Надя Хашими - Пока не взошла луна
Теперь Салим, плачущий и охваченный злобой, колотил по стене уже обеими руками и не заметил, как за спиной открылась дверь.
– Эй, полегче!
Полицейский Г. положил руку ему на плечо. В уголке его рта, прилипнув к нижней губе, еле держалась сигарета.
– Спятил?
Салим отвернулся и сполз на пол. Эта вспышка измучила его. Он не ел со вчерашнего дня. Полицейский, словно прочитав его мысли, вышел, а после вернулся, держа тарелку с кусочками курицы и хлебцем.
– Поешь.
Салим дышал уже не так тяжело, хотя ладони пульсировали болью. Раздавленный, он повернулся к столу, уставился в тарелку и принялся жевать один кусок за другим, не чувствуя вкуса. Полицейский наблюдал за ним, словно за экспонатом в стеклянной банке. Увлекательное зрелище для тюремщика!
Салим съел все, не поднимая глаз и не промолвив ни слова. Он думал о том, что если прекратится урчание в животе, то, может быть, удастся найти выход из этой ямы. Найти способ вернуться к матери.
Салим34Двое турецких полицейских вытаращились на лодку, набитую беженцами. Вместе с дюжиной других задержанных нелегалов Салима погрузили в нее, словно скот, и привезли обратно в Измир. Турецкие власти были не в восторге, но не могли отказаться принять их. Беженцев всегда возвращали в предыдущую страну, и разбираться с ними приходилось там. Это служило источником неослабевающего напряжения между греками и турками, и они не давали друг другу спуску.
Салим видел, как греки ухмылялись, высаживая пленников на турецкий берег и передавая документы. Полицейские перекинулись едва ли несколькими словами, но выражения их лиц передавали все.
«Мы избавились от проблем. А вы получите и распишитесь», – читалось на лицах греческих офицеров.
«Спасибо за доставку», – взглядами саркастично отвечали им турецкие коллеги и вымещали свое раздражение на беженцах, хватая их за плечи и толкая к фургону, ожидавшему в порту.
Задержанные кое-как устроились в страшной тесноте. Через единственное оконце поступало слишком мало воздуха, чтобы нормально дышалось в фургоне, набитом беженцами, которые томились в греческих тюрьмах сутками, неделями и месяцами.
С тех пор, как все это началось, Салим постоянно обещал, что немедленно уедет из Греции, если только его отпустят. Его мольбы тонули в бездонном колодце таких же слов – власти уже слышали все это от других иммигрантов, которым грозила депортация.
Салиму так хотелось стать исключением из правил! Чтобы он мог оглянуться и вспомнить, как его должны были вот-вот выслать из страны и окончательно разлучить с семьей, а он этого избежал. Но все – лавка, на которой он сидел, запахи, люди, нависавшие над ним, – все говорило о том, что он ничем не отличается от своих случайных попутчиков.
С ним ехали африканцы, выходцы из Восточной Европы, – Салим понял это по их внешности и по незнакомому языку – и даже несколько турок. Ни одного афганца, кроме него. От этого он особенно остро ощущал одиночество и в то же время испытывал облегчение. Он чувствовал, что разговоры не помогают, и ему хотелось молчать.
«Что думает мадар-джан? Как она объясняет мое отсутствие? Смогла ли она найти ломбард? Что, если они пошли на вокзал и ждали меня там? А если они сели на поезд и до последнего момента надеялись, что я вот-вот появлюсь? Теперь они могут быть где угодно. Мадар-джан, ты, наверное, просто с ума сходишь! Как мне снова тебя отыскать? Что я могу сделать один?»
У Салима в душе бушевала гроза – минуты затишья прерывались вспышками ужаса и градом уколов совести.
«Рошани. Свет».
Он коснулся своих часов. Прошло два дня с момента его ареста.
«Вот если бы отложить ломбард на завтра… Мы бы заглянули туда по пути на вокзал. Вот бы нам пойти всем вместе». – «Мы никогда не доберемся до Англии, если будем прятаться в комнате каждый раз, когда нас охватывает страх».
Салим понурился. Этот разговор снова и снова звучал в его памяти.
«Зачем я огрызнулся на нее? Пожалуйста, Господи, не допусти, чтобы это оказался последний раз, когда я с ней говорил».
Он вспомнил вечер, проведенный с отцом перед тем, как его забрали. Воспоминания, не дававшие покоя совести, нанизывались на нить памяти, словно бусины тасбиха…
Они долго ехали в тесноте. Когда их выгрузили из фургона и загнали в какое-то мрачное здание, это показалось им передышкой. Задержанных завели в большую камеру, и каждый попытался найти пятачок бетонного пола и заявить на него права.
Салим устроился у стены из шлакоблока и, надеясь, что никто на него не смотрит, коснулся щиколотки. Деньги все еще лежали там, где он их спрятал. Он молился, чтобы его не стали обыскивать. Если деньги конфискуют, у него совсем ничего не останется.
