Т. И. Каминская - «Антика. 100 шедевров о любви». Том 3

В твою честь пылает
Алмазных звезд хоровод;
Ты ночных веселий царь!
О, явись! Светлый бог, Зевса дитя!
Пусть наш град вакханок твоих
Неистовый восторг огласит в тьме ночной,
Твою славя честь, Дионис-владыка!

Соседи дома Кадмова! по правде
Мы не должны ни горькой, ни счастливой
Жизнь человека называть – до смерти.
Вот счастья баловень – вот горя сын —
И что ж? Случайность манием единым
Того низвергнет, этого возвысит,
А как – того не скажет и пророк.
Доселе думал я: чья жизнь завидней
Креонтовой! Он город от врагов
Освободил, он в блеске самодержца
Им управлял, среди детей цветущих.
А ныне – все погибло. Ведь когда
Свет радости угас для человека —
Он не живой уж, он – бродячий труп.
Сбирай в чертог свой все богатства мира,
Венчай чело властителя венцом:
Коль радости лишен ты – за величье
И тени дыма[50] я не дам твое.

Каким же горем взыскан царский дом?

Кто умер… а живой – виновник смерти.

О, кто убийца, кто убитый? Молви!

Смерть принял Гемон – от своей руки.

Своей, сказал ты? Сына, иль отца?

Он сам себя убил, отцу в укор.

О вещий старец! Правду молвил ты.

Пока свершилось все, как он сказал.

Но вот царица Евридика здесь.
Несчастная! Случайность ли из дома
Ее к нам вызвала? Иль весть о сыне
Коснулась слуха чуткого ее?

Да, граждане, я слышала ее.
В путь собралась я, чтоб Палладе грозной
Смиренной дань молитвы принести.
И только дверь я притянула, чтобы
Засовы сдвинуть – как в мой слух стрелою
Вонзилось слово горя моего.
Упала навзничь я; прислужниц руки
Беспамятную подхватили. Ныне
Я вышла к вам; молю, скажите все.
Удар не первый от судьбы терплю я.

Царица дорогая, все я видел
И все, как есть, по правде расскажу.
К чему утайкой робкой вызывать
Ближайшей обличение минуты?
Надежно ведь лишь истина стоит.
Слуга царя, последовал за ним я
На край долины, где лежал в позоре
Труп Полиника; псами был жестоко
Истерзан он. С молитвой мы воззвали
К царю теней и к девственной Гекате[51],
Распутий бдительной богине, гнев свой
Чтоб милостиво отпустили нам.
Затем, омыв в струях купели чистой
Все то, что от царевича осталось,
На свежих отпрысках маслины дикой
Мы упокоили в огне его.
Крутой насыпав холм земли родимой
Покойнику, мы поспешили дальше,
В могильный терем, где на ложе камня
Невеста Ада жениха ждала.
Вдруг, издали еще, один из нас
Услышал громкий вопль – из той гробницы
Заброшенной он доносился. Тотчас
Обратно устремился он к царю.
Прибавил шагу тот. Вторично вопль
Раздался, жалкий и протяжный. Вскрикнул
Несчастный царь: «О боги! Что за звуки?
Недоброе вещает сердце мне!
О безотрадный путь! То голос сына
Ласкает слух мне – лаской смертоносной!
Бегите, слуги[52]! В устье подземелья
Раздвиньте камни и скорей взгляните,
Не Гемона ль то голос был, иль боги
Меня морочат». Так сказал он нам,
Едва живой от страха. Мы приказ
Исполнили. И вот, в глуби гробницы
Пред нами оба – Гемон, Антигона.
Она висит, повязки крепкотканной
Петлею шею нежную обвив;
Он, как прильнул к ее груди, так держит
Ее в объятьях, проклиная свадьбы
Подземной ужас, и надежды гибель,
И суд суровый своего отца.
За нами и Креонт его увидел —
И с криком раздирающим к нему
Помчался в склеп. «Несчастный, – возопил он, —
Зачем ты здесь? Иль помрачен твой разум?
Какой безумья вихрь тебя принес?
Дитя мое, богами заклинаю,
Оставь могилу!» Гемон дикий взор
В него вперил и, меч за рукоятку
Схвативши, замахнулся на него.
Царь отступил, и в воздухе повис
Отце убийственный удар. Тогда лишь
Пришел в себя он – и в порыве новом
Отчаянья, внезапно в грудь свою
Свои меч вонзил… Еще сознанья искра
В нем тлела, видно: слабою рукою
Лежащий труп невесты обнял он,
Прильнул к устам – и, испуская дух,
Умершей девы бледную ланиту
Румянцем жаркой крови обагрил.
Труп возле трупа – так они лежали;
Союз их брачный Ад благословил.
Да будет же их участь всем наукой,
Что неразумье – злейшее из зол.
Евридика, выслушав, молча уходит во дворец.
Корифей
Что это значит? В гробовом молчанье
Ушла царица: это ли – ответ?

