Тара Сивик - Прыг-скок-кувырок, или Мысли о свадьбе
Тогда он, глухо рыкнув, глянул на Картера и ушел прочь. Лично для меня это значило одно: согласился. Теперь же, когда прошло два месяца и я не передумала, на что он, похоже, рассчитывал, у него ни с того ни с сего вдруг сложилось мнение.
– Всякий скажет: «Зачем покупать бар, если себе же не нальешь бесплатно пива».
Моя рука, потянувшаяся к тряпке, чтобы протереть стойку, застывает в воздухе.
– Пап, такого никто не скажет.
– Всякий так скажет, – талдычит он в ответ и, оттолкнувшись от стойки, подбоченивается.
Вздеваю очи горе и принимаюсь счищать крошки с покрытия витрины.
– Неужто? Кто? – спрашиваю с вызовом, уже слыша, как звякает входной колокольчик, извещая о приходе покупателя.
– Люди, – стоит на своем отец.
Вздохнув, отворачиваюсь от Папани и улыбкой приветствую покупательницу, направившуюся в отдел белого шоколада на противоположном от нас конце витрины. Убедившись, что та пока ни о чем спрашивать не собирается, снова поворачиваюсь к отцу:
– Пап, сейчас две тысячи двенадцатый, двадцать первый век, а не пятидесятые прошлого века. Люди обычно живут вместе, прежде чем обречь себя на любое серьезное решение. Да нам просто нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу, научиться жить одной семьей, не поубивав друг друга. В этом нет ничего особенного.
Папаня пыхтит, настает его черед раздраженно уставиться на меня.
– По правде, Клэр, скажи, когда это я хоть чем-то давал тебе повод считать меня старомодным? Просто я не хочу, чтобы этот дикарь по недомыслию решил, будто стоит ему перевезти вас с Гэвином к себе, как все – нечего больше и стараться это оформить, как положено. По крайности, если б он женился на тебе, я бы не тревожился, что твоя ноющая задница появится на пороге моего дома, а ты запросишь обратно свою старую комнату.
Вот интересно, сколько хрустящих масленых пальчиков я смогу запихать себе в рот зараз?
– Ты всамделе только что назвал Картера дикарем? Не лучше ли нам присесть на диван да обсудить этого разгильдяйчика, а заодно и то, насколько ты ничуточки не старомоден? – съязвила я.
– Мне надо было продать тебя в бродячий цирк, когда тебе четыре годика было. Сидел бы сейчас на озере, рыбку ловил бы вместо того, чтоб вести с тобой этот разговор, – пробурчал отец.
До женитьбы на моей матери Папаня был женат дважды, имя своей первой жены, Линды, он вытатуировал на руке. Когда я была помладше, то пыталась заменить «Линда» на имя моей мамули – Рэйчел: пустила в ход заостренный фломастер, когда отец спал. Жаль, проснулся он раньше того, как я успела закончить. Слово «Ринда» он выводил с руки целых три дня. Когда я рассказала эту историю Картеру, тот запел на манер китайцев из «Рождественской истории»[9]: «Зар украшен острористом, фа-ра-ра-ра-ра, ра-ра-ра-ра!» Однажды он попытался пошутить по этому поводу, заявив Папане: «А вы на дере рюбири Ринду». Отцу показалось, что его выставляют каким-то Скуби-Ду[10], и он не нашел в этом ничего забавного. Возможно, как раз поэтому его и не устраивало на все сто наше совместное проживание. А все в целом – важнейшая иллюстрация к тому, отчего я до сих пор не последовала повальной моде идти под венец. Папаня трижды наступал на эти грабли, мамуля – два раза, пока наконец-то не решила, что брак – это не для нее (мне тогда двенадцать лет было), и, упаковав вещички, не подалась в большой город, где купила квартиру в жилтовариществе.
Так что, правду говоря, не было в моей жизни блистательных примеров счастливого житья-бытья после свадьбы.
Как бы то ни было, суть в том, что каждый в собственной жизни сам принимает решения: какие-то из них хороши, какие-то плохи. Все они по-своему учат нас тому, что мы за люди, и всякой такой хрени. Какого бы мнения ни держался мой отец, мне необходимо уяснить, выдержит ли наше сожительство храп Картера (плюс его неспособность насадить новый рулон туалетной бумаги на держатель) еще до того, как мы совершим нечто официальное, от чего уже не будет возврата.
Пока (закроем глаза на глупые привычки) мы вполне ладим, сожительствуя вместе. Гэвин славно приспособился к отцу, да и я не придушила Картера во сне. Полная победа налицо.
