Время дикой орхидеи - Фосселер Николь

Голова Семпаки вскинулась, из-за пелены слез сверкнуло. Гневно. Ненавидяще.

– Что ты сделала? – завизжала она. – Что ты сделала с моим мужем?

Она сильно толкнула Георгину в грудину; та упала навзничь, на копчик, острая боль пронзила ее позвоночник до самого черепа.

– Не прикасайся к нему! Ведьма! Ты ханту! Ханту!

Ее визгливые крики нестерпимо резко вспороли воздух. Голос словно из другого мира пробирал до костей, волосы вставали дыбом.

Просунув руку Ах Тонгу под голову, Семпака раскачивалась всем телом вперед и назад. Слезы текли по ее лицу, изо рта вырвался жалобный вопль, устремленный к небу.

Георгина вытерла свои слезы, которые имели вкус страха, горя и ярости, скорее горькие, чем соленые, и посмотрела вверх.

Запыхавшись, подбежал Гордон Финдли. Пот блестел у него на лбу, щеки покраснели.

– Папа, – жалобно шепнула Георгина, поднимаясь на ноги; она нуждалась в его утешении.

Он не обратил на нее внимания.

Медленно опустившись на колени рядом с Семпакой, он гладил ее по плечам и что-то тихо ей говорил. Семпака схватила руку туана, с воем зарылась лицом в его плечо, а Гордон Финдли положил другую руку на грудь Ах Тонга, опавшую и бездвижную.

Круг замкнулся, и раскрылась история, которая еще никогда не была рассказана.

В которой для Георгины не было места.

22

Ночь затопила сад темнотой.

Тучи неслись по небу, поглощая свет звезд. Нежно плескалась река в своем русле: порыв ветра с шепотом пронесся между деревьями.

В свете Мей Ю не нуждалась. Она знала дорогу от жилья прислуги к строению кухни и через крытый проход в сторону дома. Двое ночных стражников, делающих патрульный обход по траве, не упуская из виду реку, коротко ей кивнули.

Ранняя птица призывала новый день, хрипло и нетерпеливо.

На веранде она взяла шлепанцы в руки и засеменила вокруг дома. Осторожно открыла дверь и скользнула в комнату.

Медленными и осторожными были ее движения, когда она раздевалась, стараясь не производить ни малейшего шума. Она дышала мелко, хотя сердце взволнованно колотилось, а смешок так и щекотал ее грудь изнутри.

Туан крепко спал, но слух его всегда был настороже; для нее было делом ее честолюбия – скользнуть в постель так, чтобы он не проснулся. Скользя на цыпочках, она подошла к кровати и проникла по простыням к манящему жару в середине кровати.

Мей Ю любила являться сюда до первого петушиного крика. В тот час, когда его тело горело во сне, источая неповторимый запах – как ни в какое другое время: тяжелый, темный, солоноватый. Она закутывалась в его жар, его аромат, словно в предмет одежды, ласкающий ее кожу, ее душу, пустив свои губы и руки странствовать по его телу.

Он тихо заурчал, взял ее за бедра и притянул на себя. Словно порыв ветра был долгий выдох из их губ, смешиваясь в один, и Мей Ю запрокинула голову.

Она и впрямь как будто скакала верхом на тигре, так ей казалось. Неукротимый и сильный хищник, впавший в ласковое, игривое настроение. И она управляла им бедрами и могла погонять его сквозь джунгли, темные в столь ранний час и тихие.

Слышно было лишь их дыхание, шорох простыни под их телами и ее сердцебиение, которое учащалось до барабанного боя. Пока она бездыханной не падала на него, припав лицом к шее, а он зарывался пальцами в ее волосы, ртом прижимаясь к ее пульсирующему виску.

Когда Мей Ю открыла глаза, комнату наполнял перламутровый свет нового дня.

Подперев рукой голову, он лежал рядом с ней и спокойно смотрел на нее.

Мей Ю улыбнулась в это немилосердно красивое мужское лицо. Вытянув руку, она провела пальцем по дуге его брови и по острой скуле. Потом от крыла носа вниз к подбородку.

– У меня есть для тебя кое-что.

Он потянулся поверх нее к столику рядом с кроватью; мягким и теплым был бархатный мешочек, который он положил между ее маленькими грудками, и на удивление тяжелым.

