Шелк аравийской ночи - Фосселер Николь

«Плинг…» Часы из «Махагона и Мессинга» возвестили, что миновал первый час ночи. Скомканные, напитанные слезами платки покрывали стол, сиденье дивана, пол, словно в салоне кто-то играл в снежки. Майя вытирала опухшее, красное от слез лицо последним платком, вздрагивала от утихающих рыданий и громко сморкалась.

«Бедное дитя, – думала Элизабет Хьюз, вращая в стакане коньяк, который она собиралась принять в качестве успокоительного. – Пройти через столько боли!»

– Мне бы так хотелось вернуть все обратно, – услышала она всхлипывающий шепот.

Тетя Элизабет со вздохом встала и тяжело опустилась возле племянницы, взяла ее за подбородок и нежно погладила.

– Нет, душа моя. Судя по тому, что ты мне рассказала, тебе этого не хочется. Но с последствиями жить тяжело, – она потрепала Майю по щеке и сжала ее ладони, судорожно вцепившиеся во влажный платок. – Видишь ли… Когда мы встречаем любовь, то бессильны. Здесь не о чем сожалеть, и тебе не в чем себя упрекнуть. Но сможет ли человек жить с этой любовью дальше – это другой вопрос.

– Я не знаю, что делать, – всхлипнула Майя и потерла виски.

– Давай как следует все обдумаем.

Тетя с кряхтением приподнялась, потянулась за стаканом, взяла его и снова рухнула на диван.

– Прежде всего, ты должна твердо решить, хочешь ли ты оставить ребенка. Пятый месяц… Срок поздний, но не слишком поздний. У меня есть знакомая, и дочь ее кузины знает…

Она осеклась, увидев, что Майя отрицательно трясет головой, положив руки на низ живота.

– Нет, тетя, этого я не сделаю!

Элизабет Хьюз подавила улыбку. «Это моя Майя!» – удовлетворенно отметила она и сказала:

– Ты можешь остаться здесь, произвести его на свет, а потом мы подыщем ему местечко. Наш пастор из «Святой Марии» точно знает коллег, которые…

Майя вдумалась в эти слова. Выносить ребенка, с болью его родить и бросить… Отдать его чужим людям, и он никогда не узнает, откуда он, кто его мать и отец, никогда не узнает, что он был зачат с любовью, пусть и в таких враждебных, совершенно невообразимых обстоятельствах… «Ребенок Рашида. В котором тот будет жить дальше…» Майя непроизвольно погладила полушарие между корсетом и юбкой. Ее, будущую мать, впервые озарила радость… Она ощутила благодать своего положения. Уголки ее рта задрожали, растянулись в легкомысленную, рассеянную, какую-то блаженную улыбку, а на глазах выступили слезы – но только совсем другие.

– Я так скучаю по нему, тетя Элизабет!

– Я знаю, – пробормотала та, уткнувшись Майе в волосы, обняв ее и бережно баюкая. – Но теперь тебе не следует оглядываться назад. Смотри вперед и будь мужественной!

Тетя Элизабет погладила ее по голове. Майя кивнула.

– Завтра утром первым делом ты пойдешь к доктору Шелдрейку, пусть он осмотрит тебя и убедится, что все в порядке. Это любезный пожилой господин, он принял на свет уже много детей. И помни, – она обеими руками обхватила лицо Майи и твердо на нее посмотрела, – здесь, на Сидней-плейс, твой дом. А этот город станет родиной твоему малышу! И пусть кто-нибудь только попробует назвать мою племянницу падшей женщиной! Он об этом горячо пожалеет!

Это прозвучало так грозно, что Майя невольно улыбнулась. И хотя за окнами дома на Сидней-плейс, 4, стояла темная ночь, ей показалось, что забрезжил рассвет.

– Возможно, нам не стоит сообщать твоим родителям, кто настоящий отец их внука, – предложила тетя Элизабет, укладывая Майю в постель. – Но Ральфу придется во всем признаться, иначе никак! Даже самый глупый из влюбленных мужчин может высчитать на пальцах девять месяцев – особенно если ты держала его на расстоянии!

Улегшись в постель в эту ночь, Майя открыла было, но немедленно захлопнула книгу, что стала для нее единственным способом отвлечься в последние дни. Судьба Энн Эллиотт и ее капитана Вентворта, подвластная лишь перу мисс Остин, на время позволяла ей забыть о собственной. Но ненадолго – раздумья вновь и вновь захватывали ее, не принося облегчения.

