Тайные наслаждения - Хейер Джорджетт
– А ваш отец и в самом деле намерен продать его? – вежливо осведомился Карлайон.
– Да, – ответил Френсис. – Да, дорогой Эдвард, намерен. Мне удалось убедить его в целесообразности такого поступка. К счастью, я обладаю некоторым влиянием на него: не всегда столь значительным, как хотелось бы, но, при некотором напряжении ума, вполне достаточным. Он уже далеко не молод, и следует признать, что продолжительное знакомство с регентом редко приводит к улучшению здоровья или процветанию. А если прибавить к этому привычку играть в вист в Аутлендсе [49] с герцогом Йорком, что с недавних пор завел мой бедный отец, то, полагаю, можно не искать дальнейших причин, по которым ему пришлось прибегнуть к попыткам упрочить свое состояние столь неподобающим образом. Но у него не та голова, чтобы играть в столь опасные игры. Собственно, он начисто лишен и умения заниматься публичной политикой, и я счастлив сообщить вам, что он вынужден был признать это. Да, он подает в отставку. Подагра, знаете ли, измучила его несказанно. Он выйдет в отставку по выслуге лет, со славой и почетом, и, учитывая жизнерадостный, энергичный нрав, события последних месяцев быстро улетучатся из его памяти.
– Как вы узнали о деятельности своего отца? – спросил Карлайон.
– Он сам рассказал мне обо всем, – ответил Френсис.
– Что?
– О да! Но по моей просьбе, разумеется. Откровенно говоря, к тому времени я уже начал испытывать легкую тревогу на его счет. Видите ли, я состою в благословенно близком знакомстве со многими коллегами своего батюшки! Меня ведь можно встретить повсюду: я считаюсь носителем хорошего тона. Откровенно признаюсь вам, иногда меня посещают мысли, а не бросить ли вызов Бруммелю, потому что есть люди, которые утверждают, будто мой способ завязывания шейного платка превосходит его. Денди из тех, кто помоложе, склонны следовать моему примеру, а не его.
– Быть может, мы вернемся к предмету нашего разговора? – предложил Карлайон.
– Ах, прошу прощения! Как это верно с вашей стороны – напомнить мне о нем! Итак, о предмете нашего разговора! Все дело в том, дорогой Эдвард, что, будучи благословлен большим кругом знакомых, я слышу многое из того, что, по моему скромному разумению, мне вовсе не полагается знать. Например, недавно мне стало известно, что в Конной гвардии случилось небольшое замешательство. Утечка информации, увы, не является в наше время чем-то необычным: то и дело происходят досадные накладки, но мне пришлось уделить именно этому случаю более пристальное внимание. Одно или два обстоятельства, коими я не стану утомлять вас, заставили меня заподозрить, что с моим родителем не все благополучно. Я уже говорил вам: он совершенно не приспособлен к жизни, неотъемлемой частью которой являются интриги. И осознание этого стало тяготить его. А любящий сын, как вам наверняка известно, не может остаться глух к беспокойству и тревогам своего родителя. Моя любовь к нему вынудила меня учредить сыновний присмотр за его делами – настолько, разумеется, насколько я был в состоянии сделать это. Я даже начал навещать его с частотой, оказавшейся столь же раздражающей для моих нервов, как, я уверен, и для его собственных. Увы, мы никогда с ним особенно не ладили, о чем мне остается только сожалеть! Наши вкусы категорически не совпадают. Но я не жалею о своих визитах, сколь бы пагубно они не сказывались на моем расположении духа. Потому что, не обзаведись я привычкой узнавать, как идут его дела, весть о его неожиданной поездке в Сассекс прошла бы мимо меня. Явившись однажды на Брук-стрит, я вдруг узнал, что его светлость внезапно отбыл по делу, не терпящему отлагательств. Я успел только приподнять бровь, как мне тут же доложили, что с моим кузеном Евстасием стряслось несчастье, причем фатального свойства. Само по себе это меня ничуть не удивило: я всегда знал – рано или поздно мистер Евстасий столкнется с такого рода несчастным случаем. И я проявил всего лишь вежливый интерес, когда осведомился, как об этом узнал его светлость. Вот тогда-то я и получил известие о визите Луи де Кастра на Брук-стрит. Дворецкий полагал, будто именно он доставил печальные вести. – Френсис сделал паузу и, нахмурившись, принялся созерцать ногти своей правой руки. – В общем, я удивился. Насколько я знаю, Луи не был знаком с моим отцом. Разумеется, вы можете возразить, что с его стороны было естественно сообщить о несчастье тому, кому Евстасий был дорог. Но я – признаюсь вам откровенно – пребывал в растерянности относительно того, как Луи, который только давеча говорил мне, что твердо намерен отправиться в Хартфордшир, дабы навестить своих досточтимых родителей, оказался в Сассексе.
