Кэтрин Уэбб - Наследие
– Я, я, красавица. Чем могу быть полезен?
– Меня зовут Эрика Кэлкотт, и я хотела бы…
– Кэлкотт, вы сказали? Из поместья? – перебивает Джордж.
– Да, совершенно верно. Я просто…
– Секундочку! – Дверь захлопывается у меня перед носом, а через мгновение распахивается, уже без цепочки. – В жизни не подумал бы, что кто-то из Кэлкоттов навестит меня, войдет в эту дверь. Вот так штука! Входите, входите, не стойте на пороге!
– Спасибо. – Я захожу внутрь. Внутри чисто, прибрано, тепло. Приятный сюрприз, учитывая то, как выглядит домик снаружи.
– Проходите. Я только поставлю чайник, и вы расскажете, что же вас ко мне привело. – Джордж устремляется впереди меня по узкому коридору. – Вы пьете кофе?
Кухня тесная, захламленная – банки из-под печенья, половники и кухонные лопатки, ржавеющее решето, луковая шелуха. Вещи красноречивее слов говорят об отсутствии в доме женщины. На столе лежит деталь от мотора, черная и промасленная. Набор гаечных ключей на холодильнике. Джордж двигается проворно и расторопно, и это заставляет забыть о его возрасте. Аккуратно причесанные белые вьющиеся волосы обрамляют узкое лицо, удивительные бледно-зеленые глаза, такого же цвета, как огонь, когда горит собранный на берегу плавник – так окрашивает пламя морская соль.
– А я ведь только вчера вернулся, повезло вам, что застали меня дома. Ездил на Рождество к дочери в Йовил, навещал. Рад я был с ней повидаться, и с внуками, конечно, тоже, а все-таки как ни хорошо в гостях, а дома лучше. Верно я говорю, Джим? – Он обращается к маленькой, толстой жесткошерстной дворняжке, которая выбирается из своей корзинки, ковыляет к нам и обнюхивает мне ноги. От собаки исходит острый душок, но я тем не менее чешу ее за ухом. Под ногтями остается вонючая грязь. – Ну вот. Садитесь, красавица.
Старик протягивает мне кружку быстрорастворимого кофе, и я, присев на стул у столика с пластиковым покрытием, блаженно обхватываю ее замерзшими руками.
– Так вы, стало быть, переехали теперь в большой дом, так?
– О нет, на самом деле не совсем. Мы приехали сюда на Рождество – я и сестра. Но вряд ли мы будем жить здесь постоянно, – пускаюсь я в объяснения.
У Джорджа разочарованно вытягивается лицо.
– Как обидно… Надеюсь, хоть продавать не собираетесь? Было бы жаль, чтобы такой дом ушел из семьи, которой принадлежал столько лет.
– Да, я понимаю. Понимаю. Но наша бабушка оставила довольно специфические распоряжения насчет дома, так что… ну, скажем так, нам было бы слишком трудно сохранить его, – говорю я.
– О, простите, вы не должны оправдываться. Я сую нос не в свое дело. В семейные дела лучше не лезть, там бог знает сколько своих тонкостей, даже в таких важных семействах.
– Видимо, в важных особенно, – улыбаюсь я.
– Матушка моя служила в вашей семье, вы знаете? – сообщает мне Джордж с нескрываемой гордостью в голосе.
– Да, знаю. Я поэтому к вам и пришла. Мне о вас рассказали Динсдейлы…
– Мо Динсдейл?
– Да, она.
– Милая леди. И смышленая, знаете ли. Обычно это мужская работа – чинить автомобили. У меня у самого был гараж, знаете ли, у дороги на Девайзес. Но когда их большой фургон нуждался в ремонте, Мо всегда сама присутствовала и смотрела за мной зорко, как ястреб! Это было лишнее, я и не собирался никогда водить ее за нос, ни к чему мне это, милая леди, – хихикает Джордж.
– Мне стало интересно, рассказывала ли вам ваша матушка о времени, которое она провела в усадьбе? – спрашиваю я, отпивая кофе и обжигая горло.
– Говорила ли она об этом? Да она никогда не переставала говорить об этом, красавица моя, с тех самых пор, как я еще мальчонкой был.
– Да что вы? А долго она там работала, не знаете? Вам известно, когда она туда пришла? – В нетерпении я наклоняюсь к Джорджу. Под столом Джим приваливается к моей ноге, тяжелая теплая тушка.
Джордж ухмыляется:
– Из-за того, сколько времени она там прослужила, и был весь сыр-бор! Ее ведь уволили, знаете ли. Спустя всего каких-то восемь или девять месяцев после того, как она приступила к работе. Такой вот позорный факт, в нашей семье его немного стыдились.
– О… – Я не могу скрыть разочарования, едва ли она могла много узнать за такое короткое время. – А за что уволили, вы не знаете? Что случилось?
