Араминта Холл - Всё или ничего
Агата смотрела в окно, когда снимала с бутербродов прикрывающую их пленку, раскладывала печенья на блюде и доставала колбаски из духовки, – и увидела, что Хэл держит за руку длинноволосую суку. Он подпрыгивал и улыбался. Агату внезапно охватил такой приступ ненависти, что на мгновение он распространился и на Хэла. Сборище настоящих уродов и лгунов. Если бы у нее был пистолет, она бы многих из них пристрелила.
Здесь что, становится жарко? Агата в отчаянии распахнула окно. Она вся покрылась потом. Пот стекал с нее ручьями, она чувствовала, как он бежит по спине и скапливается у копчика. Неужели так жарко? Почему вдруг стало так жарко? Агата принялась дергать свою футболку. Надо ее снять. Она должна ее снять.
Кто-то обратился к ней. Она повернулась и увидела эту глупую старую суку, бабушку. Ее губы двигались, но Агата из-за жары ничего не слышала. А в саду все орали. Она потянулась, чтобы взять торт, потому что если кто-то и поднесет Хэлу торт с горящими свечами, чтобы он их задул, то это должна быть она.
Она слишком поздно заметила, что Хэл стоит на стуле рядом со своей бабушкой. Она уставилась на него и поняла, что он что-то жует. Его рука протянулась, и он взял еще бутерброд плюс к тому, который уже съел. В ее ушах взорвался голос матери Рут:
– О господи! Он ест. Эгги, быстренько позови Рут, она должна это видеть.
Как же жарко. Или Агата это уже говорила? Или никто не слышит? Как. Же. Жарко. Хэл должен прекратить есть. Она кинулась к нему одним движением, уронив блюдо с тортом, которое разлетелось на куски. Лежало кусками у ее ног. Ноги. Осколки. Наверное, она падает и никак не может остановиться. Наверное, поэтому она на полу, и осколки режут ей руки. Ее кровь была теплой и липкой.
Осколки. Пол. Падение.
Кто-то кричал… или что-то. Очень громко и слишком близко к ней. Так близко, что казалось, будто это в ее голове. Здесь жарко. Слишком жарко. Разве никто не собирается ей помочь? Господи, помогите ребенку.
Блюдо разбилось.
Торт пропал.
Ее руки и ноги на полу.
На полу осколки от нее.
Рут и Кристиан достигли дома одновременно. Им не надо было говорить, потому что оба были охвачены страхом. Они вступали в неизвестное и не могли помочь друг другу. Рут вбежала первой, зовя сына по имени. Она услышала тихий скулеж на фоне дикого визга. Влетела в холл и увидела мать, прижимавшую к себе Хэла. Та была смертельно белой, белой, как пинта с молоком, вот только ее и Хэла покрывали маленькие красные пятнышки крови.
– Это Эгги, – сказала она. – Я не знаю, что произошло. Я повела Хэла в туалет, а он сказал, что голоден, мы пошли на кухню, и он съел бутерброд.
– Бутерброд? – не смогла сдержаться Рут.
– Знаю, я потом тебе расскажу. Я попыталась поговорить с Эгги, сказать ей, что она добилась колоссальных успехов, но она, казалось, не слышала и выглядела… я даже не знаю… словно была вне себя и очень красной. Тут Хэл взял еще бутерброд, и она кинулась к нему, но у нее в руках был торт, она споткнулась, и везде была кровь, я думаю, она порезала руки о блюдо. И, бог мой, звуки, которые она издавала, – это что-то кошмарное.
– Ладно, мам. Мы с Кристианом разберемся.
Атмосфера ужаса окутала их и мешала действовать. Рут совсем не хотела видеть, что происходит за кухонной дверью, но Кристиан направился прямиком туда. Крик усилился. Рут видела пятна крови среди осколков фарфора и смятый торт. Эгги все еще лежала на полу, напоминая дикое животное. Все ее лицо, красное и распухшее, было в слезах и соплях. Кристиан направился прямо к ней, поднял и посадил на стул. Похоже, это ее слегка успокоило, крик потерял один или два децибела и теперь напоминал мычание коровы. Рут нашла кусок ткани и смыла кровь с рук Эгги.
– По-моему, все раны поверхностные, – сказала она Кристиану.
Рут посмотрела на девушку, которой доверяла своих детей последние восемь месяцев, и сама удивилась собственной неосмотрительности.
– Эгги, – сказала она, – Эгги, это Рут. Вы в порядке?
Эгги подняла голову, но ее глаза не встречались с глазами Рут. Она выглядела совсем юной, и Рут неожиданно почувствовала проблеск материнской любви к ней. Она налила стакан воды и заставила Эгги выпить.
– Эгги, – снова попыталась она, – не волнуйтесь, все будет хорошо. Вам нужен врач? Вы знаете, что с вами происходит?
– «Скорую» вызвать? – спросил Кристиан.
– Она, похоже, успокаивается, – ответила Рут. – Подожди немного.