Дивлюсь и я; но все ж меня ласкает
Надежды луч: знать, не велит душа
При всем народе о несчастье сына
Плач поднимать; ей хочется скорее
В кругу домашних сердце облегчить.
Она разумна – не поступит криво[53].

Не знаю. Мне ее уход немой
Сильнее грудь щемит, чем если б в крике
Она безумном горе излила.

Узнаем тотчас. Если вправду рану
Души больной молчания покров
У ней таит… Да, я войду; ты прав:
Страшнее слез молчание такое.

Приближается царь; что несет он в руках?
Ах, то явственный след, незабвенный навек —
Хоть и больно сказать – не чужой вины,
А своей необузданной воли.

Груз ты разума неразумного,
Груз упорства ты смертоносного!
Крови родственной, други, видите
И убийцу вы, и убитого!
О несчастный плод замыслов моих!
Юной смертью ты, юный сын, почил.
О дитя!
Не своей руки пал ты жертвою,
А моим сражен неразумием.

О Правда! Поздно ты узнал ее!

О да!
Ее познал я – явственно познал.
Видно, бог тогда, бог тогда главу
Тяжкою тяжестью поразил мою,
На безумья путь мысль мою увлек,
Растоптать велел жизни радости.
Вот он, смертных труд – безотрадный труд!

О царь, тяжелый груз в руках твоих.
Пришел ты с горем не последним, нет, —
Ждет горе новое тебя в чертоге.

Какое горе? Есть ли хуже худа?
Домочадец
Лежит в крови царица Евридика,
Младого сына истинная мать.

Где ты, Адова гавань мутная!
Смертью быстрою упокой меня!
Весть несчастную возвестивший мне,
Снявший тьмы покров с горя лютого,
О зачем терзать сердце мертвое,
Посылать на казнь труп безжизненный?
О жена!
Ах, ужели там жертвой новою
Жертвы прежней боль ты усилила?
Открываются двери дворца.
В глубине видно тело Евридики.
Домочадец
Раскрылась дверь[54]; царица пред тобой.

Увы!
Какую бездну горя вижу я!
О, чего ж еще, о, чего мне ждать?
Сына труп в руках я держу своих —
Очи ранит вид трупа нового;
Отовсюду смерть на меня глядит.
Мать несчастная! Бедное дитя!

На алтаре она ножом священным
Желанный мрак на очи навела,
Оплакав славный жребий Мегарея[55],
Рок Гемона – и в третьем, смертном вопле
Детоубийцу-мужа проклиная.

Увы!
Ужас сердце жмет. Кто из вас, друзья,
Меч отточенный в грудь мою вонзит?
О несчастный я! О постылый день!
Приросла к душе горесть лютая.

Да, государь: виновником обеих
Тебя смертей царица назвала.

Но как исторгла жизнь свою она?

Ударом в печень роковым – услышав
О смерти сына жалостную весть.

Жалостную весть о моей вине!
Да, никто другой не виновен в том.
И тебя, мой друг, я один убил,
Я, – один лишь я. Слуги верные,
Уведите в глушь поскорей меня —
Вознесен был я, – стал ничем теперь.

Уйти бы лучше – если лучшим вправе
Назвать мы зло: страданью люб конец.

Явись,
Жребий мой, явись! Милость высшую,
Дар прекраснейший принесешь ты мне, —
День предельный мой! О, явись, явись,
Чтоб не видеть мне завтрашней зари!