Шелк аравийской ночи - Фосселер Николь
– С тобой все в порядке? – забеспокоилась Ангелина.
– Да, в полном, – стиснув зубы, ответила Майя и вразвалку поплыла в холл. Она успела добраться до перил, когда боль вспыхнула вновь, усилилась и опять сошла на нет.
– Ты уверена, что все хорошо? – Ангелина поддержала ее сзади и погладила по спине. – Или, – она затаила дыхание и выпучила глаза, – или началось?
– Откуда я знаю, это мой первый ребенок, – задыхаясь, ответила Майя, внезапно испугавшись происходящего и предстоящих родов.
– Я помогу тебе подняться, – засуетилась Ангелина, и Майя вздрогнула, когда сестра сразу же пронзительно закричала в сторону кухни прямо над ее ухом:
– Хазель, беги к доктору Саймондсу! Роза, приведи маму и тетю Элизабет. И отправь Джейкоба за отцом! Наш малыш скоро будет!
– Больше не могу, – стонала Майя спустя бесконечные часы, что показались ей днями или даже неделями. Ночная сорочка, которую Ангелина надела на нее еще во время первых схваток, прилипала к коже, промокнув от пота. Весь вечер и целую ночь ее тело страдало от боли. Словно хищный зверь вонзал в него клыки и когти, отпуская лишь на несколько вдохов, чтобы вцепиться с новой силой. У Майи дрожал от натяжения и перенапряжения каждый мускул, она задыхалась, не в силах даже кричать.
– Ты должна и сможешь, – приказала мать, подпирающая ее со спины и держащая ее правую руку, в то время как тетя Элизабет устроилась на другой стороне кровати и сжимала левую.
– Не-е-ет, – завопила Майя, когда боль в очередной раз утихла и она обессиленно уронила голову в руки матери, судорожно втягивая воздух.
Доктор Саймондс вытащил руки из-под простыни, покрывающей лоно Майи.
– Смелей, Майя! Впереди еще крутой подъем, зато потом все будет почти кончено.
Он пребывал в наилучшем расположении духа.
Майя с глубокой ненавистью наблюдала, как доктор быстрыми шагами подошел к комоду, опустил руки в миску с водой, тщательно намылил и кивком дал Хазель понять, что туда следует влить горячей воды из ведра над огнем. «Стал бы ты так же небрежно разговаривать с Эмми, окажись она на моем месте?» Новая боль, пылающая и острая, как нож, заставила Майю сжать зубы и отбросить голову назад.
– Слышала, – раздался шепот матери у ее уха, – скоро все закончится. Скоро родится твой малыш!
Майя почувствовала, как мать массирует ей плечи, целует в щеку, а потом все вновь расплылось, сознание затуманилось жаром и болью. Каменная глыба пробивалась наружу, сдирая кожу, выворачивая упрямые кости.
– Тужься, Майя, тужься, – слышала она напряженный бас доктора Саймондса. – Тужься!
– Да тужусь я, проклятье! – выкрикнула Майя сквозь стиснутые зубы. На ее висках отчетливо взбугрились вены, казалось, они вот-вот лопнут. Но это было пустяком по сравнению с силой, которая медленно, но неуклонно раздирала ей тело. Майя треснула и разломилась пополам, явно почувствовав, как ее внутренности вывалились на кровать. Но со следующим вздохом она ощутила такое чудовищное облегчение, что хотела закричать, но только тихо заплакала, уверенная, что умерла.
И прежняя Майя действительно умерла, но возродилась матерью, с первым вздохом, когда послышался писк, шуршание и стук, а потом более четкий, высокий и громкий крик и много маленьких, возмущенных полувсхлипов-полужалоб.
– Ребенок! Смотри, Майя, ты справилась!
Голос ее матери, приглушенный и все же ужасно громкий, поцелуи по всему мокрому, покрывшемуся испариной лицу. С огромными усилиями Майя открыла глаза, моргнув от усталости. Рядом с ней лежал сверток, из которого выглядывала головка, ярко-красная и сморщенная, как прошлогоднее яблоко.
– Это мальчик.
Недоверчиво рассматривая малыша, Майя осторожно погладила его дрожащим пальцем по щеке. Головка тут же повернулась в ее сторону. Майя инстинктивно прижала к себе ребенка, положила поближе к груди и сдернула вырез ночной рубашки.
– Детка, ты же не будешь, это неприли…
– Оставь ее, Марта!