Она вопросительно на него посмотрела:

– Что это?

– Можешь взглянуть.

Мей Ю перестала дышать – массивное золото потекло сквозь ее пальцы как мед. Она удивленно разглядывала филигранных бабочек, на крыльях которых посверкивали синие и белые камешки, словно звезды, собранные на небесах.

– Нравится?

Она кивнула.

– Я никогда не видела такой красоты. – Она поморгала, потом спустила цепочку обратно в мешочек и вернула его Рахарио: – Но я не могу это принять.

– Почему? – Его черты ожесточились, выдавая обиду.

– Куда же мне это носить? – ответила она мягко, успокоительно поглаживая его ступней вдоль большой берцовой кости. – На работу? А прятать это под моей постелью в жилье для прислуги было бы слишком жалко.

Он нагнулся к ней и поцеловал в шею.

– Тогда будешь носить это только здесь, – тихо проговорил он, уткнувшись в ее кожу, в ее пульсирующую жилку. – У меня. И чтоб больше на тебе ничего не было.

Мей Ю засмеялась. Его ладонь скользнула по ее ребрышкам, охватила ее тонкую талию.

– И тебе больше не придется работать в доме. И ночевать в доме для прислуги. Ты можешь жить здесь. У меня.

В качестве моей наложницы.

Это слово невысказанным прокралось к ним в постель. Не самое обидное положение для женщины, ее родители были бы счастливы, зная, что их дочь возвышена до такого статуса. Но для Мей Ю все же ужасное, позорное слово для обозначения того, что она делила с Рахарио.

Ни для кого в доме не оставалось тайной, что туан взял в свою постель китайскую девочку. На нее бросали косые взгляды; соответствующие замечания швыряли ей под ноги, колкости летели ей в спину, как отравленные стрелы. Мей Ю это не заботило, и она не страшилась зависти, которая преследовала бы ее по пятам, словно вонючий сток, если бы она открыто жила с туаном.

Просто это было не то, чего она хотела.

Она схватила его ладонь, вложила в нее мешочек и замкнула его пальцы.

– Мне это не надо.

Придвинулась ближе, обняла и с закрытыми глазами прильнула к мужчине, который был для нее раем земным.

– У меня есть все, что мне нужно, – прошептала она. – Я счастлива тем, что есть.

Рахарио растерянно разглядывал мешочек, лежащий у него на ладони.

Ему казалось совершенно естественным дарить ей украшения. И предлагать ей лучшую долю, чем жизнь девушки, присматривающей за бельем. То, что она это отвергла, обидело его настолько же, насколько и пристыдило; как будто он хотел ее этим купить.

Его взгляд опустился к Мей Ю – она лежала, прильнув к нему, ее красивое, нежное лицо светилось счастьем.

Они часто лежали так, в этой сердечной спайке, когда телесная охота была утолена, а они все никак не могли отделиться друг от друга. Завернувшись в кокон из шепотов, медленно открывая друг другу души.

Она рассказывала о своем детстве в Китае, о горах, скрытых в тумане, о могучих реках и рисовых полях. О бедности и бедах, о войне и голоде и о том, как мало стоила там жизнь девочки. Голос ее звучал при этом печально, иногда она сбивалась на плач, но без желчи или же ненависти.

И пусть Мей Ю казалась хрупкой бабочкой, ее крылышки были выкованы из железа. Эта девушка, которую жизнь обкатала, как море деревяшку, выброшенную на берег, и которую он успел выхватить прежде, чем ее унесло потоком в глубину, где бы она погибла на удушливом дне из ила и грязи.

Со своим тонким и звонким голоском она часто казалась еще ребенком, а сам себе он казался грязным и старым дядькой, который вновь и вновь постыдно изнывал по ней; недавно он обнаружил у себя первый седой волос. Потом она опять набрасывалась на него с бесстрашной страстью, куда более зрелой, чем обещало ее девичье тело. Его бросало то в жар, то в холод при одной только мысли, как она иногда прикасается к его органу, который за несколько ударов сердца готов взорваться у нее в руке. Воплощением искусительной вечной женственности она бывала в такие минуты, в равной мере манящей и требовательной и настолько могущественной, что это раз за разом повергало его в смятение.