Хорхе Молист - Хранитель секретов Борджиа
Эулалия выздоравливала, другие раненые также поправлялись, и уже через несколько дней казалось, что жизнь вернулась в свое обычное русло, хотя для Жоана мятеж, поднятый Орсини, и нападение на его лавку олицетворяли полную беззащитность и явное свидетельство того, что этот ужас в любой момент может повториться. Он сильно тревожился, и не только потому, что враги Папы представляли собой явную опасность, но и в силу чего-то неопределенного – мрачного и скрытого от глаз. Орсини представляли явную угрозу, но они были как на ладони, и Жоан прекрасно осознавал, каким образом ему надлежало защищаться от них. Имело место нечто стороннее, исходившее из другого источника, но постоянно тревожившее Жоана, и это было связано с его супругой. Он пока не мог определить точно, что было причиной этого чувства.
– Как прошла ночь? – спросила Анна утром несколько недель спустя, толком не проснувшись.
– Все в порядке, – ответил Жоан не совсем искренне, окуная кусок хлеба в чашку с молоком.
Кошмар, похожий на тот, который был связан с инквизицией, разбудил его ночью. Жоан не находил себе места. Хотелось выть от тоски.
Они завтракали на втором этаже в семейной столовой. Все служащие, включая продавцов книжной лавки, мастеров, управляющих и подмастерьев, завтракали внизу, на первом этаже. Через открытое во внутренний двор окно до семейства Серра долетали смешки и шутливые замечания, обрывки разговоров подмастерьев, которых мастера обычно прерывали, когда их голоса становились слишком громкими. Эти звуки, возвещавшие о начале нового рабочего дня, одного из многих, возвращали книжника к действительности, заставляя забыть об одолевавших его ночных кошмарах.
– А вы как? – спросил он жену.
Анна утвердительно кивнула и, улыбаясь, прикрыла глаза. «Значит, она действительно хорошо спала», – подумал Жоан. Так и должно быть, ведь именно поэтому он не рассказывал ей о своих ночных кошмарах, которые в последнее время посещали его с удивительной периодичностью. Тем не менее он подумал, что Анна, возможно, тоже ощущала неминуемое приближение опасности, но скрывала это, чтобы лишний раз не волновать его.
Когда они вернулись в спальню, Анна принялась кормить малыша, а Жоан надел белую рубаху и камзол зеленого сукна, чтобы спуститься на нижний этаж. Он никак не мог привыкнуть к такой роскоши; всего лишь три года назад он одевался в лохмотья раба на галерах, и прошло только два года с того момента, как он снова обрел свободу. Возможно, именно эта кардинальная перемена, ранее немыслимое для него благополучие и были причиной головокружения и беспокойства. Все складывалось слишком хорошо, чтобы быть таковым на самом деле. Наверное, потому, что вся его жизнь была непрекращающейся борьбой против невзгод, Жоан не был готов к этому счастливому периоду своей жизни и боялся, что что-нибудь пойдет не так.
Он не только смог жениться на женщине, которую сильно любил, но и на пороге двадцатипятилетия, благодаря помощи Микеля Корельи и друзей из Неаполя, стал владельцем книжной лавки. Это было его мечтой с того самого момента, когда в возрасте всего лишь двенадцати лет он начал работать подмастерьем в лавке книготорговцев Корро в Барселоне.
Жоан спустился в подсобное помещение и, пройдя через комнату, стены которой занимали полки с бумагой, перьевыми ручками, типографской краской и различными письменными принадлежностями, зашел в мастерскую, чтобы поздороваться с работниками, переплетавшими книги. Многие были беженцами из Флоренции. Работая, они напевали песни своей родины. Жоан вдохнул знакомые запахи бумаги, клея и кожи и взял в руки законченный экземпляр, чтобы оценить качество работы. Он прощупал все внутренние швы и ласково погладил кожу обложки. Удовлетворенно пробормотав что-то, он осмотрел еще пару экземпляров и сердечно похлопал мастера по плечу.
– Молодец, Джорджио. Просто великолепно. Кто работал над этими книгами?
Жоан внимательно выслушал Джорджио, наблюдая одновременно за работой мастеров и подмастерьев, которые сшивали листы бумаги, проклеивали их и обрабатывали кожу для обложек книг. Жоан вспомнил то время, когда он сам проделывал эту работу в Барселоне.
После он зашел в типографию, которая занимала отдаленную часть дома и сообщалась с остальными помещениями через внутренний двор. Там он встретился с Антонио – мастером-печатником, придирчиво разглядывающим только что отпечатанные экземпляры. Запах свежей краски, которую подмастерья наносили на печатные пластины, пропитал все вокруг.
