Ранчо - Стил Даниэла
Даже то, что она исполнила на родео американский гимн, ставилось ей в вину. Тут же публиковались фотографии свалки у ее автобуса и рассказывалось, как его пырнул ножом другой ковбой, – драка, разумеется, объяснялась соперничеством за ее благосклонность. Таня якобы сама едва не погибла, желая разнять своих повздоривших кавалеров.
Читая все это в своей комнате на ранчо, она боролась с тошнотой. Главная беда заключалась в том, что в этих бреднях имелась, как всегда, доля правды, вызывавшая доверие. Что подумает о ней Гордон, когда все это прочтет?
– Не читай эту гадость! – воскликнула Зоя, негодуя на бессовестных писак, и тут же не удержалась от вопроса: – Ты действительно купила ему ранчо? Наверное, это вранье, я так, на всякий случай.
– Не ему, а себе. Он будет мне помогать. Мне хватит ума не втаскивать его в свою жизнь. Ему и здесь хорошо. Лучше я буду его навещать.
– Одобряю, – сказала Зоя. – Не обижайся, что я спросила. Очень тебе сочувствую, Тан.
– Принимаю твои соболезнования, – простонала Таня. – Раньше я гадала, кто проболтался, а теперь понимаю, что источником может стать кто угодно: полицейские, журналисты, медсестры, водители «скорой», парикмахеры, туристы, торговцы недвижимостью, иногда даже друзья. Это безнадежно. Ручейки стекаются в реку, и я получаю удар кинжалом в самое сердце.
Больше всего ее тревожила реакция Гордона. Она подозревала, что он не находит себе места. Не мудрено: все хорошее эти ищейки втаптывали в грязь. Она провела с ним ночь, кормила, ушла, когда уже рассвело. Их связь перестала быть тайной. Вернувшись к себе, она прочла мерзкие статьи в газетенках, Подруги пытались спрятать от нее газеты, но в этом уже не было смысла: рано или поздно она все равно узнала бы о скандале. Лучше сразу взглянуть правде в лицо.
– Не верю ни единому их мерзкому слову! – возмущалась Мэри Стюарт, встретившись с Хартли.
Ему тоже иногда приходилось испытывать нечто подобное, хотя не до такой степени. Его успех нельзя сравнивать с Таниным. Писатели, за исключением немногих счастливых избранников, не относятся к излюбленной дичи журналистов. Зато Таню они травят с подлинно охотничьим азартом. Это любовь, сделавшая роковой шаг и превратившаяся в ненависть. Утром, отправившись к Гордону, она прихватила с собой проклятый листок. Подруги поехали на последнюю прогулку. Спутником Зои стал Джон Кронер. Таня тоже с удовольствием прокатилась бы напоследок верхом, но для нее важнее было побыть с Гордоном и побеседовать с ним о газетном визге.
Стоило ей войти к нему, как она поняла, что он уже в курсе дела. В его глазах она увидела смущение пополам с обидой. Неужели между ними все кончено? Она долго смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Он сидел на диване перед включенным телевизором и прихлебывал кофе. В новостях показали его фотографию и рассказали об истории с сумасшедшим, но она этого не знала. Он был поражен, что у людей хватает совести так беспардонно искажать правду. Глядя на нее, он гадал, что испытывает она. – Как рука? – поинтересовалась Таня. Он пошевелил рукой, демонстрируя улучшение. Впрочем, сейчас ее волновала не его раненая рука, а отношение к ней после всего, что о них успели наговорить и понаписать.
– Ты переплатила за ранчо, – заявил он деловито. Дав ей сесть. Он читал мерзкую статейку.
– Ну как, нравится фигурировать в заголовках новостей? – осведомилась она, ловя его взгляд.
Он не торопился ее обнимать и признаваться в любви – требовалось время переварить случившееся.
– Если уж фигурировать, то за дело. Скажем, за убийство репортера. Я бы сделал это особо зверским способом.
– Привыкай! – посоветовала она.
С ней так поступают далеко не в первый раз, хотя она отдавала писакам должное: на сей раз они превзошли себя, выпачкав их обоих грязью с головы до ног. Его они изобразили жалким ничтожеством, ее – дурой и дешевой шлюхой. Что ж, это для них типично. Человеческая жизнь как объект для издевательств и поношений.
