Араминта Холл - Всё или ничего
Телефон пищал, сообщая о полученных посланиях. Послышался голос Кристиана. Он ныл, жалуясь насчет огорода. Это вызвало в ней такой гнев, что ей захотелось отправиться пешком домой и повозить его самодовольную рожу в грязи, по поводу которой он хнычет. Не доверяя своему голосу, боясь сорваться, она отправила ему послание:
Если бы до тебя можно было дозвониться и спросить насчет огорода для твоих детей, ты бы, скорее всего, тоже согласился и даже сказал бы, что это блестящая идея.
Кристиан получил послание как раз тогда, когда «Арсенал» сравнял счет. Он собирался отправить Рут сообщение и извиниться, но после того, как он прочел Бетти три книги про Чарли и Лолу, он потерял волю и желание жить.
– Знаешь, – сказал он коту, вернувшись вниз после вечернего ритуала у кровати Бетти, – у этого Чарли есть маленькая сестренка Лола. Она совсем крошечная и смешная. Хотя на самом деле нет. Она очень противная, из молодых, да ранних. Вследствие полного отсутствия родительской заботы она вымещает свои комплексы, связанные с негативным вниманием, на бедном Чарли, которого Кэрол Вордерман следовало бы наградить медалью. – Эта вспышка удивила его настолько, что он полностью забыл обо всем, кроме лежания на диване и выкрикивания оскорблений в адрес одиннадцати человек на зеленом поле.
Язвительный тон Рут вызвал у него раздражение, и он порадовался, что не стал извиняться. Он написал:
Приятного тебе времяпровождения на вечеринке. Только что уложил нашу дочь спать и слишком устал, чтобы спорить.
И небрежно прочитал ответ:
Какой же ты герой. Не жди меня.
«Арсенал» снова забил гол, но у Кристиана не хватило сил на восторги. Порой жизнь бывает такой несчастливой.
Рут знала, что пьяна, еще до того, как ввалилась в такси и почувствовала, как кружится голова. Толчки на слишком крутых поворотах и густой запах, происхождение которого она не могла определить, вызывали тошноту. У водителя на приборной доске расположилось небольшое изображение индийского бога. Позор, но она никак не могла вспомнить имени, даже забыла, какую религию он представляет. Хотя все равно он ее утешал, каким-то странным образом внушал уверенность. Она смотрела на крошечную икону в дешевом флуоресцентном пластике и завидовала ее ощущению стабильности, ее способности вдохновлять на чудеса. Рут улыбнулась, прикинув, сколько надежд, желаний и грез были адресованы этому изображению.
Журнал «Viva» получил награду за лучший дизайн и премию «Редактор года», так что шампанское лилось рекой весь вечер. Сэлли была вполне в своей тарелке, и Рут почувствовала недостойный хорошей подруги укол ревности, наблюдая, как старая приятельница элегантно принимает награду и выступает с забавной речью насчет Роджера, который спросил, кого она больше любит, его или «Viva». «Я просто сказала, что он мой муж, тогда как „Viva“ – мой ребенок. Только не добавила, что считается, будто женщины любят своих детей больше, чем мужей. Разве не так?» У Сэлли не было детей.
Телефон Рут вибрировал, но послание, которое она увидела, было старым, от Кристиана.
Ты звонила сантехнику? Снова нет горячей воды, провались оно все.
– Нет, – вслух сказала она. – Не звонила, провались оно все.
– Простите? – всполошился водитель такси.
– Нет, ничего, извините.
Рут швырнула телефон на сиденье и принялась смотреть в окно на серые улицы, пробегающие мимо, как в тяжелом сне. Ей показалось странным думать обо всех этих спящих телах, спрятанных за входными дверями, заключенных в стенах, которые комфортны для тех, кому повезло, но для нее были бы чужими и пугающими. Это напомнило ей о поездках в отпуск, когда входишь в квартиру или коттедж или в гостиничный номер и чувствуешь себя настолько не на месте, что возникает желание тут же уехать домой, но через пару дней эти новые стены внезапно становятся уютными, как будто ты жила в них всю свою жизнь. Что, в свою очередь, заставило вспомнить о древнем клише: «Нет ничего лучше дома». Она представляла себе этот дом как картинку в деревянной рамке, висевшую в кухне ее бабушки.
– Тридцать четыре шестьдесят, – сказал водитель, останавливаясь у дверей ее дома.
Она сунула ему две двадцатки и вспомнила о телефоне, оставшемся на заднем сиденье, только когда отперла входную дверь. Она слишком устала, чтобы расстраиваться.
