Шелк аравийской ночи - Фосселер Николь

– Проснись!

Застонав, он еще раз попытался прийти в себя, моргая от яркого света. Повсюду золотое сияние. Над ним, вокруг него. Правая рука вцепилась в землю, схватила горячий, бархатистый порошок. Он услышал шипение ветра, ставшее колыбельной. Губы раскрылись, растянулись в улыбку. Значит, вот он – Ахира, загробный мир! Но это не рай, нет, не для него. Не цветущий сад с ручьями и прохладной водой, молоком и медом, полный финиковых пальм и гранатовых деревьев, обещанный Святым Писанием каждому, кто вел праведную жизнь. Но и не ад, обитель проклятых, которые питали там вечно горящий огонь, – им подавали еду и напитки из расплавленного металла и одевали в одежду из жидкой меди. На измученном лице появилась улыбка. Нет, он еще не прибыл ни в одно из мест вечного воздаяния. Аллах в бесконечном милосердии отправил его в Аараф, междумирье, пока не решится, займет ли он место в Аду или в Раю. «Значит, Аллах видел, что почти все свои ошибки я совершил во имя справедливости. Хвала Аллаху!»

– Ты можешь встать? – спросил голос.

Он послушно повернулся на левый бок и вздрогнул от боли, пронзившей суставы и сухожилия. Но он испытывал и бо́льшую боль – до этого. Прищурившись, он вгляделся туда, откуда исходил голос. Над ним склонилась черная фигура в пламенном ореоле. Это Малак, ангел Аллаха? Если так – ангелы обладают чертами людей, которые были рядом с ним на земле, с той же мимикой, с тем же голосом.

– Салим? – не веря глазам, прохрипел Рашид.

– Мархаба, добро пожаловать, – ответил Салим с широкой улыбкой.

– Где… где мы?

– На окраине Аль-Римала. Три дня пути от Ижара.

Рашид оперся правой рукой о песок и сел, ощупал покрытые струпьями бедра и красные ссадины на ногах ниже колен. Пальцы на ногах были багрового или желтого цвета. Что-то раскаленное и что-то прохладное щекотало шею и тихо звенело. Левая рука была закреплена под прямым углом перевязью из белой ткани, испачканной кровью, белой, как и длинное одеяние, надетое на него, которое он сейчас рассматривал, наморщив лоб.

– Ты больше не аль-Шахин, – хриплым голосом пояснил Салим, – так решили старейшины, мне сообщил Али.

Рашид молча кивнул. Другого он и не ожидал. Того, кто пятнал честь племени и подвергал его позору, могли изгнать. В стране, где жизнь определялась множеством законов и родовой принадлежностью, это было смерти подобно. Теперь каждый мог поступать с Рашидом как вздумается, даже убить его, не боясь отмщения племени. У Рашида больше не было права ступать на территорию других племен или просить у них о защите. Он был свободен, как птица. Хотя он знал, что решение старейшин об изгнании было милосерднее, чем позволение вернуться. Он получил бы клеймо позора и влачил бы жалкое существование, сожалея, что еще жив. Без винтовки, без меча, без своей джамбии, преподнесенной отцом, когда его сын вступил в круг мужчин. Но самый большой стыд – смотреть в глаза своим людям, для которых он так долго был предводителем и примером, стать их заключенным, лишенным чести, преисполненным вины. Большего падения для воина и представить нельзя. Рашид пережил его, когда подъехал на окраине Аль-Римала к своим людям и людям султана, чтобы сдаться в их руки. Стать из гордого воина позорным преступником.

– Нашита попросила развод, – сообщил Салим следующее печальное известие, и Рашид снова кивнул. Это тоже было ожидаемо. Ни одна женщина аль-Шахинов не захочет быть женой человека, потерявшего честь, это недопустимо, в том числе для детей. Жена поступила благоразумно, воспользовавшись правом расторгнуть брак, ни перед кем не отчитываясь, как было принято в племени аль-Шахинов и в большинстве племен бедуинов и равно дозволено как мужчинам, так и женщинам.

– Как мои сыновья и дочь?

– Им не будет никакого вреда. Твоей дочери нашли хорошего мужа. Младшего сына Хакима бин Абд ар-Рахмана. В следующем году будет свадьба.

– Хорошо.