Они смотрели, как бледнеет лицо Эгги. Кровь отступала так, будто ее притягивал магнит. Затем у нее начали стучать зубы.
– Эгги, вам лучше? – снова спросила Рут.
Девушка взглянула на нее и начала плакать. Рут притянула ее к себе и позволила залить всю свою футболку слезами.
– Простите меня, – наконец произнесла девушка, – я не стала вам говорить, потому что мне очень была нужна работа. У меня эпилепсия.
Рут немного успокоилась. Ее все еще не оставляла мысль, что бы случилось, если бы такой приступ произошел, когда Эгги была в доме одна с Хэлом, но все равно, это было лучше, чем другие варианты.
– Ох, Эгги, надо было сказать. Может быть, можно было что-то придумать.
– Полагаю, вы попросите меня уйти, – сказала Эгги.
– Не говорите ерунды. Сейчас вы не в состоянии куда-то идти. – Рут пригладила ей волосы. Было приятно ради разнообразия чувствовать себя хоть раз на высоте. – Сейчас вы ляжете, ни о чем не беспокойтесь, мы все обсудим утром.
– Но торт Хэла.
– Ничего страшного. Он даже не заметит.
Эгги теперь скулила, руки у нее были ледяными. Но она встала.
– Пойти с вами? – спросила Рут.
– Нет, все нормально. Вы правы, мне нужно поспать.
Было много чего, о чем следовало подумать, но Рут не могла сейчас себе позволить вникать во все. Все совершенно запуталось, и она не знала, что теперь делать.
– Черт, – сказала она Кристиану, когда убедилась, что Эгги уже не может их слышать.
– Я знаю, – кивнул он. – Ей нельзя позволить присматривать за детьми.
– Разумеется. Но мы же не можем просто выбросить ее на улицу.
– Думаю, утром надо будет показать ее врачу.
Рут хотелось вина, но праздник продолжался. Предстояло дотерпеть до конца, ответить на все вопросы друзей, объяснить, почему им пришлось пережить такой шок.
– Все так, но сейчас мне надо попытаться спасти торт.
Ступеньки расплывались в глазах Агаты, в голове мелькали белые вспышки. Это было так близко к краю, куда она всегда боялась приблизиться. Безусловно, Рут и Кристиан утром попросят ее уйти, потому что даже они не настолько придурки, чтобы оставить детей на сумасшедшую. Она села на кровать и стала прикидывать вероятность того, что они позвонят врачу или в полицию еще до утра, но решила, что вряд ли. Им еще нужно довести до конца праздник, потом кое-кто из гостей задержится, им придется укладывать детей спать, а затем ужинать вместе с родителями. Они решат, что она спит, и оставят все на утро.
Она прикинула, не стоит ли дождаться, когда все уснут, затем поднять Хэла и, как преступнице, скрыться с ним в ночи. Но наверное, в этом нет необходимости, решила она. Кроме того, ей вовсе не хотелось чувствовать себя преступницей из-за одной глупой ошибки. Это не она была женщиной, визжавшей на полу. Она была сильной, такой, какой всегда хотела быть. Она ничего не боялась. Не ошибалась. Она была матерью Хэла.
Агата не спала всю ночь. Она слышала, как укладывались спать Рут и Кристиан, слышала, как то понижался, то повышался тон их голосов, но, видимо, они слишком устали, и ссора затухла, не разгоревшись. В три она отправилась в кладовку и забрала свой рюкзак. Сверху лежали сумки с новой одеждой, которую она купила для себя и Хэла. Все эти мелкие детали придавали ей уверенность, что у нее все получится.
Агата много недель присматривалась к женщинам в парке. Подмечала, что они носят, и смотрела на дорогие этикетки, когда они оставляли свои свитера на скамейках. Касалась настоящей кожи их сумок, видела, как солнце бликами играет в их темных очках. Пыталась подражать их походке, как будто они находились в дорогом ресторане, где имели полное право быть. Они не останавливали свой взгляд на таких людях, как она, они едва замечали даже собственных детей, которые тянулись за ними, как утята за уткой. Их жизнь легко струилась, потому что они от нее этого ждали, и такая самоуверенность служила им щитом – никто не сомневается в тебе, если ты одна из этих женщин.
В пять она оделась и села на край кровати, наблюдая, как светлеет небо, становясь тускло-серым, чтобы через несколько часов превратиться в ярко-голубое. Желудок казался ей более пустым, чем обычно, она чувствовала, как поднимается желудочный сок, вызывая тошноту. Время тянулось медленно-медленно, и все же она ждала, потому что было жизненно необходимо точно придерживаться заранее продуманного графика, который она держала в уме.
В шесть часов она снесла свой рюкзак вниз и оставила его около входной двери. Взяла коляску Хэла из кладовки под лестницей и поставила ее рядом с рюкзаком. Затем бесшумно вернулась наверх. Из Агаты вышел бы хороший грабитель, она умела ходить, пряча свой вес внутри тела, и шаги оставались легкими, как падение перышек. Годы присмотра за детьми сделали ее в этом смысле экспертом.