Рут вошла в темную гостиную и увидела тарелку Кристиана и четыре пустые пивные бутылки на диване. Это вызвало новый приступ безнадежности. Она взяла бутылки и отнесла на кухню, прикинув, кто, по его мнению, должен был это сделать. У мужа была привычка оставлять дверцы шкафов открытыми, ящики комода – выдвинутыми так, чтобы удобно было зацепиться бедром, бросать мокрые полотенца на кровать, а грязные штаны кучей на пол. От чего умер твой последний раб, обычно хотелось ей воззвать, превратившись в женщину того сорта, какой ей никогда не хотелось быть.
Когда Рут подняла голову от посудомоечной машины, куда ставила тарелку Кристиана, она заметила низенький заборчик, который окружал то, что, вероятно, и было новым огородом. Она почувствовала острое желание посмотреть на него поближе. Это заставило ее открыть дверь черного хода и выйти в сад, который ночные огни города залили желтым светом. Огородик по форме был идеально прямоугольным, и сквозь частую сетку она смогла разглядеть ровные ряды. В конце каждого ряда стоял белый столбик, и на нем табличка с какой-то надписью. Она присела на траву, подсунула руку под сетку и выдернула один столбик. Корявым почерком Бетти было написано «морковка», а еще ниже Хэл накорябал что-то оранжевое.
Ее сердце сжалось, и она подумала, что может умереть от всей той выпивки, которую влила в себя, и выкуренных сигарет. То и другое было ей несвойственно. Но главная проблема заключалась в картинке в ее голове: оба ее ребенка, когда они были еще младенцами и сосали ее грудь. Она смотрела сверху вниз, как они насыщались, и удивлялась серьезности и напористости, с какой они тянули за соски. У нее создавалось впечатление, что ее грудь присоединена непосредственно к сердцу несколькими толстыми веревками, которые до того момента были не натянуты и бездействовали. Но дети сосали, и веревки становились упругими, и в конечном итоге сердце высвобождалось, как парус на яхте. Оба, и Бетти, и Хэл, ночью постоянно просыпались, каждой ночью, без исключения, и, когда она вынимала их из кроватки, вдыхая неповторимый запах, каким отличаются только новорожденные, они умиротворенно вздыхали, и ее охватывало необъяснимое чувство, и она клялась, что никогда не допустит, чтобы с ними случилось что-нибудь плохое.
И все эти чудеса, связанные с детьми. Первая улыбка на дотоле бессмысленном личике – она ведь прекраснее, чем висячие сады Вавилона или пирамиды, потому что эти чудеса происходят в вашем собственном мире, а не где-то еще. Первый членораздельный звук, быстро крепнущие ручки и ножки, которые еще вчера казались такими слабыми. Ты ждешь и ждешь с самого начала, ты мать и ждешь этих микроскопических чудес, от которых становится так благостно на душе. Но когда эти крошечные тельца обретают живой разум и все, чего вы так долго ждали, начинает сыпаться как из рога изобилия, вы иногда даже что-то упускаете. И тогда это перестает быть таким завораживающим, и вы забываете – до того момента, пока что-то, как сейчас, не переносит вас назад, к самому началу.
Как произошло, что Рут, которая любила так, что точно знала, где в ее теле находится сердце, упустила из виду создание такого великолепия, как этот огород? Жизнь наверняка поступила с ней несправедливо, заставив выбирать между собой и детьми. Столбик выпал из ее руки, и Рут тяжело села на уже влажную траву, закрыв рот ладонью, чтобы никого в доме не разбудить своими рыданиями.
Плакала она недолго – жалость к себе никогда не была коньком Рут, так что она быстро пришла в себя. Она заставила себя встать, подняться наверх и лечь в постель. Она была пьянее, чем ей казалось, она покачнулась, когда стаскивала одежду через голову, и уже начала беспокоиться, как будет себя чувствовать утром. Подушка была прохладной, но, когда она закрыла глаза, голова закружилась.
Кристиан перевернулся и положил руку поперек ее живота. Она до сих пор ненавидела эту его манеру.
– Победила? – спросил он.
– Лично я нет. Сэлли победила.
– И вы праздновали.
Рут понимала, что он этим хочет сказать.
– Не читай мне лекций насчет пьянства.
– Не собираюсь. – Рука двинулась вниз по телу, погладила бедро. – Мне нравится, когда ты пьяненькая.
Рут знала, как просто повернуться к нему, расслабиться и испытать удовольствие, но дурнота захватила ее как физически, так и душевно. Ей не хотелось делать усилие. В последнее время такое с ней случалось, она даже начала отказываться от секса, не отдавая себе отчет в том, что теряет. Она оттолкнула его руку:
– Я совсем плохая.
