Кэтрин Уэбб - Наследие
– Так вот почему Мередит оставалась Кэлкотт даже после замужества? А почему твоя мама тоже Кэлкотт? И как вышло, что ты и Бет тоже носите фамилию Кэлкотт?
– Потому что Мередит буквально вынудила моих родителей так сделать. Бедный папа не мог ей противостоять. Она заявила, что фамилию рода Кэлкотт никак нельзя утратить. У Элланов, видимо, недостаточно веса в обществе.
– Странно тогда, что она завещала дом вам, девочки, если титул перешел к дяде, а ей так хотелось, чтобы продолжался род и все такое, – бурчит Динни, гоняя остатки кофе по дну кружки.
– А Мередит и правда была со странностями. Она никак не могла повлиять на то, кому перейдет титул, но с домом-то вольна была поступить как вздумается. Может, ей показалось, что это лучший способ сохранить семью.
– Стало быть, после Клиффорда титул…
– …исчезнет. Не будет больше баронов Кэлкоттов. Теоретически Клиффорд мог бы обратиться в суд и передать его Эдди, но Бет ни за что на свете этого не допустит.
– Нет?
– Она не хочет иметь с этим ничего общего. Как и с домом, кстати. А это, видимо, определит и мое решение – ведь мы должны были поселиться здесь вместе, если захотели бы его сохранить.
Динни долго молчит. Я почти физически ощущаю сгустившееся между нами облако – это сопротивление Бет.
– Что, в общем, неудивительно, – тихо говорит Динни.
– Что? – переспрашиваю я, наклоняясь вперед.
Но Динни молча откидывается на спинку стула.
– Так почему же вы здесь? Если знаете, что все равно не останетесь?
– Мне казалось, что нам нужно здесь побывать. Что это будет хорошо… хорошо для Бет. Для нас обеих. Вернуться, пожить тут какое-то время и… – я неопределенно взмахиваю рукой, подбирая слова, – пережить заново. Ну, ты понимаешь.
– Чем же это так хорошо для нее? Мне показалось, она даже думать не хочет обо всем этом, не говоря уж о том, чтобы заново переживать. Ваши детские годы здесь, я имею в виду.
– Динни, – я продолжаю не сразу, – когда ты заходил и разговаривал с ней… что ты имел в виду, когда сказал, что ей кое о чем необходимо узнать? Что ты хотел ей сказать?
– А ты подслушивала, что ли? – спрашивает он с непонятным выражением.
Я пытаюсь изобразить раскаяние.
– Что ты имел в виду, Динни? Это как-то связано с Генри? – настаиваю я с яростно бьющимся сердцем.
Динни глядит на меня исподлобья:
– Мне кажется, я ей должен… нет, не то. Это неверное слово. Я уверен, что ей нужно, обязательно нужно узнать кое-что о… о том времени, когда мы были детьми. Я не знаю, что она об этом думает, но… кое-что тогда произошло совсем не так, как это выглядело, – тихо произносит он.
– О чем ты? – Я резко подаюсь вперед, впиваюсь в него глазами.
Динни колеблется, замолкает.
– Бет все время втолковывает мне, что время нельзя повернуть вспять и мы не можем возвратиться в прошлое.
Я быстро поднимаю на него глаза:
– Но я просто хочу, чтобы ты знал, Динни… ты можешь мне доверять.
– Доверять тебе? В чем, Эрика? – спрашивает он, и в голосе его слышится горечь.
– Да в чем угодно. Я на твоей стороне. Во всем, что происходит или происходило.
Я понимаю, что выражаюсь недостаточно ясно. Но просто не знаю, как объяснить ему лучше. Динни трет переносицу и на мгновение прикрывает глаза. Когда он снова их открывает, я испытываю потрясение, увидев в них слезы, которые еще не готовы пролиться.
– Не знаю, о чем ты говоришь, – тихо говорит он.
– Как же так?
Снова молчание, он задумывается.
– Ты закончила все дела в городе? – спрашивает он, готовый к отъезду.
Проверив мобильник, я обнаруживаю три пропущенных звонка от моей соседки по квартире, Аннабел. Это имя всплывает будто из другой эпохи, из совершенно иного мира. Я ошарашенно соображаю, что могло случиться: у нее проблемы с платой за квартиру или радиатор в моей комнате снова протек и испачкал ковер? Но все эти вопросы кажутся мне не важными, слишком далекими. Вот тогда-то я и понимаю – то, что осталось там, больше не моя жизнь. Это была жизнь, которой я жила, но в какой-то момент, сама того не заметив, перестала. И у меня не так уж много времени на то, чтобы понять, чем это для меня обернется. Я поднимаюсь в свою комнату, чтобы дочитать письма и подумать. Слушаю тишину, которая кажется звенящей после городской суеты и шума. Из-за окна доносится приглушенная перепалка грачей. Ни музыкальных птичьих трелей, которые радовали бы слух, ни перезвона церковных колоколов, ни детского смеха. Только глубокая тишина, которая поначалу выводила меня из себя. Я позволяю ей снова проникнуть в себя. Удивительно, а ведь это и есть ощущение дома.