– Но она не должна… На платьях навсегда останутся пятна…
– Боже мой, Марта, не будь же такой! Лучше помоги своей девочке!
Марта Гринвуд до последней минуты надеялась, что дочь к ней прислушается и найдет ребенку кормилицу, но теперь покорилась судьбе и показала Майе, как приложить новорожденного к груди, и это растрогало ее сильнее, чем она могла предположить.
Майя вздохнула, когда встретились бутончик детского рта и темная вершина ее набухшей груди. Начав сосать, ребенок причинил ей жгучую боль, рефлекторно присосавшись к ее телу в охоте за первыми каплями жидкости, предваряющей настоящее молоко. Она изумленно разглядывала лицо, морщинистую ручку с крохотной, но совершенной ладошкой, пальчиками с перламутровыми ноготками. Нежно провела свободной рукой по мокрым густым темным волосикам, прилипшим к головке. «Вот и он. Мой сын. Твой сын, Рашид аль-Шахин…»
Смеясь и плача одновременно, Майя в изнеможении откинула голову и закрыла глаза.
Марта Гринвуд устало плелась вниз по лестнице. Камин в салоне давно потух, лампы догорали. Но серебристое сияние окна с раздвинутыми занавесками обозначило контуры черной тени у подоконника – силуэт ее мужа.
Платье Марты было измято, запачкано и пропиталось потом. Из прически выбились пряди, прилипли к щекам и просто свисали, но она этого не замечала.
От шуршания юбок проснулась Ангелина, которая спала на диване, свернувшись калачиком.
– Родился?
Мать кивнула, и она тут же вскочила, но Марта схватила дочь за руку.
– Тебе не следует на это смотреть. Подожди, пока все уберут и…
Но Ангелина вырвалась и побежала наверх. Марта вслушалась в утреннюю тишину дома и довольно улыбнулась, услышав настойчивый шепот Хазель, низкий голос доктора Саймондса, потом наконец хлопок двери и негодующее бормотание в коридоре.
Ее супруг неподвижно стоял у окна и смотрел, как наступает день. Воскресенье. Колокола Святого Эгидия усердно звонили, словно приветствовали дитя, родившееся на свет в Блэкхолле девятого марта 1856 года. Марта благодарила Бога, что дом построен так прочно. Потому что Джеральд сжимал оконную раму с такой силой, что в менее прочном здании она, без сомнения, давно бы слетела. Марта подошла к мужу и положила руку ему на плечо.
– Это мальчик, Джеральд. Они оба в добром здравии.
Он, казалось, не услышал ее, даже не шевельнулся. Она хотела повторить свои слова, но услышала его шепот:
– Так же я стоял и на Тюрл-стрит, ждал и молился. За… за Джонатана – еще нет. Но когда ты лежала со схватками – из-за мальчика и обеих девочек.
Он сглотнул и продолжил, с трудом подбирая слова:
– Я тебе тогда не рассказывал, потому что не хотел напугать. Но Эмма… Эмма умерла после родов. Мертворожденная девочка, и две недели спустя Эмма проиграла в борьбе с родильной горячкой. Я никогда тебе не рассказывал, потому что мне так хотелось дочь. К… К сыну, который у меня уже был.
Марта молчала, она не хотела перебивать Джеральда и не знала, что ответить. Сегодняшняя ночь пробудила в ней воспоминания о трех родах, которые она пережила и вытерпела сама. Сын, которого им пришлось похоронить слишком рано, и две дочери, одна из которых сама родила сегодня ребенка. «Благословенна каждая секунда мучений!» И, без сомнений, она бы вновь пошла на муки, если бы могла воскресить этим своего пасынка.
– После… После того как у нас забрали Джонатана, – продолжил Джеральд, глубоко вздохнув, – я боялся потерять и Майю. Мою красивую, умную, упрямую девочку.
– Нашу, – поправила его Марта, – мы не потеряем нашу девочку. О, Джеральд, она была такой храброй! Майя такая сильная и крепкая – и силы ее не оставят, даже если она произведет на свет еще десяток таких же прекрасных малышей!
Ее голос дрожал.
Джеральд повернулся к жене. На ее щеках сияли первые лучи наступающего дня. Он притянул ее в свои объятья, и Марта Гринвуд заплакала у него на плече.
7
– Проснись! Эй, проснись!
Его веки настолько отяжелели, что он не мог их поднять. Но трясущая его рука и зовущий голос не давали покоя. Стиснув зубы, он открыл глаза и сощурил их от яркого света факелов. Он привык к темноте.