– Они только этим и занимаются, Гордон. Так у них заведено: втоптать в грязь все, что бы ты ни совершил, и тебя заодно. Человек превращается в дешевого болвана, все его поступки представляются в ложном свете, все высказывания перевираются. Я же говорю: ничего святого! Ты мог бы это выносить?
– Нет, – ответил он, не задумываясь и не избегая ее взгляда. У нее перестало биться сердце. – И не хочу, чтобы это выносила ты. Если они так тебя донимают, тебе лучше остаться здесь.
– Они и здесь не оставят нас в покое. Кто, по-твоему, продал нас щелкоперам? Да все вместе: торговец недвижимостью, медсестры, санитары, полицейские, церемониймейстер с родео. Всем хочется погреться в лучах славы, вот они и торгуют мной оптом и в розницу.
– Тогда пускай выплачивают мне твердый процент. Ты принадлежишь мне.
Она заметила в его глазах озорной блеск, но ее настроение от этого не улучшилось.
– Пусть так, но ты обязан воспринимать положение во всей его красе: что бы я ни сделала, к чему бы ни прикоснулась, конец всегда один – вот такой. Если я рожу ребенка, они завопят, что я прибегла к услугам подставной роженицы, потому что сама для этого слишком стара, или кого-нибудь соблазнила. Если мы наймем служанку, они разорутся, что ты с ней спишь, пока я пропадаю в Лос-Анджелесе; если я куплю тебе подарок, они напишут, сколько он стоит, еще до того как я его тебе преподнесу, а тебя представят альфонсом – нечего было принимать подарок! Они будут лупить нас ниже пояса чем попало.
Если у нас будут дети, они станут терзать и их. Не важно, где я живу – здесь, там, хоть в Венесуэле, – моя жизнь не изменится. Лучше тебе понять это прямо сейчас, иначе потом ты меня возненавидишь. Даже если сейчас тебе кажется, что ты способен это вынести, заруби себе на носу: стоит тебе воспользоваться услугами стоматолога, химчистки или проститутки – ну, этим-то ты не сможешь злоупотреблять, я тебя мигом придушу...
Он усмехнулся.
– Так вот, любой, с кем тебе придется иметь дело, за очень редким исключением, с радостью тебя продаст и превратит в ничто. Примерно на девяносто третий раз ты меня возненавидишь. Я уже через все это проходила. Знаю, как это бывает. Это разъедает жизнь, как злокачественная опухоль. Из-за этого я потеряла двух мужей, а еще один был такой продажной сволочью, что сам бегал за репортерами и кричал: «А вот Таня Томас, не желаете ли?» – Она имела в виду своего второго мужа, концертного менеджера.
– Скучать не приходится, – процедил он. Она никогда не описывала ему подробностей, но он и сам подозревал, что ее жизнь – не сахар. – Ну, и чего ты теперь ждешь, Танни? Что я от тебя откажусь? Не говори это, не то я в тебе разочаруюсь. Меня не так-то легко запугать. Знаю приблизительно, что собой представляет твоя жизнь! Мне попадаются газетенки, и я понимаю, чем они кормятся и чем кормят публику. Ты правильно заметила: когда напишут про тебя самого, впечатление сильное. Утром, открыв газету, я поймал себя на желании кого-нибудь убить. Но ведь ты не виновата! Ты сама жертва.
– Люди этого не помнят, – грустно возразила она. – А с этих лгунов взятки гладки. Их не побороть. Судиться с ними – и то бесполезно: как бы они ни врали, иск – всего лишь способ повысить их тираж. Вот увидишь, рано или поздно они так тебя замучают, что ты меня возненавидишь.
– Я люблю тебя, – отчетливо произнес он, вставая и устремляя на нее решительный взгляд. – Люблю! Поэтому не хочу, чтобы это с тобой происходило. Конечно, во мне будет кипеть ненависть, когда они будут про меня врать. А врать они будут: я ведь всего-навсего тупой техасский ковбой, и все решат, что я охочусь за твоими денежками, что ты меня подцепила, и так далее. Ну и что? Мы с тобой – живые люди. Вывод один: мне не удастся сидеть безвылазно в Вайоминге, как я собирался. Придется проводить больше времени в Лос-Анджелесе, защищая тебя. Не могу же я позволить, чтобы ты страдала из-за меня, а я сидел у себя на горе и в ус не дул! Какое-то время будем оба мотаться туда-сюда, пока ты не решишь, что устала, и что настало время ухаживать со мной на пару за лошадками.
