Чарльз Мартин - Колодец с живой водой
– Он очнулся, – снова прозвучал слева голос Шелли, и кто-то похлопал меня по левой руке.
Только что я изо всех сил налегал на весла, борясь с потоком, который грозил сбросить меня с края мира, а потом вдруг очутился на больничной койке, и Шелли держала меня за одну руку, а Лина – за другую.
Как такое может быть?
За изножьем своей кровати – невероятно далеко и в то же время совсем близко – я услышал голоса Колина, Маргерит, Сэла и ангельский голос Марии:
– Дядя Чарли! Дядя Чарли! Тетя Шелли говорит, что теперь мы с тобой настоящие родственники. Как близнецы!
Я поднял руку, потянулся к ней, и она, поймав мои пальцы, прикоснулась к ним губами.
И все в мире сразу встало на свои места.
Говорить я не мог, потому что изо рта у меня торчала какая-то резиновая трубка, поэтому я показал руками, что хочу написать несколько слов. Кто-то подал мне карандаш и планшетку с листом бумаги, и я накорябал:
«Выньте трубку. Пожалуйста!»
Дружный смех раздался мне в ответ.
За последующие несколько часов я узнал подробности происшедшего.
* * *Оказалось, что на меня напали бывшие «друзья» Сэла. Каким-то образом они познакомились с десятником, который не преминул воспользоваться случаем, чтобы отомстить человеку, показавшему всем, каков он на самом деле. Он предложил им деньги, а те, будучи уверены в своей безнаказанности, не стали отказываться, к тому же они сами имели на меня зуб из-за Сэла. Парни были настроены решительно и уже готовы были меня прикончить, но тут мне на помощь подоспели несколько сотен никарагуанских крестьян. Нападавших скрутили и, основательно избитых, передали на попечение моих новых друзей – начальника леонской полиции и мэра города. Боюсь, что будущее этой пятерки трудно назвать светлым и безоблачным.
Когда Сэл позвонил отцу, тот немедленно отправил за мной самолет, который должен был сесть на шоссе милях в семи от плантации. Пауло довез нас туда меньше чем за полчаса, так что мы были на месте даже раньше самолета. По дороге Лина успела забежать домой и схватить паспорт… Потом меня погрузили в салон, и самолет сразу взлетел, так что местные власти вряд ли успели опомниться. По-моему, никто так и не понял, что частный самолет дерзко нарушил воздушное пространство Никарагуа.
«Гольфстрим» – довольно скоростная птичка, так что в Майами мы приземлились всего час спустя. Правда, за это время я дважды пытался отдать концы, но каждый раз Лина, которая полетела со мной, вытаскивала меня. В третий раз я попытался склеить ласты в машине «Скорой помощи», и санитарам пришлось до самой больницы откачивать меня электрошокером. Всю дорогу от плантации, а потом и в самолете Лина держала мою голову на коленях, обеспечивая отток крови и одновременно зажимая тампоном самую большую рану. По ее настоянию Пауло раздобыл где-то огромное количество льда для коктейлей, которым меня обложили со всех сторон, чтобы замедлить кровообращение.
А в больнице меня уже поджидали лучшие хирурги-травматологи, каких только сумел найти Колин. Как только меня привезли, они тотчас взялись за работу. Кроме того, он обеспечил меня донорской кровью, что, впрочем, было сравнительно легкой задачей, поскольку третья резус-положительная группа встречается достаточно часто. Как со смехом поведал мне Колин, теперь в моих жилах текла его кровь, а также кровь Сэла, одной пожелавшей остаться неизвестной поп-дивы, моего давнего знакомого Треча (он же Уильям Альфред Батлер) и Лины. Своей крови во мне почти не осталось, поэтому, чтобы вернуть меня к жизни, и понадобилось столько доноров. Еще Колин добавил, что если я вдруг начну говорить в рифму, как рэпер, то в этом виноват не он, а Фредди Батлер.
Ну а после того как меня привели в чувство, рассказывал он, после того как меня зашили, вправили сломанную ключицу и плечо и отреставрировали раздробленную коленную чашечку, Шелли взялась за мое лицо. Те, кто на меня напал, очень старались превратить его в котлету и почти преуспели. Шелли сделала все, что могла, и даже больше, так что теперь у меня были все шансы выйти из больницы… нет, не красавчиком, но, во всяком случае, не уродом. Она даже обещала, что со временем я смогу улыбаться, как раньше, если мне, конечно, захочется, но на это потребуется несколько месяцев. Правда, в ходе операции у Шелли возникли опасения, что я могу потерять глаз, но вовремя вызванные на подмогу офтальмологи сумели спасти мне зрение. Во всяком случае, так они думали. Точнее можно будет узнать, только когда с моего лица снимут повязки, то есть еще через несколько дней.
