Шелк аравийской ночи - Фосселер Николь

В Блэкхолле ожидались большие события. После того как Уильям Пенрит-Джонс получил от торгового партнера Эдварда Дринкуотера из Саммертауна известие, что старшая из дочерей Гринвудов, что так приглянулись ему на празднике под открытым небом по случаю дня рождения их тетушки Доры, вышла замуж (о более подробных обстоятельствах мистер Дринкуотер умолчал ради приличия и чести семьи), то после недолгих раздумий решил добиться руки Ангелины. Хотя мистер Пенрит-Джонс не обладал привлекательностью лейтенанта Гарретта, у него были значительные преимущества: безупречная репутация и хорошая семья, да и Эдвард Дринкуотер охарактеризовал с самой лучшей стороны как самого товарища, так и его манеру вести дела. К тому же мистер Пенрит-Джонс, и так существо добродушное, пребывал в том возрасте, когда капризы девятнадцатилетних кажутся джентльменам очаровательными, и они сохраняют настойчивость, пусть юная леди пока еще высокомерно и задирает носик. Марта Гринвуд тоже была очарована манерами сорокалетнего кандидата на руку и сердце ее младшей дочери. Особенно – ненавязчивой душевностью, с какой тот выразил соболезнования по поводу траура, и пониманием, как поддерживать с Гринвудами приятные отношения в первое время, не нарушая этикета.

Но главное, Уильям Пенрит-Джонс обладал тем, что больше всего ценила Ангелина: уймой денег и готовностью щедро их тратить. Неудивительно, что со временем она проявила к нему интерес. И когда мистер Пенрит-Джонс понял по письмам возлюбленной, что его сватовство будет воспринято благосклонно, он дождался конца положенного Ангелине траурного полугодия, потерпел еще месяц и отправился в Блэкхолл, чтобы соблюсти все приличия и попросить у мистера и миссис Гринвуд руки их дочери – разумеется, вполне предсказуемо. И разумеется, помолвку решили не объявлять, пока не подойдет к концу годовой траур родителей, а празднование свадьбы назначили еще спустя на полгода, на середину августа. Чтобы скрасить Ангелине бесконечное ожидание, Пенрит-Джонс дал своей невесте – конечно, с согласия ее родителей – carte blanche на выбор и заказ нового гардероба и приданого. Разумеется, Ангелину не пришлось упрашивать дважды.

Так что туманным октябрьским утром в салоне Блэкхолла на столе, на креслах, на их спинках, ручках и на ковре были разложены образцы тканей всех мыслимых цветов и видов – тафта и органза, бархат и шелк, атлас и батист, сатин и тонкая шерсть, зеленые, нежно-желтые, голубые и розовые, малахитовые и сочно-голубые. В цветочек и орнамент пейсли, с каймой и в полоску, контрастную или близких оттенков. Вокруг были рассыпаны ленты и кружева, пуговицы, эскизы платьев и раскрытые журналы вроде «Парижской моды». Ангелина то и дело опускалась на колени, пролистывала страницы журналов, положив рядом отрезок ткани, бормотала что-то невнятное, прежде чем снова вскочить и лихорадочно начать поиски определенного образца из китайского шелка, который она полчаса назад держала в руках и потом куда-то небрежно бросила. Майя тем временем довольствовалась скамеечкой для ног, которую подвинула поближе к уютно потрескивающему огню, поставив рядом столик с чаем и тарелкой с печеньями. Не раз отрывалась она от чтения, наблюдала из-за страниц за сестрой и тихо радовалась ее счастливой деловитости.

От прежнего их раздора давно не осталось следа.

– Знаешь что, Майя, – прошептала ей доверительным тоном Ангелина во время прогулки по городу, – хотя сбежать – ужасно романтично, это ни в какое сравнение не идет с большим свадебным праздником!

Это было единственным, что сказала Ангелина по поводу бракосочетания Майи и Ральфа.

Майя часто думала, что поверхностность, с какой Ангелина смотрела на жизнь, – тоже своего рода благословение. Тот, кто не взлетал на крыльях любви, не мог опалить солнцем перьев и разбиться, упав на землю. Сильные и непродолжительные влюбленности Ангелины всегда напоминали ее сестре поведение маленькой девочки, высшим счастьем для которой была кукла. Ее мир рушился, если игрушка теряла руку или глаз, но слезы немедленно забывались, если куклу чинили или покупали новую. Так что целая череда галантных джентльменов вытеснила Ральфа из памяти Ангелины, едва кончилось лето, когда он сбежал с Майей. Ангелина не сомневалась, что Уильям Пенрит-Джонс – лучший из всех мужчин, и по ее особой логике причин сердиться на старшую сестру не осталось.