У них с Нашитой было немало овец и коз, к тому же она считалась одной из искуснейших ткачих и портних племени, так что голодать они не будут. Все еще красивая и привлекательная, Нашита даже сможет составить замечательную партию для нового брака. Он оставил позади не выжженную землю, но свою семью, которую и без того видел редко, семью хорошо обеспеченную и все еще уважаемую. Рашид испытал облегчение: кроме себя, он никого не погубил.

Он повернул голову, наблюдая за тем, что делал Салим – тот отошел на несколько шагов в сторону и начал возиться с одним из верблюдов, который с ленивым и обиженным видом опустился коленями на песок. И вновь он ощутил на шее металл, услышал тоненький звон. Рашид пошарил рукой в месте звона и нащупал цепочку, плоский овальный медальон и кольцо, повертел все это в пальцах, словно впервые.

– Это спасло тебе жизнь, – высказался Салим, опустившийся рядом с Рашидом на покрывало, скрестив ноги, держа в руке бурдюк. – Они отняли цепочку, когда бросали тебя в темницу, и передали султану. Он был вне себя от гнева. Не только потому, что ты нарушил ирд и украл его залог в переговорах с чужеземцами. Он хотел знать, украл ли ты это, – он указал на цепочку на шее Рашида, – или принял от нее как вознаграждение. Это, несомненно, работа из далекого края, с ее изображением внутри. Я не знал, что говорить, какой ответ – да или нет – приведет тебя к неминуемой смерти. Поэтому я сказал правду: воин не повесит себе на шею женское украшение, если взял его ради золота, скорее уложит в поклажу. Он станет носить его, только если это подарок сердца. Но сначала султан лишь сильнее разгневался. Мне показалось, он, – Салим замялся, подбирая слова, – возможно, избрал эту женщину для себя. Твоя смертная казнь была почти что предрешена. Но несколько дней он не приказывал тебя казнить, наверное, размышлял. Он приказал Али спросить у старейшин аль-Шахинов, как с тобой поступить. Когда Али вернулся с приговором, султан объявил, что согласен, и доверил мне увезти тебя из Ижара и вернуть тебе украшение.

Рашид молча слушал его, продолжая внимательно разглядывать медальон. Большой палец сам собой нажал на золотую каплю запора, и крышка расхлопнулась.

– Это не ее портрет, – сказал он. – Но очень похожий. Возможно, мать.

В его голосе или лице промелькнуло что-то такое, что Салим решился тихо спросить:

– Дело было не только в рафиг. Да?

Рашид ничего не ответил, и Салим продолжил:

– Но все было не зря?

– Ты не знаешь, она благополучно добралась до Адена? – отозвался Рашид, не глядя.

Салим ответил не сразу:

– Да. Но вскоре после этого уехала с мужем домой на родину, как мне доложили.

Рашид решительно захлопнул медальон и спрятал его за воротник одеяния.

– Значит, не зря.

И он запретил себе думать о Майе. Она вернулась на далекий, холодный, дождливый остров, чтобы жить там с супругом, как подобает, и конечно, скоро забудет о своем приключении в Аравии. Или, во всяком случае, больше не придаст ему никакого значения – значит, ему тоже не стоит вспоминать об этом.

– Ты останешься со мной, пока все не кончится? – спросил он у Салима, искоса на него посмотрев.

Тот взглянул на друга с крайним изумлением и опустил бурдюк, из которого только что собирался пить. Потом запрокинул голову и засмеялся.

– Нет, Рашид, так легко ты не отделаешься! Не для того я неделю молил султана о милосердии, чтобы ты обратился здесь в прах. Это можно было гораздо легче и быстрее устроить в дворцовой темнице!

Настала очередь Рашида изумляться.

– Что же мы здесь делаем?

Салим напился, отложил бурдюк и вытер рукой мокрые губы и усы, потом лукаво улыбнулся, протягивая воду Рашиду:

– Ждем.

Час за часом сидели они на палящем зное, но наконец Рашид больше не смог удерживать слов, терзающих душу.

– Прости, что обманул, Салим.

Салим задумчиво покачал головой в темно-синем тюрбане.

– Я знаю тебя очень давно. Ты всегда был хорошим предводителем, лучшим, что я мог представить. Ты не из тех, кто перечеркнет всю жизнь из-за того, что свербит в одном месте. Я уверен, у тебя были причины, настолько веские, что ты не мог поступить иначе. Этого довольно. Мне нечего прощать.