Как влюбиться без памяти - Ахерн Сесилия

— У вас все или есть еще вопросы? — Он говорил уже на ходу, я слышала, как хлопнула дверь и кто-то громко ругал «проклятых электриков».

Я все пыталась осознать то, что он сказал. Ноги подкашивались, и я медленно опустилась в кресло.

Если тебе дано было узреть чудо, то начинаешь верить, что нет ничего невозможного.

Глава III

Как поверить в чудо и что делать дальше

Тишину больничной палаты нарушал лишь ровный писк кардиомонитора и шелест аппарата искусственного дыхания. Саймон разительно переменился по сравнению с тем, каким я видела его в последний раз. Он выглядел спокойным и умиротворенным. Голову и правую часть лица скрывали бинты, а на левой было такое безмятежное выражение, будто ничего не случилось. Так что я села слева от его койки.

— Я была рядом, когда он выстрелил, — шепотом сказала я Анджеле, его медсестре. — Он прижал пистолет вот сюда, — я показала, куда именно, — и нажал на спуск. Я видела, как его… ну, в общем, его голова разлетелась. Как же ему удалось выжить?

Анджела улыбнулась, и это была грустная улыбка, даже не улыбка, а так, легкое движение губ:

— Чудом.

— Что же это за чудо такое? — по-прежнему шепотом, чтобы Саймон не услышал, спросила я. — Постоянно об этом думаю, и так и эдак кручу в голове.

В книгах, которые я читала, было сказано, что если вам удастся заставить человека, который грозится совершить самоубийство, мыслить рационально, если он реально, в подробностях, представит себе и суицид, и его последствия, то, возможно, он и откажется от своего намерения. Ведь самоубийцы на самом деле хотят, чтобы прекратились их душевные страдания, а не жизнь, поэтому, если показать им, что есть другой способ облегчить боль, это может помочь.

— У меня же нет никакого опыта, так что, думаю, я неплохо справилась. Мне удалось до него достучаться. Он ведь ко мне прислушался. Ну, в какой-то момент. Знаете, даже убрал пистолет и разрешил мне позвонить в полицию. Я только никак не пойму, почему он потом передумал и все-таки выстрелил.

Анджела нахмурилась, точно увидела или услышала что-то, что ей не понравилось.

— Вы понимаете, что это не ваша вина? Понимаете?

— Да понимаю, — отмахнулась я.

Она пристально в меня вглядывалась, а я сосредоточенно изучала правое колесико больничной койки, представляя, как оно ездит туда-сюда и на полу остаются слабые черные следы.

— Знаете, есть специалисты, с которыми можно обсудить такого рода вещи. Вам имеет смысл рассказать кому-нибудь о том, что вас тревожит.

— Почему все упорно мне об этом твердят? — рассмеялась я как можно беззаботнее, но в глубине души нарастала злость. Мне надоело, что меня анализируют, что со мной обращаются как с несмышленышем, которого надо опекать и направлять. — Со мной все прекрасно.

— Я вас оставлю с ним на какое-то время. — Анджела вышла, так тихо ступая белыми туфлями, что казалось, она парит над полом.

Ну вот, я пришла сюда и совсем не знаю, что теперь делать. Хотела было взять Саймона за руку, но в последний момент удержала себя. Будь он в сознании, может, и не захотел бы, чтобы я к нему прикасалась, вдруг он осуждает меня за то, что случилось. Моя задача была его остановить, а я с ней не справилась. Возможно, он надеялся, что я помогу ему передумать, найду верные слова, а я обманула его ожидания. Я прочистила горло, огляделась вокруг, чтобы убедиться, что никто не слышит, и наклонилась к его левому уху, но не слишком близко, чтобы не напугать.

— Привет, Саймон, — прошептала я.

Посмотрела, как он отреагирует. Никак.

— Меня зовут Кристина Роуз, вы говорили со мной ночью на кухне, ну… когда это все произошло. Надеюсь, вы не против, что я посижу с вами немножко.

Я слегка отодвинулась и постаралась уловить хоть что-нибудь, хоть малейший намек, что ему неприятно мое присутствие. Меньше всего мне бы хотелось причинить ему лишнюю боль. На поверхности все по-прежнему было тихо и спокойно, я поудобнее устроилась на стуле и расслабилась. Я не ждала, что он очнется, не было ничего такого, о чем мне хотелось бы ему сказать, просто хорошо было сидеть вот так, молча, рядом с ним. Хорошо, что я здесь, а не где-нибудь вдали от него, в полном неведении, что с ним происходит.