– Леди Кэлкотт обвинила ее в воровстве. Мать отрицала это до конца своих дней, но ничего не попишешь. Тогда благородным не требовалось доказательств. Пришлось ей собирать вещички, и никаких рекомендаций не дали, ничего. Повезло еще, что здешний мясник – мой папаша – был в нее влюблен с того момента, как в первый раз ее увидел. Вскоре они поженились, так что не пришлось ей долго жить в нужде.
– Которая леди Кэлкотт это была? Вы знаете год, когда ваша матушка работала в доме?
– Леди Кэролайн, вот она и была. Конец девятьсот четвертого и начало девятьсот пятого года, помню, мать не раз мне это говорила. – Джордж задумчиво потирает подбородок, погрузившись в воспоминания. – Наверняка так, – заключает он. – Она же вышла за моего старика осенью девятьсот пятого.
– Кэролайн была моей прабабушкой. Хотите, я покажу вам ее фотографию? – улыбаюсь я. – Снимок при мне, в сумке. Нью-йоркский портрет.
Джордж в радостном удивлении расширяет глаза:
– Ох ты, ох ты, поглядите-ка! Совершенно такая, какой я ее помню! Приятно, что серые клеточки пока еще работают, не все забыл окончательно!
– Вы знали ее? – Я поражена.
– Не знал — конечно, это громко сказано, такие, как она, не заходили на чашку чая к таким, как мы. Но мне случалось видеть ее время от времени. Она пару раз открывала церковный праздник, знаете, потом было большое веселье по поводу коронации – в пятьдесят втором. Тогда всем открыли доступ в сад при большом доме, флаги развесили и все прочее. Это, кажется, единственный раз, когда они что-то сделали для народа. Весь поселок собрался тогда поглазеть, ведь Кэлкотты, вы уж простите меня, мисс, всегда были прижимисты – не очень-то раскошеливались на угощение даже для благородных. Никого из нас больше туда не приглашали ни по какому случаю.
– Меня зовут Эрика, называйте меня так, пожалуйста, – говорю я. – А что еще ваша матушка рассказывала о своей службе у Кэролайн? Ну, например, почему ее вдруг обвинили в краже, если она утверждала, что не делала этого?
Джордж смотрит на меня немного сконфуженно:
– Там была какая-то странная история. Мать у меня всегда была очень прямой, честной, врать совсем не умела. Но почти никто не верил в то, что она рассказывала, так что мало-помалу она и перестала об этом говорить. Однако ж я помню, хоть и был тогда совсем маленьким, что она вроде бы увидела что-то, чего ей видеть не полагалось. Нашла вроде что-то, что не должно было…
– Что это было? – У меня перехватывает дыхание.
– Я расскажу, коли перебивать не будете, – выговаривает мне Джордж с улыбкой. – Она говорила, что будто из дому тогда пропал ребенок. Она и не знала, чей он был, этот ребенок, просто появился однажды неизвестно откуда. Вот как раз в это люди и отказывались верить. Детки не появляются просто так, верно? Должна же была какая-то девушка выносить его и родить. Но мамаша клялась, был-де ребенок в доме, а потом снова пропал, так же быстро, как появился. А примерно в то же время какого-то младенца нашли в лесу, и лудильщики – как раз из семьи Мо – носили его по деревне и спрашивали, чей он. Никто его не признал, так они и оставили мальчишку себе и вырастили. Но моя мать не могла держать язык за зубами – она рассказывала каждому, кто только соглашался послушать, что это ребенок из большого дома, что она его там видела, а потом леди Кэлкотт взяла его и унесла. Ну, понятное дело, леди К. потребовала, чтобы она убиралась. Обвинила ее в краже какой-то побрякушки, да и дело с концом. Вылетела мать оттуда так быстро, что не успела пальтишко набросить. Что хотите, то и думайте. Кое-кто в деревне поговаривал, что мамаша просто выдумала всю историю с ребенком, чтобы оправдать свой грешок, понимаете? Навести тень на Кэлкоттов, которые ее выгнали взашей. Ну, не знаю, может, они и правы, конечно. Она была совсем молоденькой, когда туда нанялась, мать-то моя. Лет пятнадцать ей было, не больше. Может, слишком молода для такой важной работы… Только не могу я поверить, чтобы она просто выдумала что-то подобное. И что украла, тоже не верю. Она всю жизнь была честной, до самого конца, старушка моя.
Джордж замолкает, и я понимаю, что слушала его не дыша. Сердце бухает так, что даже больно, отдает даже в пальцы, так что они слегка дрожат. Я постукиваю ногтем по размытому изображению младенца на фотографии из Нью-Йорка:
– Вот тот ребенок. Это и есть мальчик, появившийся в усадьбе. Тот ребенок, которого Кэролайн унесла потом в лес и оставила. Ваша матушка не лгала, – задыхаясь, говорю я ему.
Джордж смотрит на меня изумленно, а я чувствую облегчение – все сошлось, задача решена, хотя дело и очень давнее, скрытое в глубине прошедших лет.
