Роковой поцелуй - Хейер Джорджетт

Граф выставил перед собой руку с наманикюренными ногтями.

– О нет, Перегрин! В качестве вашего опекуна увольте меня от подобных дискуссий, прошу вас. Будучи им, я уже дал вам понять, что не позволю пустить ваше состояние по ветру. А вот в качестве вашего кредитора мне очень хотелось бы знать, когда вам будет удобно выкупить свои расписки.

К этому времени Перегрин окончательно пал духом, но, из последних сил вздернув подбородок, заявил со всей твердостью, на какую был способен:

– В таком случае, сэр, я вынужден просить вас подождать до начала следующего квартала, когда я смогу отдать вам бо́льшую часть своего долга.

Граф вновь окинул его таким взглядом, что Перегрин съежился, чувствуя себя маленьким и никчемным.

– Быть может, мне следует объяснить вам – в качестве вашего опекуна, – что долг чести принято уплачивать незамедлительно, – мягко проговорил его светлость.

Перегрин вспыхнул, сцепил пальцы в замок на колене и пробормотал:

– Знаю.

– В противном случае, – продолжал граф, аккуратно поправляя одну из складок своего шейного платка, – вам придется отказаться от членства в клубах.

Внезапно Перегрин вскочил на ноги.

– Вы получите деньги к завтрашнему утру, лорд Уорт, – срывающимся голосом провозгласил он. – Знай я о том… о том отношении, которое вы изберете применительно ко мне, я бы уладил вопрос с оплатой до своего визита к вам.

– Позвольте мне объяснить вам еще одну вещь – я вновь выступаю в качестве вашего опекуна, Перегрин. Если в течение следующих двух лет я узнаю, что вы обращались к моим друзьям Говарду и Гиббсу или к любому иному ростовщику, вы вернетесь в Йоркшир и останетесь там вплоть до своего совершеннолетия.

Перегрин сжал губы так, что они превратились в тонкую полоску, и, уставившись на графа, взмолился:

– Что же мне делать? Что я могу сделать?

Граф указал ему на стул.

– Садитесь.

Перегрин повиновался, не сводя встревоженного взгляда с лица своего опекуна.

– Понимаете ли вы: я действительно имею в виду то, что сказал? Я не стану ссужать вас авансом для того, чтобы вы могли расплатиться со своими карточными долгами, как и не позволю вам обратиться к евреям.

– Да, понимаю, – пролепетал бедный Перегрин, с трепетом ожидая продолжения.

– Очень хорошо, – сказал Уорт и, взяв нетолстую стопку расписок, разорвав ее на две части, бросил в корзину для бумаг, стоявшую под его туалетным столиком.

Первым чувством, которое испытал Перегрин при виде столь неожиданного поступка, стало невероятное облегчение. Он ахнул, и кровь бросилась ему в лицо. Затем быстро вскочил на ноги и сунул руку в корзину.

– Нет! – выкрикнул он срывающимся голосом. – Если я проигрываю, то плачу́ по своим долгам, сэр! Если вы не намерены ссудить меня авансом и не позволяете мне обратиться к ростовщикам, то сохраните мои расписки до тех пор, пока я не стану совершеннолетним!

Пальцы графа сомкнулись на его запястье и, несмотря на кажущуюся хрупкость, их железная хватка заставила Перегрина поморщиться.

– Бросьте их, – негромко сказал граф.

Перегрин, успевший схватить разорванные клочки бумаги, продолжал держать их в руке, угодившей в стальной капкан.

– Ни за что! Я проиграл в честной игре и потому не намерен оставаться вам обязанным! Вы очень добры – чрезвычайно добры, я бы сказал, – но я предпочту скорее лишиться всего своего состояния, нежели согласиться с подобной щедростью!

– Бросьте их, – повторил граф. – И не льстите себе, полагая, что, уничтожив расписки, я пытаюсь проявить к вам доброту. Я не хочу, чтобы обо мне говорили как об опекуне, позволившем себе выиграть четыре тысячи фунтов у своего подопечного.

– Не вижу, какое это имеет значение, – угрюмо заявил Перегрин.

– В таком случае, вы необычайно тупы, – парировал граф. – Должен предупредить вас: мое терпение отнюдь не безгранично. Бросьте расписки! – С этими словами он еще сильнее стиснул руку Перегрина. От боли у юноши перехватило дыхание, и он выронил смятые обрывки на дно корзины. Уорт немедленно отпустил его. – Так о чем вы хотели поговорить со мной? – как ни в чем не бывало осведомился он.