В конце концов по выражению моего лица Папаня понял: разговор окончен, никакие дальнейшие доводы не обсуждаются – и забросил куда подальше свои аналогии с пивом, сексом и, едрена-печь, с чем угодно еще. Сграбастав со стойки газету, которую положил туда, войдя в кондитерскую, он сует ее под мышку и шагает к одному из столиков у витринного окна выпить кофе. Невзирая на паршивое настроение, какое на меня нагнал отец, вид этих четырех черных круглых столиков перед витриной венецианского стекла у входа в кондитерскую вызывает у меня улыбку. Их доставили меньше недели назад, и я всякий раз воспаряла на головокружительную высоту, когда видела, что кто-то за эти столики садился, пусть даже это и мой отец. Это моя кондитерская и это мои столики – и ничто не в силах замарать воодушевления, каким они меня наделяют.
Снова звякнул колокольчик у входа, глянув на дверь, вижу, как в нее буквально ломится моя подруга Дженни, лицо которой сердито насуплено. Я бы и в миллион лет не смогла представить себе, что у меня в подругах окажется кто-то вроде нее. Красивая, как модель на подиуме, со слетавшими у нее с языка словечками, в которых редко имелся смысл, она за несколько месяцев нашего знакомства доказала, что способна быть хорошим другом, помочь всякому в чем ни попроси – и безо всякой задней мысли. Ко всеобщему удивлению, Дженни удалось заарканить лучшего друга Картера, Дрю, и обернуть его колечком вокруг своего мизинчика. Дрю – самый большой бабник, каких только свет видывал, и все ж по какой-то причине Дженни ухитрилась приручить его. В какой-то мере.
– Эй, это еще что такое? – спрашиваю я Дженни, выходя из-за стойки ей навстречу. Взгляд на часы: всего одиннадцать утра. – Ты почему не на работе?
Дженни работает в той же самой компании компьютерного дизайна, в которую пришла еще студенткой-первокурсницей. Начала стажером и быстро продвинулась по службе, став одним из самых талантливых дизайнеров‑графиков, работавших в этой компании. В трудную минуту, когда я открывала кондитерскую, она помогла мне и в свое свободное время сделала все рекламки, брошюрки и визитки, причем наотрез отказалась от оплаты. Вот вам и одна из главных причин, почему я решила, что она мне нравится.
Лично я любого, кто не берет с меня денег за оказанные услуги, заношу в книгу хороших людей.
Услышав мой вопрос про работу, Дженни истерично хохочет и складывает руки на груди:
– Важный вопрос, Клэр. А ответ на него: а меня уволили, – успевает выговорить она, прежде чем удариться в слезы, обхватить меня руками и зарыться лицом мне в плечо.
О, Господи Иисусе, только не это!
Неловко изогнув локоть, похлопываю ее ладонью чуть пониже спины. Руки Дженни по-прежнему стискивают меня в обхват, причем на такой высоте, что я едва достать могу. Сунув другую руку в задний карман джинсов, я тащу оттуда мобильник и отправляю быстрое сообщение находящейся за дверью Лиз: «Боже, пожалуйста, помоги мне».
Дженни продолжает плакать, хлюпать носом и через каждые несколько минут подвывать. Незаметно отплевываюсь от ее набившихся мне в рот волос и, пока она все глубже зарывается мне в шею и плечо, тревожно поглядываю на свой мобильник, гадая про себя, долго ли мне еще понадобится делать вид, будто мне по нраву утешать людей во время нервных срывов, прежде чем Лиз оторвет задницу и заявится сюда мне на выручку. Наверное, не очень по-дружески будет с моей стороны, если я стану беситься из-за того, что кто-то другой мог бы размазывать сейчас сопли по плечу моей тишотки. Телефон жужжит у меня в руке, и я, вытянув шею и перегнувшись через плечо Дженни, читаю сообщение:
Я занята с покупателями. Тебе придется СТАТЬ МОЛОДЦОМ и самой утешить ее. Начни действовать так, словно у тебя, хрен тебя задери, есть влагалище, и приголубь ее.
Целую – Лиз
Я скрежещу зубами, уяснив, что в адские подземелья утешения мне предстоит сойти одной.
– Ну, хватит, хватит, – причитаю я, вновь похлопывая Дженни по спинке. Всамделе-то, думаю, мне следовало бы родиться парнем. Я знаю немногих женщин, у кого проявление чувств вызывает отвращение. Я же, как вижу плачущую женщину, так обычно бегу в другую сторону. Я совсем не из тех, кто заботливо обнимет бедняжку и пустится уверять ее, что все образуется… Наверное, потому что не образуется. И скорее всего, приголублю я ее или нет, ей будет без разницы дерьмово, а потому, наверное, для всех причастных будет лучше, если я попросту постою в сторонке, а в нежности пусть кто-нибудь другой пускается. Я себя куда увереннее чувствую, вздымаясь на волнах гнева и по-тихому закипая из-за чего-то, пока башка не лопается. Это естественно. А вот обниматься, плакаться и сопливить кого ни попадя с головы до ног – нет.