– А вот чего я не могу понять, – прервал его Карлайон, – так это того, почему в этом деле вообще оказался замешан Евстасий, если де Кастру была известна личность человека, стоявшего за ним?
– Мой дорогой Эдвард, Луи был совсем не дурак! Смею предположить, он с самого начала догадался об этом, потому что кто еще, кроме моего отца, додумался бы воспользоваться столь сомнительным инструментом! Не исключено, Евстасий сам проболтался об этом, будучи в очередной раз в подпитии. Однако Луи обладал невероятным врожденным тактом! И такой исключительной восприимчивостью! Он первым догадался, что следует потакать маленьким прихотям моего отца. Но когда Евстасий столь некстати скончался, а он обнаружил, что его вдова вступила во владение Хайнунз, причем попытка провести обыск в доме потерпела полный крах, то наступило уже не самое подходящее время для того, чтобы и далее удовлетворять маленькие слабости моего бедного родителя. Кстати, я могу только порадоваться тому, что Никки промахнулся. Иначе разразился бы такой скандал, избежать которого не смогли бы ни вы, ни я.
– Меня тоже как нельзя более устраивает то, что он встретил свою смерть от вашей руки, а не от руки моего брата, – согласился Карлайон.
Френсис, взглянув на его светлость широко открытыми глазами, негромко спросил:
– Значит, вы знали обо всем, не так ли? А вот скажите-ка мне, дорогой Карлайон, откуда?
– Вы сами сообщили мне об этом.
– Неужели? И каким же образом?
– Банально проговорившись, – ответил Карлайон. – Вы сообщили, что де Кастра зарезали, а его тело было брошено под кустом. Но такие подробности не упоминались в газете, из которой вы, по вашим словам, и почерпнули эти сведения. Однако я выяснил, что именно так все и обстояло на самом деле.
– Да уж, эта ваша привычка – я уже упоминал о ней раньше – обращать внимание на мелкие детали вряд ли может вызвать восхищение, – заметил Френсис, и в голосе его проскользнуло легкое недовольство. – Вы не представляете себе, как я рад, что у вас достало сообразительности не привлекать к нашему разговору третью сторону! Однако вы, разумеется, правы: я действительно избавился от бедного Луи. Я очень сожалею о подобной необходимости; на самом деле этот случай причинил мне нешуточную боль, но что еще мне оставалось делать? Нельзя позволить вражескому агенту и далее невозбранно заниматься своим ремеслом; как нельзя было удостовериться и в том, сколько из написанного в меморандуме ему уже известно; а уж о том, чтобы выдать близкого друга властям, и речи быть не могло. Нет, право же, это было бы немыслимо! Подобное предположение оскорбительно для всякого разумного человека с тонкой душевной организацией!
– Да что вы? – Карлайон выразительно приподнял брови. – Полагаю, необходимость заманить де Кастра – уж с помощью какого обмана, я теряюсь в догадках, – прийти в Линкольнз-Инн-Филдс, чтобы убить его там, не вызвала у вас внутреннего протеста?
На лице Френсиса изобразилось легкое негодование.
– Мой дорогой Эдвард, вы меня недооцениваете! – сказал он. – Ничто не могло бы внушить мне большего отвращения! Более всего на свете я не терплю кровопролития, как и любую форму насилия, если на то пошло. Мой бедный Луи! Он ведь был одним из самых старых моих друзей! И как досадно сознавать, что именно он сделал столь неверный и неосмотрительный шаг! Человек его происхождения стал шпионом, да еще такой вульгарной личности, как Бонапарт! Остается только удивляться тому, что подвигло его на этот поступок. Я полагал, его характер и принципы почти столь же безупречны, как и мои собственные. Признаюсь вам, это открытие повергло меня в шок. Вы знакомы с его отцом, маркизом? Вот кто по-настоящему достойный уважения человек! Его друзья должны утаить от него горькую правду. А что касается ложных сообщений или прочих способов обмана, дабы заманить бедного Луи – сердце мое разрывается от горя всякий раз, когда я думаю о нем! – мне не было никакой нужды совершать подобный поступок, столь неприемлемый для любого джентльмена! Он квартировал неподалеку от Стрэнда; у меня была назначена встреча в Холлборне; Луи всего лишь вызвался проводить меня, в чем не было ничего неестественного. Мы шли и по-дружески болтали о всяких пустяках. Мне служит бесконечным утешением тот факт, что он до самого конца так ничего и не заподозрил. О да! Он умер мгновенно: я не мог оплошать. Мысль о том, что он мучился перед смертью, была бы для меня невыносима. Дружба несет с собой и величайшие обязанности: я всегда отдавал себе в этом отчет и скрупулезно соблюдал их. Зато теперь я уверен, что оказал ему последнюю возможную услугу. Только представьте себе, что было бы, если бы его расстреляли как самого обычного шпиона! Но я не должен позволять себе задумываться о столь ужасных вещах: они пагубно сказываются на моем душевном равновесии.