Перегрин подскочил к окну и застыл, невидящим взглядом глядя сквозь него. Рука его бесцельно теребила кисточку портьеры, а поза выдавала охватившие юношу безраздельное уныние и досаду. Граф, не шелохнувшись, сидел и смотрел на него с легкой улыбкой во взоре. Спустя несколько минут, видя, что Перегрин все еще не может справиться с собой, он встал и снял свой парчовый халат, небрежно швырнув его на постель. Подойдя к платяному шкафу, надел сюртук. Тщательно застегнув его на все пуговицы, смахнул несуществующую пылинку со своих сверкающих ботфортов и критически обозрел собственное отражение в высоком зеркале, после чего взял с туалетного столика табакерку севрской работы и сказал:

– Идемте! Предлагаю закончить наш разговор внизу.

Перегрин с большой неохотой обернулся.

– Лорд Уорт! – начал он и сделал глубокий вдох.

– После того, как мы сойдем вниз, – повторил граф, открывая дверь.

Перегрин, чопорно и неуклюже поклонившись, отступил в сторону, давая ему пройти первому.

Граф лениво сошел вниз по лестнице и направился в уютную библиотеку, расположенную позади гостиной. Дворецкий как раз расставлял на столе бокалы и графин. Покончив с этим важным делом к полному своему удовлетворению, он удалился, закрыв за собой дверь.

Граф взял в руки графин и налил вина в два бокала, протянув один из них Перегрину.

– Мадера, но, если хотите, я могу предложить вам шерри, – сказал он.

– Благодарю вас, мне ничего не нужно, – заявил Перегрин, старательно и небезуспешно, как ему казалось, имитируя холодное достоинство его светлости.

Как и следовало ожидать, у него ничего не получилось.

– Не говорите глупостей, Перегрин, – сказал Уорт.

Юноша несколько мгновений молча смотрел на графа, после чего, опустив глаза, взял свой бокал, пробормотал несколько слов благодарности и сел.

Сам же граф опустился в глубокое кожаное кресло.

– Итак, что привело вас ко мне? – осведомился он. – Полагаю, дело не терпит отлагательств, раз уж вы разыскивали меня по всему городу.

Поскольку в голосе опекуна в кои-то веки не слышалось ледяной язвительности, Перегрин, который было решил, что встанет и уйдет без объяснений всей важности вопроса, приведшего его сюда, передумал. Метнув на графа быстрый застенчивый взгляд, он выпалил:

– Я хотел поговорить с вами о… чрезвычайно деликатном деле. О женитьбе, откровенно говоря! – Он залпом ополовинил свой бокал и отважился бросить еще один взгляд на графа, на сей раз – с изрядной долей вызова.

Уорт, однако, лишь лениво приподнял брови в ответ.

– О чьей женитьбе? – осведомился он.

– Моей! – ответил Перегрин.

– Вот как! – Уорт принялся крутить в пальцах ножку бокала, лениво разглядывая на свету коричневато-желтое вино. – Несколько неожиданно, должен признаться. И кто же леди?

Перегрин, уже приготовившийся к отказу выслушать его, приободрился при виде столь спокойной реакции и подался вперед.

– Смею предположить, вы ее не знаете, сэр, хотя с ее родителями наверняка знакомы, возможно, заочно.

Граф в этот момент подносил бокал к губам, но теперь вновь опустил его.

– Значит, у нее есть и родители? – с некоторым даже удивлением поинтересовался он.

Перегрин оторопело уставился на него.

– Разумеется, у нее есть родители! А вы что подумали?

– Кое-что совсем другое, – пробормотал в ответ его светлость. – Но, прошу вас, продолжайте: кто же эти родители, с которыми я знаком заочно?

– Сэр Джеффри и леди Фэйрфорд, – ответил Перегрин, с тревогой наблюдая за тем, как граф отнесется к его словам. – По-моему, сэр Джеффри вхож в «Брукс». Живут они на Альбемарль-стрит, и еще у них поместье неподалеку от Сент-Олбанса [68]. Он – член парламента.

– Судя по всему, крайне респектабельные люди, – обронил Уорт. – Налейте себе еще вина и расскажите мне, давно ли вы с ними познакомились.