Титью Лекок - Три стервы
Ее прекраснодушие пошатнулось, однако, когда Блестер устраивал отвальную. Эма на нее не пошла – она не была готова снова встретиться с бывшим шефом и со всей редакцией, которую не видела со дня своего увольнения. Поэтому она дожидалась Блестера у него дома и, чтобы справиться с дурным настроением и отчасти из чувства вины за то, что недостаточно радуется его успеху, принялась готовить ужин. Пока блюдо сидело в духовке, Эма решила немного прибрать, чтобы убить время. Но когда Блестер вернулся и показал, что ему подарили на прощание, у нее едва не снесло крышу от злости и зависти. Они все скинулись и подарили ему последний эппловский гаджет, о котором она даже и мечтать не могла при ее-то смешном выходном пособии. Она не сдержалась и после раздраженного замечания типа “очередная хреновина, сделанная китайскими детьми” пустилась в пафосное выступление по поводу этого гребаного общества потребления, где люди самоутверждаются только за счет вещей, которыми владеют. Но благородные морально-политические убеждения сами по себе, а комок слез в горле сам по себе.
Червяк уже проник в плод, даже если на первый взгляд не успел ничего испортить. Их любовная история оставалась красным и красивым яблоком, круглым, аппетитным, сочным, блестящим. Но микроскопическая личинка, темная и ползучая, росла, питаясь мельчайшими кусочками гнили, которую они ей подкидывали. Недоразумения, что-то невысказанное, бестактности, замалчивания. Именно тогда состоялась вечеринка, которая, как потом уже, задним числом, догадалась Эма, как раз и стала поворотным моментом. Моментом, после которого все ускорилось. Моментом, когда она решилась броситься очертя голову по дороге, которая не могла не привести к катастрофе. До того она лишь робко поставила на эту дорогу одну ступню.
Тем вечером Блестер повел ее в гости к коллеге. Он был на взводе в предвкушении ее знакомства со своими новыми друзьями, и Эма потрудилась над собой, чтобы классно выглядеть и не подвести его. То есть надела блузку с самым большим декольте. Итак, они отправились на междусобойчик, который, возьми она на себя труд задуматься хотя бы на минуту, неминуемо должен был стать верхом унижения. Но к этому чувству она не привыкла или привыкла недостаточно для того, чтобы предугадать его.
Большая квартира в псевдорабочем районе, излишне пронзительная, но модная музыка, все окна нараспашку, чтобы впустить хоть чуть-чуть воздуха. С каждым днем становилось жарче, и теперь даже ночь не приносила прохладу. Произнеся в один голос с Блестером веселое “добрый вечер”, когда на входе им встретились первые гости, Эма успела отметить: “Ну и ну… это же настоящий семейный выход…” – но не стала на этом зацикливаться. Она машинально окинула комнату взглядом в поисках стола и водки на нем. К счастью, бутылка незамедлительно отыскалась: она была полупустой, но спокойненько стояла и поджидала Эму. Следующие полчаса она провела, выслушивая разговор о работе Блестера и двух его коллег и понемногу прихлебывая водку. Пару раз она попыталась пошутить, но не снискала ожидаемого успеха. Возможно, ее юмор близок только антиглобалистам. Через полчаса под тем предлогом, что стакан Блестера опустел, она вернулась за добавкой. “Ах, дорогой, ты уже все допил. Хочешь еще?” Подойдя к столу, Эма налила себе щедрую порцию, как вдруг за ее спиной раздался мужской голос:
– Будьте осторожны, мадемуазель, как бы водка не ударила вам в голову.
Она подняла глаза и увидела пожилого ловеласа: седые волосы, голубые глаза с желтоватыми белками, наводившими на мысль, что тема знакома ему не понаслышке. Эма пристально всмотрелась в его лицо и, убедившись, что это сказано всерьез, сначала расхохоталась, а потом ответила:
– У меня, по крайней мере, от выпивки не перестанет стоять.
Она вернулась к Блестеру, который продолжал свою оживленную беседу, и собиралась рассказать ему, что старый кретин заявил ей, Эме, чья репутация алкоголички устоялась давным-давно, когда один из коллег, увидев ее с двумя стаканами, произнес:
– Ну-ка, ну-ка, мы, кажется, любим водочку? Нужно быть поосторожней.
На этот раз Эма раздраженно завела глаза к потолку:
– Нет, с ума сойти… Да, мы любим водочку. К тому же мы – женщина, но это не мешает нашей привычке как следует надираться. Алкоголизм, увы, не привилегия мужчин.
Ее реплика была встречена напряженным молчанием, но коллега решил прийти ей на помощь.