Прошло несколько часов. Из отхожего места в углу разносилось зловоние. Двое мужчин рыдали, даже не пытаясь прятать лицо. Всякое достоинство давно осталось в прошлом.
Салим закрыл глаза. Беженцев выводили из помещения по одному, иногда по двое, на допрос. Кто-кто возвращался, кто-то нет. Было не ясно, что это означает. Когда охранник указал на Салима, тот поднялся и пошел за ним. Ему приказали сесть за маленький столик. Полицейский, сидевший напротив, переводил взгляд с Салима на документы на столе.
«Не забывай, как ты отвечал в Греции. Говори то же самое».
Начался допрос. Салим уже знал, как это происходит.
– Откуда ты? Почему уехал из Турции? Что делал в Греции? Кто ехал с тобой? Сколько тебе лет? Говори правду: сколько тебе лет?
– Я из Афганистана. Я не хочу быть беженцем в Турции или Греции. Я один. Мне пятнадцать.
Ему в основном удавалось отвечать по-турецки, а там, где слов не хватало, он выкручивался с помощью английского. Казалось, полицейского это забавляет.
– Пятнадцать? Хм… – Знакомая недоверчивая ухмылка. – Почему ты уехал из своей страны?
Салим решил говорить начистоту, по крайней мере хоть в чем-то.
– Я хочу в Англию. В моей стране Талибан. Они опасные. Они убивают. У нас не было денег, работы, мы не могли учиться.
Что, если они собираются отправить его на родину? Он не мог вернуться. Один он бы там не выжил.
– Ты воевал?
– Нет! Я учился. Мой отец был инженером. Они забрали моего отца… и убили его.
У Салима разрывалось сердце от этих слов, но, похоже, они все еще сомневаются. С него уже содрали кожу, ему перемыли все кости, разделали, как тушу после убоя, а им все мало!
– Ты не хочешь оставаться в Турции?
Салим помотал головой.
– Но ты немного знаешь турецкий.
Салим кивнул, не зная, поможет это ему или навредит.
– Ты знаешь кого-нибудь в Турции? Ты жил здесь?
Эти вопросы казались более опасными. Салим сказал, что познакомился здесь с несколькими мальчиками, но не знает, где они сейчас. Он признался, что жил в маленьком городке и работал на ферме, но солгал, что не помнит названия города, и уверил полицейского, что возвращаться туда не хочет.
Полицейский вышел и вернулся с еще одним человеком. Они стояли у входа в комнату для допросов и тихо о чем-то говорили. Салим не слышал слов и не мог ничего прочитать по загадочным выражениям их лиц. Удачно ли он ответил? Не показалось ли им, что он лжет? Что они собираются делать?
У него раскалывалась голова. Запах человеческих тел, голод и сигаретный дым отдавались в ней пульсирующей болью. Салим устал. Ему казалось, что стул слишком жесткий для его костлявого тела.
Двое вошли в комнату.
– Ты должен уехать из Турции.
Салим кивнул.
– Ты не должен возвращаться в Турцию. Если тебя арестуют где-то еще, говори, что никогда не был в Турции. Не говори по-турецки. Ты немного знаешь английский, этого достаточно.
Салим не совсем понимал, что означают эти предупреждения. Выглядело все так, словно они собираются завязать ему глаза, покружить на месте, а потом вытолкнуть в неизвестность. Они собирались выслать его обратно в Грецию? В Иран? Полицейскому не понравилось молчание Салима. Возможно, он неправильно его истолковал. Во всяком случае, он подошел и ударил Салима.
Тому стало вдруг очень страшно.
– Если тебя снова поймают в Турции, ты об этом пожалеешь.
Еще один удар. Ухо пронзила боль. Салим не поднимал головы.
– Ты понял, что я сказал? Ты же говорил по-турецки? Почему сейчас перестал?
– Я понял, – с трудом выдавил Салим.
Полицейский схватил его за локоть и поволок через все здание к выходу на улицу. У Салима заплетались ноги, он спотыкался, пытаясь не упасть.
Солнце ударило по глазам, и он инстинктивно поднял руку.
От сильного толчка в бок Салим упал на землю. Его ударили ногой слева по ребрам. В раскрывшийся рот попала земля.
– Может, тебе и вправду пятнадцать. Ты падаешь как мальчик, а не как мужчина, – рассмеялся полицейский. – Чтобы в Турции ты больше не попадался! Найди, как уехать, и не возвращайся.
Салим осторожно поднялся на ноги и кивнул. Его отпустили. Полицейский вернулся в здание, хлопнув дверью. Салим остался снаружи. Он постоял некоторое время, сомневаясь: это могла быть ловушка или проверка. Дверь не открывалась. Никто за ним не выходил.