В девять вечера, когда часы посещения закончились, никто не попросил меня уйти. Понятно, что с пациентами вроде Саймона больничное расписание можно не принимать в расчет. Он в коме, на искусственном жизнеобеспечении, состояние его не улучшается. Я сидела и думала о его и о своей жизни, о том, как наши пути пересеклись и наши судьбы безвозвратно изменились. Прошло всего две недели с тех пор, как Саймон пытался совершить самоубийство, но это событие уже отклонило линию моей жизни, задав ей новое направление. Оставалось только гадать, было ли это простым совпадением или я оказалась в том доме волею судьбы.

— А что ты вообще там делала? — спросил меня Барри.

Растерянный, помятый со сна, он сидел в кровати, близоруко щурясь, но потом надел очки с черными дужками, и его крошечные глазки сделались огромными. Я и тогда не могла ему ответить, и сейчас не могу. Произнести это вслух означает расставить все точки над «i», сразу станет ясно: я нахожу, что пропадаю, почти пропала уже. Такой вот горький парадокс.

Помимо вопроса о том, что я там делала, возникает и еще один: что побудило меня остаться в заброшенном доме один на один с вооруженным мужчиной? Мне нравится помогать людям, но думаю, дело не только в этом. Решать проблемы — мое призвание, так я себя вижу в этой жизни, и соответственно этому поступаю. Если проблему нельзя устранить полностью, то можно попытаться изменить к лучшему хоть что-нибудь, в первую очередь образ действий. Мои взгляды и навыки сформировались благодаря отцу, который вынужден был постоянно решать сложные задачи. Нас у него было трое дочерей, и росли мы без матери. Лишенный, понятное дело, материнского инстинкта, он не мог интуитивно знать, что для нас хорошо, а что плохо, посоветоваться ему было особо не с кем, и потому он задавал нам вопросы, выслушивал ответы и искал решение. Он избрал такой способ, потому что он был наиболее действенным. Отец, на руках у которого остались трое детей — старшей десять лет, младшей четыре года, — пытался защитить нас как умел.

Я открыла собственное агентство по трудоустройству, что и без того звучит достаточно солидно, но предпочитаю думать о себе как об устроительнице в более широком смысле, ведь найти человеку хорошую работу — это, по сути, устроить его судьбу. И если все складывается удачно, то в выигрыше оказываются все: компания получает от сотрудника именно то, что ей нужно, а он, в свою очередь, то, что нужно именно ему, от компании. Ну и я тоже довольна. Иногда это простая арифметика — есть подходящее место и на него подходящий претендент, а иногда, как в случае с Оскаром, я выхожу далеко за пределы своих прямых обязанностей. Люди, с которыми мне приходится общаться, настроены очень по-разному. Одни потеряли прежнюю работу и переживают сильный стресс. Другие просто хотят сменить занятие и тоже, конечно, волнуются, но исполнены счастливых ожиданий. Есть и те, кто впервые нанимается на работу, и они предвкушают начало чего-то нового. Как бы то ни было, а все они, так сказать, в пути, и я их проводник. Я в полной мере отвечаю за каждого и должна привести его в нужное место. Н-да, следуя этой логике, получаем, что я привела Саймона Конвея в больничную палату.

Мне не хотелось оставлять его там одного, да и возвращаться в полупустую съемную квартиру, где, кроме как тупо смотреть в стенку, и заняться-то нечем, тоже не хотелось. У меня много друзей, у которых теоретически можно было бы пожить, но это наши с Барри общие друзья, и они не торопятся меня приглашать, потому что не хотят встревать в наши дрязги, занимать чью-либо сторону, а в особенности мою. Ведь это я — зачинщица, я — злое чудище, разбившее сердце крошки Барри. Нет, не стоит мне подвергать их таким испытаниям. Бренда предложила мне пожить у нее, но я бы не вынесла ее сестринских хлопот по устранению моего посттравматического синдрома. Я хочу поступать по собственному разумению и чтобы никто не донимал меня вопросами, в первую очередь о том, разумно ли я поступаю. Мне необходима свобода — это и была главная причина, по которой я ушла от мужа. Тот факт, что в отделении интенсивной терапии мне, как нигде, вольготно, говорит о многом.