– Да, правда. Зачастую мы забываем о проблеме женского алкоголизма. Ладно, Эма, а чем ты по жизни занимаешься?
Тьфу… Тот самый вопрос, которого сегодня вечером она надеялась избежать. При общении с Алисой и ее друзьями-барменами, с Габриэль и ее выпускниками Политеха, с Фредом и его секретарской работой ей было (почти) несложно отвечать, что она безработная журналистка. Но на вечеринке, где собралась куча небезработных журналистов, она не хотела в этом признаваться. Не задумываясь, она выбрала стратегию самоуничижения.
– Да ничем. В данное время я по жизни ничем не занимаюсь. Вкушаю радости безработицы, откуда, возможно, мои проблемы с алкоголем.
– Она врет, – вмешался Блестер. – Она блестящая журналистка. Специализируется на культуре.
– Очень мило с твоей стороны, только фишка в том, что я ничего не делаю. Я не работаю.
– Еще как работаешь! – Он повернулся к коллегам. – Сейчас она выступает диджеем. И пользуется бешеным успехом. Они с подругами организуют улетные вечеринки.
Эма с ужасом наблюдала за тем, как он предает ее. Диджей. Улетные вечеринки. Подруги. Что он с ней вытворяет? Она попыталась возразить:
– Спасибо за столь лестную презентацию, но это же не моя профессия, как тебе известно…
На середине фразы собственный голос поверг ее в изумление. Он был полон агрессивности, с нотками наглости, высокомерия и еще чего-то омерзительного, напоминающего наждачную бумагу. Ее собеседники явно уловили все это, и им было слегка неловко. Эма пробормотала извинения и воспользовалась неустаревающим предлогом туалета, чтобы сбежать. Она попросту проявила невоспитанность и теперь злилась на себя. Она различила в своем голосе, интонациях, выборе слов жесткую, колючую, жгучую горечь. Теперь ее будут считать противной бабой Блестера. Она как будто слышала реакцию коллег после их ухода: “Фригидная истеричка, и больше ничего. Жаль парня – он такой крутой. Наверняка ему непросто с ней. О… долго это не продлится, он найдет себе кого-нибудь получше”. Она вернулась в комнату, забилась в угол, прислонилась к стене и стала вполуха слушать беседу гостей. Явно людей симпатичных – молодой пары и нескольких друзей. Они подтрунивали над своими кулинарными талантами. Было видно, что им приятно проводить такой славный вечер вместе. Как это должно было быть и у нее с Блестером. Господи, что в ней не так?
Они болтали о какой-то ерунде – легко и небрежно. Искренне радовались непритязательным шуткам и примитивным каламбурам. Говорили, смеялись, выражались вежливо и культурно и, что хуже всего, получали от этого удовольствие. Взрывы смеха не были натянутыми. Даже Блестер… Со своего наблюдательного пункта Эма видела, как он непринужденно движется в самом сердце этой нормальности, которую она так долго и усердно отвергала, что сейчас даже не способна имитировать ее, притворяться среди нормальных своей. Она следила за их естественной жестикуляцией, за тем, как они выполняют правила, установленные для упрощения взаимодействия людей в обществе, и постепенно ее охватывал иррациональный ужас. Сердце ее стучало все сильнее, а в мозгу крепла мысль, что она медленно, но верно движется к маргинализации.
Она вытерла о джинсы вспотевшие ладони.
Она же подруга Габриэль д’Эстре, знаменитой любовницы Генриха IV, недавно перевоплотившейся в потаскуху самого низкого пошиба. В такой ситуации, возможно, не так уж удивительно, что она не может найти себе работу, не может зацепиться за нормальные вещи вроде постоянного трудового договора.
Она прислушалась к окружающим, чтобы понять, как им удается:
Болтать о культуре, как если бы это не был вопрос жизни и смерти.
С наслаждением переливать из пустого в порожнее.
Считать себя умными, довольствуясь лишь видимостью.
Интернет – потрясающее средство коммуникации, но люди в больших городах ужасно одиноки, это неоспоримо.
Рассуждать обо всем, не вдумываясь в суть.
Телевидение оглупляет детей. Своим я его смотреть запрещаю. Я сейчас работаю над новой рекламной кампанией коки – ну, ты знаешь, той, где белые медведи, – в общем, я редко бываю дома, но няне я четко и однозначно заявил: никакого телевизора.
В размышлениях не выходить за рамки собственной социальной группы.
Я участвовала в мероприятии нашего квартала в поддержку малышки Макутумы. Кто спорит, нельзя приютить все горе мира, но она заслужила свои документы, она такая славная.