– Ребята очень стараются, – сказал Антонио. – Обратите внимание на равномерность распределения краски и на то, насколько четко буквы выделяются на бумаге.
Жоан придирчиво оглядел работу. Листы были частью «Божественной комедии» Данте Алигьери. Эта книга являлась одной из тех, которые монах Савонарола приговорил к сожжению на своих «кострах суетности».
Произведение было написано не на латыни, а на разговорном языке – старотосканском, очень похожем на современный флорентийский, который образованные люди Италии прекрасно понимали, несмотря на то что их итальянский отличался от этого языка. Большую часть отпечатанных экземпляров Жоан оставлял в своей лавке, часть тиража отправлял в Неаполь, Геную и Барселону, своим друзьям, с которыми совершал книгообмен, а остальное подпольным путем отсылал во Флоренцию с помощью своих флорентийских работников, чтобы восполнить недостаток экземпляров, сожженных на кострах Савонаролы.
Жоан был очень доволен тем, как продвигался процесс издания книги, – непосредственно печатью и переплетением экземпляров – и вновь пересек подсобку, чтобы войти в лавку. Ему очень нравилось лично беседовать с клиентами и обслуживать их, хотя обычно этим занимались Никколо и Анна, которым помогал подмастерье. Он внимательно осмотрел помещение, в котором практически не осталось даже следа от трагедии, происшедшей здесь несколько недель назад.
– Добрый день, Жоан, – поздоровался с ним Никколо, улыбаясь. В его карих глазах, всегда таких внимательных, привычно плясала ироничная искорка.
Жоан сердечно поприветствовал его. Никколо был беженцем из Флоренции, выступавшим против репрессий и диктатуры, установленных на его родной земле монахом Савонаролой. Он принадлежал к мелкой сельской тосканской аристократии, учился на дипломата и военного и обладал прочными знаниями в таких дисциплинах, как грамматика, риторика и латынь. Но не прошло и года с момента поступления Никколо на службу в административные органы Флоренции, как переворот Савонаролы лишил его работы и он пополнил ряды противников монаха. Именно Микель Корелья, непосредственно заинтересованный в свержении Савонаролы, и представил Никколо, а также его двоюродного брата Джорджио мастеру-переплетчику.
Когда Жоану рассказали о всех творившихся бесчинствах, среди которых особо выделялись публичные сожжения книг, совершавшиеся во Флоренции сторонниками монаха, так называемыми плаксами, он, искренне возмутившись, торжественно пообещал: «На каждую сожженную Савонаролой книгу мы напечатаем десять». Это заявление заставило затрепетать сердца флорентийцев, они с энтузиазмом поддержали дело Жоана и помогли ему открыть эту превосходную книжную лавку, типографию и переплетную мастерскую. Таким образом, Никколо, который был всего на три года старше Жоана, стал его правой рукой и лучшим другом среди тех беженцев, кто жил в Риме.
Эта лавка была особой – самой большой и роскошной, которую только можно было найти в Риме во времена Александра VI. Она занимала фронтальную часть первых этажей двух соседних домов, расположенных на углу улиц Ларго деи Либраи и Виа деи Джуббонари. Последняя вела к оживленной Кампо деи Фиори, одной из центральных площадей города, где регулярно проводились базары, располагались постоялые дворы, а потому всегда было шумно и царила сутолока. А Ларго деи Либраи была маленькой площадью, которая отличалась интенсивным движением транспорта с Виа деи Джиббонари в одной ее оконечности, тогда как на другой располагалась церковь Святой Барбары и был выход на деи Либраи, тупиковую улицу, где царил покой и где собирались члены гильдии книготорговцев. Прав был друг Жоана Микель Корелья, посоветовавший ему обосноваться именно там: это было престижное место в центре города.
В лавке имелось несколько столов, на которых были выставлены письменные принадлежности для продажи и часть книг, которые каждое утро выносились на улицу и убирались по вечерам. Внутри лавки, за просторным помещением, предназначенным для торговли, располагался большой зал, освещаемый естественным образом благодаря огромным окнам, забранным толстыми решетками. В этом зале покупатели могли спокойно рассмотреть книги и даже провести неспешную беседу, усевшись за одним из столов. Кроме того, в лавке был еще один зал, поменьше, – на тот случай, если покупатели захотят пообщаться в приватной обстановке. Это помещение появилось после настоятельных рекомендаций как Микеля Корельи, так и Никколо. Оба они имели гораздо более острое политическое чутье, чем Жоан, и убедили его в том, что для привлечения власть имущих в Риме необходимо иметь помещение для приватных бесед. Неудивительно, что книжная лавка пользовалась покровительством сторонников Папы Александра VI и ее помещения были идеальным местом для проведения неформальных встреч политиков.
