Последние дни Помпей - Бульвер-Литтон Эдвард Джордж
Она отошла к баням и села в одной из раздевален. Много горьких мыслей одолевало ее, когда она сидела там, погруженная в вечную тьму. Она думала о несчастной своей судьбе, вдали от родины, от материнской ласки. Она была лишена света дня, и чужие люди направляли ее шаги, а единственное нежное чувство приносило ей лишь страдания — ее любовь была безнадежна, и тусклый луч надежды мелькнул в ее уме лишь тогда, когда она подумала о силе любовных чар.
Природа посеяла в сердце этой бедной девушки семена добродетели, которым не суждено было взойти. Несчастье не всегда смягчает человеческую душу, нередко оно ожесточает ее. Если мы считаем, что судьба незаслуженно обошлась с нами суровее, чем с другими, то мы готовы считать весь мир своим врагом, бросаем ему вызов, подавляем в себе доброту, даем волю темным страстям, которые так легко вскипают от чувства несправедливости. Проданная в рабство еще ребенком, она попала к негодяю хозяину, а потом, когда ее снова продали, судьба девушки стала еще горше, и добрые чувства, которые жили в душе Нидии, были омрачены.
Время шло. Наконец в комнате, где сидела Нидия, все еще погруженная в мрачные размышления, послышались легкие шаги.
— Благодарение бессмертным богам, — сказала Юлия, — я вернулась из этой ужасной пещеры! Пойдем, Нидия. Скорей!
И только в носилках Юлия заговорила снова.
— Ах! — сказала она дрожа. — Какое это было зрелище! Какое ужасное колдовство! И лицо у этой ведьмы как у мертвеца. Но не будем говорить об этом. Я получила зелье — она ручается за его действие. Моя соперница станет ему безразлична, и меня, меня одну будет обожать Главк
— Главк! — воскликнула Нидия.
— Да! Я сказала тебе, что люблю не его, но теперь вижу, что тебе можно довериться. Я люблю этого красавца грека!
Чувство ужаса охватило Нидию. Она помогла разлучить Главка с Ионой, но лишь для того, чтобы им силою магии завладела другая. Сердце ее чуть не разорвалось, она задыхалась, но в темноте носилок Юлия не видела ее волнения; она продолжала рассказывать о действии зелья и о своем близком торжестве над Ионой, то и дело вспоминая ужасное зрелище — каменное лицо Арбака и покорность ему ужасной колдуньи.
Тем временем Нидия справилась с собой. У нее мелькнула мысль: ведь сегодня она будет спать в одной комнате с Юлией и может сама завладеть приворотным зельем.
Добравшись до дома Диомеда, они спустились в покои Юлии, где их ожидал ужин.
— Выпей вина, Нидия, ты, наверно, озябла. Сегодня свежо, я совсем окоченела.
И Юлия, не сморгнув, выпила пряного вина.
— Дай мне подержать фиал с зельем, — сказала Нидия. — Он совсем маленький! Какого цвета жидкость?
— Она прозрачна как хрусталь, — отвечала Юлия, отбирая фиал у Нидии. — Ее не отличить от воды. Колдунья уверяет, что зелье совершенно безвкусно. И, хотя фиал маленький, его вполне достаточно для того, чтобы вызвать у человека любовь на всю жизнь; зелье можно подлить в любую жидкость. Главк даже не заметит, что выпил его, и почувствует лишь действие чар.
— Значит, с виду оно совсем как вода?
— Да, бесцветное и прозрачное. Совершенно прозрачное. Оно как самая эссенция лунной росы. О светлый напиток! Как ярко ты озаряешь мои надежды, блестя сквозь хрустальный фиал!
— А чем он закрыт?
— Только одной пробочкой. Вот я ее вынула. Запаха никакого. Как странно: зелье, которое ничего не говорит ни одному чувству, способно повелевать всеми чувствами вместе!
— Оно действует сразу?
— Обычно, да. Но иногда проходит несколько часов, прежде чем оно подействует.
— Ах, какой сладкий запах! — сказала Нидия, беря со стола флакончик с духами.
— Тебе нравится? Флакон украшен драгоценными камнями. Ты не хотела вчера взять у меня браслет, возьми же духи.
— Эти духи будут напоминать слепой девушке щедрую Юлию. Если флакон стоит не слишком дорого…
— О, у меня есть тысяча флаконов подороже. Возьми его, дитя!
Нидия наклонила голову в знак благодарности и спрятала флакон под одеждой.
— А зелье действует одинаково, кто бы ни дал его?
— Даже если его даст самая уродливая старуха на свете, Главку она покажется красавицей, и он никого не будет любить, кроме нее!