Вскоре пришел день, когда Бэтти сообщила о появлении в доме лейтенанта Ральфа Гарретта, и Майя, замирая от страха, прислушивалась к тому, что происходит внизу, где звучал голос тетушки – Элизабет Хьюз осаждала Ральфа расспросами о поездке, здоровье членов семьи и прочих делах, чтобы дать Майе время собраться и принять его как можно спокойнее. Наконец она услышала, как он поднимается к ней, и, отложив книгу, встала. Расправляя юбки, Майя старалась не касаться округлившегося животика. «Боже милосердный, помоги, хотя я этого и не заслужила!..»

– Майя! – просиял Ральф, показавшись в дверном проеме. Радость сквозила в его лице, облике и движениях, во всем блеске его униформы и вернувшейся живости. Он смотрел на нее, как и тогда, в Блэкхолле, словно ничего плохого не случилось, а Аравия была просто дурным сном. «Еще есть время, Майя, ты еще можешь выбрать. Ральф или ребенок. Но не оба. Кого ты выберешь, Майя?»

– Ты лишила нас целого дня, который мы могли бы провести вместе, – с улыбкой воскликнул он, когда она подошла и взяла его за руку. – Едва я оказался в Оксфорде, твоя матушка отправила меня сюда. Внизу ждет экипаж, уже сегодня мне предстоит путь в Аден, отпуск почти закончен. – Он запечатлел на ее пальцах поцелуй и пробормотал: – Боже, как я скучал!

«Теперь только тяжелее…»

– Ты все время такая бледная! Все еще мучают боли в желудке?

Майя кивнула – не вполне искренне.

– Тебе наверняка станет лучше, когда я скажу тебе, что у меня замечательные новости!

Он громко засмеялся, обнял ее за талию, раскачивая туда и обратно, казалось, совершенно не замечая, что она оцепенела в его объятьях, пытаясь держаться на максимальном расстоянии.

– Наши молитвы были услышаны – мои дни в грязной дыре сочтены! Еще несколько месяцев, и в декабре следующего года я смогу вернуться в гайды! Вернуться в Индию, в мои прекрасные горы! Что ты на это скажешь?

Майя не выдержала, вырвалась из его объятий и подошла к окну, крепко обхватив себя руками, чтобы не сломаться.

– Ты не рада?

В его голосе послышалось горькое разочарование, как у ребенка, чей подарок на Рождество, который он старательно готовил своими руками, не вызвал ожидаемого восторга.

– Что ты, я за тебя очень рада, – поторопилась ответить она с искусственной улыбкой на губах, нагнавшей слезы. Напряженно сжав губы, она смотрела на Сидней-плейс.

– Тебе… тебе ни в коем случае не нужно возвращаться в Аден, – беспомощно, растерянно продолжил он. – Ты можешь остаться в Оксфорде или где захочешь. Уж еще год-то мы переживем! – Пауза. – Тебе лишь придется выдержать поток тоскливых писем, которыми я тебя засыплю, – закончил он фразу со слабой, неуверенной улыбкой. – Майя?

«Прости, Ральф». Майя вытерла рукой бегущие по щекам слезы и глубоко вздохнула.

– Ральф, я жду ребенка.

Ничего в жизни не видела Майя ужаснее: блеснувшие на лице Ральфа надежда и радость потухли, он сообразил, мгновенно все подсчитал, и в его глазах вспыхнула ненависть.

– Кто? – резко выкрикнул он. – Этот… этот Бертон?

Майя покачала головой, задержав взгляд на великолепии осенних красок деревьев Сидней-гарден, расплывающихся в яркие кляксы из-за тюля и ее слез.

– Боже мой, – услышала она его стон, почувствовала порыв воздуха, когда он рванулся к окну, где она стояла, и резко схватил ее за руку. – Кто это? Почему ты, черт побери, ничего не сказала?

Он поперхнулся собственными словами.

Майя могла вынести все – но не гневные рыдания, которых Ральфу не удалось сдержать. «Это было бы так легко, Майя, так легко… Всего одна маленькая ложь, и он простит тебя, и все будет хорошо…» Но не повернулся язык, она не смогла произнести эту простую, маленькую ложь. Ложь, которая могла бы спасти ей честь. Но она не была жертвой! Подобное заявление означало бы отказ от ответственности, осквернило бы ее связь с Рашидом, повесило бы на их дитя позорное пятно изнасилования.

– Отвечай! Сейчас же скажи, что за свинья это сделала! Клянусь жизнью, я заставлю Коглана направить целый гарнизон на поиск этого грязного ублюдка и разорвать его на части! – зарычал он.