У Майи же был совсем иной опыт приходящих и уходящих влюбленностей – когда стихали мощные волны этих океанов и отступали приливы, оставалась бесплодная пустыня. В ее жизни было трое мужчин, каждый из них в свое время завладевал ее сердцем и ее умом, и двое уже ушли. Остался Ральф, он пытался выкопать в пустыне колодец, надеясь изо дня в день добывать из него животворную влагу и разбить вокруг сад. Он писал жене нежные письма, с радостью делился новостями о падении Севастополя после года осады, об отступлении русских войск и о благосклонной оценке своей персоны на слушании в Лондоне. К собственному удивлению, Майя искренне обрадовалась, когда на прошлой неделе он ненадолго заехал в Блэкхолл с пышным букетом светло-алых роз. Может быть, еще не все потеряно, может быть, она вновь полюбит его. Когда-нибудь.

– Бледно-лиловый, – прервали ее раздумья вздохи Ангелины, и Майя вновь обратила свое внимание на сестру, которая, подержав на вытянутой руке квадрат шелковой тафты сиреневого цвета, взяла в другую руку новый образец ткани.

– Бледно-лиловый и светло-серый! Мама настаивает, чтобы до помолвки я носила полутраур! Оба оттенка убивают мой цвет лица! Я могу дополнить их только белым – но белые воротнички выглядят до ужасного просто!

Расстроенная, Ангелина бросила оба отрезка на пол. Майя улыбнулась.

– Мистер Пенрит-Джонс не отменит помолвку, если несколько месяцев посмотрит на тебя в цвете, который тебе якобы не к лицу! Уже весной ты снова сможешь носить все, что пожелаешь.

– Еще бы!

Голубые глаза Ангелины вспыхнули, словно сапфиры, она взяла журнал и зачитала вслух, подняв указательный палец:

– В шелке в следующем году модны будут сочные темные тона. – Она восторженно помахала гранатово-красной материей. – Уже нельзя будет сказать, что я слишком молода для тяжелого шелка и должна ограничиться органзой. И что незамужней даме не пристало носить темно-красный!

Она мечтательно наморщила лоб, уронила журнал и принялась обеими руками копаться в куче тканей, прежде чем поднять следующий образец.

– Смотри, этот оттенок тоже есть в шелке. Очень мило, не находишь?

Но Майя не успела высказаться по этому поводу – Ангелина уже поднялась с пола и подошла к ней с очередным журналом в руках.

– Примерно так я представляю себе свадебное платье.

Она взволнованно указала пальцем на одну из детально прорисованных и нежно раскрашенных женских фигурок.

– Мама считает, десяти рядов оборок достаточно. Но как я могу согласиться на десять, если на такую огромную юбку нужно минимум двенадцать? В конце концов, замуж выходят всего раз, значит, можно спокойно покрывать бантами и кружевом все, что хочется!

– Мама уступит, – утешила ее Майя. – А несколько слов твоего любимого Уильяма, который и так уже читает по глазам любое твое желание, решат дело!

Майя была счастлива видеть, что в безжизненные глаза Марты вернулись следы былого блеска, когда в доме началась подготовка к помолвке и свадьбе. Организация праздников, поиск равновесия между изысканным вкусом и хорошим тоном с давних пор были сильной стороной их матери, ей явно доставляло удовольствие проглядывать каталоги с образцами и вместе с Ангелиной составлять списки столовых приборов и постельного белья, продумывать меню и обсуждать, кого из родственников и друзей пригласить.

– Тебе тоже не помешало бы что-нибудь новенькое, – буднично заметила Ангелина, оценивающе оглядев сестру.

– Зачем? – Майя опустила глаза на свое старое темно-синее шерстяное платье с белыми отворотами. Она с юности предпочитала спокойные, можно сказать, мрачные тона, и в предстоящие месяцы полутраура Марта позволила ей носить весь ее старый гардероб – платья синие и коричневые. Это вызвало бурный протест Ангелины, немедленно подавленный матерью, – среди многочисленных вещей в шкафу ее младшей дочери попросту не было ничего, хотя бы приблизительно отвечающего требованиям полутраура. И Ангелина безропотно покорилась судьбе, обрекшей ее на «бледно-лиловый и светло-серый».