Юлия, выпив вино, оживилась. Она громко смеялась, болтала о всякой всячине и только под утро позвала своих рабынь, чтобы ее раздели.
— Я не могу расстаться с этим напитком, пока не придет время пустить его в ход. Покойся же под моей подушкой, светлый дух, и пошли мне сладкие сны!
С этими словами она положила флакон под подушку. Сердце Нидии сильно билось.
— Отчего ты пьешь воду, Нидия? Ведь рядом стоит вино.
— Мне жарко, — отвечала слепая девушка. — Я хочу охладиться. Я поставлю воду подле своей постели: вода освежает в летние ночи, когда роса сна не орошает губы. Прекрасная Юлия, утром Иона будет меня ждать, я уйду от тебя рано, быть может, прежде, чем ты проснешься, поэтому прими мои поздравления.
— Благодарю. Когда мы увидимся снова, Главк уже будет у моих ног.
Они легли, и Юлия, уставшая от тревог и волнений дня, сразу заснула. Но Нидия не смыкала глаз, ее одолевали тревожные мысли. Она прислушивалась к ровному дыханию Юлии; привыкшая улавливать малейший звук, она вскоре убедилась, что Юлия крепко спит.
— А теперь помоги мне, Венера! — сказала Нидия шепотом.
Она тихонько встала, вылила духи, подаренные Юлией, на мраморный пол, несколько раз ополоснула флакон водой, а потом, легко найдя ложе Юлии (ведь ночь была для нее все равно что день), сунула дрожащую руку под подушку и схватила фиал с зельем. Юлия не шелохнулась, ее дыхание овевало горящую щеку слепой девушки. Тогда Нидия, вынув пробку, перелила содержимое в свой флакон, налила в фиал прозрачной воды, на которую, как сказала ей Юлия, так походило зелье, и положила фиал на прежнее место. Потом она прокралась к своему ложу и, обуреваемая беспокойными мыслями, стала ждать рассвета.
Когда взошло солнце, Юлия еще спала. Нидия бесшумно оделась, тщательно спрятала свое сокровище под одеждой, взяла палку и поспешно вышла из дому.
Привратник Медон ласково приветствовал ее, когда она спускалась по ступеням на улицу. Но она этого не слышала; в голове ее вихрем проносились мысли, и каждая мысль была исполнена страстью. Она чувствовала на своем лице свежий утренний воздух, но он не охладил ее горящую кровь.
— Главк, — шептала она. — Все приворотные зелья на свете не заставят тебя любить меня так, как я люблю тебя! Иона!.. Но прочь сомнения! Прочь раскаяние! Главк, моя судьба в твоей улыбке! И твоя тоже! О надежда, о радость! О восторг! Твоя судьба у меня в руках!
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА I
Размышления о религиозном пыле ранниххристиан. Два человека принимаютопасное решение. И стены имеют уши, особенно стены священные
Всякий, кто изучает историю раннего христианства, видит, как необходим был для его распространения тот ревностный, бесстрашный, непримиримый дух, который владел его приверженцами и поддерживал мучеников. Для господствующей религии дух нетерпимости пагубен, а религию слабую и преследуемую, он укрепляет. Христиане должны были презирать и ненавидеть все другие религии, чтобы преодолеть их искусы, должны были твердо верить не только в то, что священное писание — это истина, но и в то, что это единственная истина, которая несет спасение, чтобы найти в себе силы переносить суровость этой религиозной доктрины и подвигнуть себя на нелегкий и опасный труд обращения язычников. Строгий дух секты, признававший добродетель достоянием немногих избранных и лишь им одним суливший блаженство на небесах, считавший других богов исчадиями ада, а другие религии — дьявольским наваждением, естественно, вызывал у христиан стремление обратить в свою веру всех людей, близких их сердцу. Этот круг еще более расширяло стремление приумножить славу божию. Христианин смело навязывал свои догматы, преодолевая скептицизм одних, отвращение других — и мудрое презрение философа, и благочестивый страх толпы. Самая нетерпимость давала ему лучшее орудие для достижения цели: мягкосердечному язычнику начинало в конце концов казаться, что и в самом деле должно быть что-то святое в таком невиданном усердии людей, которые не останавливаются ни перед чем, ничего не страшатся и даже под пыткой и перед лицом смерти не ищут утешения в философии, а отдают себя на волю вечного судии, — ведь это было так не похоже на умозрительные споры философов. Это же рвение сделало церковника в средние века изувером, не знающим сострадания и пощады, но в ранние времена оно делало христианина героем, не знающим страха.