Во вторник я еду на машине в Вест-Хатч, щурясь на неярком солнце. Это небольшая деревня. Я дважды объезжаю вокруг нее, пока не обнаруживаю то, что ищу. Перед маленьким кирпичным домиком, явно построенным в шестидесятые, стоит, перегородив проезд, потрепанный дом на колесах. Когда-то он был новеньким, кремового цвета, с поперечной кофейной полосой с обеих сторон. Сейчас он весь позеленел от сырости, с колес сняты шины. И все же я мгновенно его узнаю. Ведь я не раз бывала внутри, сидела на удобных пластиковых сиденьях и пила замечательный домашний лимонад. И сейчас у меня комок в горле. Это дом Микки и Мо. Я вспоминаю Мо, какой она была тогда – кругленькая и с плутоватой улыбкой, – вспоминаю, как она прислонялась к дверному косяку и, вытирая руки о голубой фартук, провожала глазами убегающего Динни и нас с Бет. И Микки, с его холеными усами, в комбинезоне, вечно перемазанном машинным маслом, с черной сажей, въевшейся в руки.
Подойдя к дверям, я обнаруживаю, что нервы у меня на взводе. Но я не боюсь, скорее взволнована. Звонок отзывается мелодичным электронным динь… дон. Никогда бы не подумала, что Мо станет откликаться на такой звонок, но она появляется в дверях. Она кажется мне меньше, постарела, конечно, и волосы слегка поредели, но я узнаю ее моментально. На лице появилось больше морщинок, а волосы стали неестественного каштанового цвета, зато глаза все те же, с хитрой усмешкой. Она смотрит на меня твердым, оценивающим взглядом, и я радуюсь, что мне не нужно ничего ей продавать.
– Да?
– Э-э… здравствуйте, а я хотела проведать Хани. И малышку. Я Эрика. Эрика Кэлкотт. – Я с радостью вижу, что Мо узнает имя и пристально всматривается в меня, пытаясь различить знакомые черты.
– Эрика! Бог ты мой, да я в жизни бы тебя не узнала! Ты стала совсем другой!
– За двадцать три года с девочками такое случается, – улыбаюсь я.
– Ну, что же ты стоишь, заходи, мы как раз все тут, в гостиной. – Мо пропускает меня в дом, показывает рукой на левую дверь, а я вдруг робею. Интересно, кто эти все тут.
– Спасибо, – говорю я, входя в прихожую, сжимаю в ледяных руках цветы в пластиковой обертке.
– Входи, входи, – приговаривает Мо, и у меня не остается выбора. – Я уж слышала, как ты чуть было не познакомилась с маленькой Хайди по пути в больницу!
– Чуть было! – вторю я… и оказываюсь единственной, кто стоит в комнате, полной сидящих людей.
Здесь жарко натоплено. Вид из окна слегка колышется из-за теплого воздуха от батареи, и лицо у меня, чувствую, уже густо покраснело. Я озираюсь, улыбаясь как идиотка. Динни, сидящий на краю дивана, бросает быстрый внимательный взгляд и улыбается, увидев меня.
Рядом с ним сидит Хани, около нее пустая коляска, на руках сверток. Рядом с ней еще одна девочка, мне она незнакома, с ярко-малиновыми волосами и серьгой в губе. Мо представляет ее как Линду, подружку Хани. Пожилой мужчина, субтильный, худощавый, – Кейт, бойфренд Мо. Сесть в комнатушке некуда, так что я смущенно переминаюсь с ноги на ногу, а Хани пытается подняться.
– Ой, нет, не вставай! – говорю я, протягивая ей цветы и коробку шоколадных конфет, потом пристраиваю их на столе между пустых кружек из-под кофе и тарелкой со сдобным бисквитным печеньем.
– Я и не собиралась. Это я тебе ее даю, – объясняет Хани, взмахивая густо намазанными ресницами, и протягивает мне младенца.
– Ой, нет. Не надо. Мне кажется, ей у тебя удобно.
– Да не трусь. Подержи ее, – настаивает Хани, кривя губы в улыбке. – Как ты нас разыскала?
– Сначала отправилась вниз, в лагерь, и наткнулась на Патрика. Он сказал, что вы дома. – И я бросаю взгляд на Динни, просто не могу удержаться.
Он пристально смотрит на меня, но я не могу понять, с каким выражением. Я бросаю сумку и принимаю Хайди из рук ее матери. Ярко-розовое личико, все еще помятое и сердитое, под копной темных волос, тоньше паутинки. Она не шевелится, пока я кое-как пристраиваюсь на подлокотнике дивана. Я нерешительно целую ее в лоб и чувствую молочный запах новорожденного. Мне вдруг становится любопытно, что бы я почувствовала, будь это мой ребенок. Хочется оказаться посвященной в эти секреты – откуда берется сила во взгляде Бет, когда она смотрит на сына? Как ему удается придавать матери сил, исцелять ее одним своим присутствием? Эти создания имеют над нами такую власть. Я внезапно ощущаю в себе зародыш, намек на какое-то желание, какую-то потребность, о которой раньше даже не подозревала.