Еще Колин рассказал, что Лина меня буквально спасла. Она не отходила от меня ни на минуту с тех самых пор, как меня привезли в больницу, поддерживая во мне искорку жизни. Да и в самолете я не загнулся только благодаря ей. Этот вывод Колин сделал на основании того, что, когда «Гольфстрим» приземлился и он поднялся в салон, ему показалось, что доставили не один труп, а два – так сильно Лина перемазалась в моей крови.
Да, сказал Колин, повреждения, которые я получил, были настолько серьезными, что врачам пришлось почти на полторы недели ввести меня в состояние искусственной комы. Это было необходимо, чтобы дать возможность моему организму направить на выздоровление все внутренние резервы.
Я ответил, что чувствую себя вполне отдохнувшим и бодрым, но он только покачал головой.
Что касалось Сэла, то, по словам Колина, все эти полторы недели парень провел дома. Он избавился от пирсинга и заодно от прежних друзей и проводил с Марией все свободное время. В первый день, когда он вернулся, Маргерит приготовила ужин для всей семьи. Сразу после ужина Сэл отправился в кухню и перемыл почти всю посуду.
– Совсем на него не похоже, правда? – сказал Колин. – Что́ ты сделал с моим сыном, Чарли? Кстати, ты в курсе, что он умеет играть на ударнике, и довольно неплохо?.. Я, конечно, не специалист в этой области, но Маргерит утверждает, у него отличные способности.
Закончил Колин тем, что рассказал, как все за меня беспокоились, и даже признался, что он тоже боялся, как бы я «не врезал дуба». При этом он едва не заплакал, что было для него совершенно не характерно, и мне – в моем-то положении! – пришлось его утешать. Напоследок я поднял левую руку и спросил, не видел ли кто-нибудь мои часы, и Колин ответил, что они у Сэла – он носит их не снимая, бережет, чтобы я мог надеть их, когда выздоровею.
– Пусть возьмет их себе, – сказал я. – Я куплю другие, а эти… Такое ощущение, что мне они приносят одни несчастья.
В самом деле, пока я их носил, пострадала Мария, потом я лишился невесты, потом едва не утонул в колодце и наконец подвергся нападению банды отморозков… простите, серфингистов.
– Нет уж, – добавил я решительно. – Лучше я вовсе не буду носить часов, чем такие, которые притягивают неприятности.
В ответ Колин рассмеялся и поведал мне едва ли не самое важное. После того как Сэл рассказал ему все, что произошло с ним в Валья-Крусес, Колин снова отправил свой самолет в Никарагуа и привез в Штаты Пауло и Изабеллу, которые до сих пор находятся здесь, в его доме. Изабелла очень быстро подружилась с Марией, и теперь они постоянно играют вместе и учат испанский язык. Разумеется, ни у Пауло, ни у девочки не было ни паспортов, ни каких-либо других документов, но через знакомых в Службе иммиграции Колину удалось оформить для обоих визу задним числом. Это было так неожиданно и приятно, что я стал горячо благодарить друга, но он ответил только, что на самом деле это было легко.
– Полезно иметь друзей в нужных местах. Это всегда окупается. – Вот все, что он сказал.
Через три дня с моего лица сняли бинты, и – слава умелым рукам Шелли и ее друзей-офтальмологов! – мой правый глаз по-прежнему видел. Правда, иногда я различал им предметы как сквозь легкий туман, но меня заверили, что со временем зрение восстановится полностью. А первым, что я увидел, когда открыл глаза, было улыбающееся лицо Марии. Прижавшись носом к моему носу, она прошептала:
– Если хочешь знать, сейчас ты выглядишь еще хуже, чем я когда-то!
В тот же день я впервые встал с койки и, держась за стенку, прогулялся вдоль больничного коридора. Специальная терапия, которой я подвергался на протяжении последующих двух недель, помогла мне укрепить мускулы, поэтому, когда я спросил, можно ли мне отправиться домой, Шелли, смягчившись, кивнула:
– Да, можешь вернуться… – сказала она и, поглядев на Лину, добавила: – Но только при условии, что она поедет с тобой.
Лина знала, кто такая Шелли, знала нашу историю, поэтому, как только она почувствовала, что нам необходимо поговорить наедине, она тут же отправилась на поиски скверного больничного кофе. Когда дверь за ней закрылась, Шелли взяла меня за руку и призналась, что операция, которую она мне сделала, была самой сложной в ее жизни, но она рада, что справилась.
– Знаешь, – добавила она со смехом, – похоже, я заштопала не только твое лицо, но и поправила кое-что в себе.
