят с монахинями.

– Вы же не думаете, что будет беда?

– Если ваша невестка пожалуется…

Я закрываю ящик и слегка толкаю стол вправо.

– Она не может сказать ничего судьбоносного о приорате. Может сказать, что передумала и не хочет быть монахиней, а хочет выйти и получать от меня свое вдовье содержание, но это не та развращенность, которую им велено искать.

– Это единственное, что можно поставить нам в вину, – осторожно говорит он.

– На вас нет вины, – уверяю его я. – Это Монтегю и я убедили ее уйти в монастырь, это мы с Монтегю держали ее там.

Он все равно выглядит встревоженным.

– Времена нынче беспокойные.

– Не было хуже, – отвечаю я, и я в этом действительно уверена. – Я никогда не видела хуже.

Люди Томаса Кромвеля, Ричард Лейтон и Томас Лей, прощаются со мной безупречно вежливо и садятся на коней, собираясь уезжать. Я отмечаю, что у них хорошие лошади, превосходная упряжь, замечаю, какая на людях Лея красивая ливрея. Королевская церковь – прибыльная служба, как выясняется. Суд над бедными грешниками, похоже, необычайно хорошо оплачивается. Я машу им вслед, зная, что они вернутся с быстро вынесенным решением, но даже я удивлена, когда всего через четыре дня приор приходит в дом и сообщает, что они вернулись.

– Они хотят, чтобы я ушел, – говорит он. – Попросили моей отставки.

– Нет, – отрезаю я. – У них нет на это права.

Он склоняет голову.

– Ваша Милость, у них приказ с королевской печатью, подписанный Томасом Кромвелем. У них есть право.

– Никто не говорил, что король станет главой церкви, чтобы ее разрушить! – выпаливаю я с внезапным гневом. – Никто не подписывал присягу, в которой было бы сказано, что монастыри надо закрыть, а добрых людей выбросить за порог. Никто не хотел, чтобы из окон выставляли витражи, никто не хотел, чтобы с алтарей забирали золото, никто в этой стране не подписывал присягу, призывающую покончить с католической общиной! Это неправильно!

– Умоляю вас, – говорит он, бледный как полотно. – Умоляю, замолчите.

Я вихрем подлетаю к окну и бросаю гневный взгляд на нежные зеленые листья на деревьях, на бело-розовый яблоневый цвет, качающийся над стеной сада. Я думаю о ребенке, которого я знала, о мальчике Генрихе, который хотел служить, который светился невинностью и надеждой, который был на свой детский лад набожен.

Потом я поворачиваюсь обратно.

– Поверить не могу, что это все на самом деле, – говорю я. – Пришлите их ко мне.

Посетители, Лейтон и Лей, входят в мои личные покои тихо, но без явных опасений.

– Закройте дверь, – велю я, Лей закрывает ее, и они встают передо мной.

Никаких стульев, и я не трогаюсь со своего места в большом кресле под балдахином.

– Приор Ричард не уйдет в отставку, – говорю я. – В приорате нет недочетов, и сам приор не сделал ничего дурного. Он останется на своем посту.

Ричард Лейтон разворачивает свиток и показывает мне печать.

– Ему приказано уйти в отставку, – с сожалением произносит он.

Я позволяю ему поднести свиток поближе, чтобы я смогла прочесть длинные предложения. Потом смотрю на него.

– Нет оснований, – говорю я. – И я знаю, что у вас нет свидетельств. Он подаст встречное прошение.

Лейтон сворачивает свиток.

– Встречное прошение не предусмотрено, – говорит он. – Основания нам не нужны. Боюсь, Ваша Милость, решение окончательное.