Где властвует любовь - Куин Джулия

Колин удостоил ее снисходительным взглядом.

– Не считая того, что половину времени я провожу за границей.

Пенелопа проигнорировала его сарказм.

– Зато ты отлично пишешь.

Колин усмехнулся, собираясь отразить ее довольно слабые доводы язвительной репликой, но утверждение, что он «отлично пишет», вызвало в его душе такой восторженный отклик, что он так и остался сидеть с дурацкой ухмылкой на лице.

– Колин, с тобой все в порядке? – встревожилась Пенелопа.

– Конечно, – поспешно отозвался он, постаравшись при дать своему лицу более осмысленное выражение. – А почему ты спрашиваешь?

– Потому что у тебя какой-то странный вид. Очумелый, я бы сказала.

– Со мной все в порядке, – заверил он ее чуть громче, чем было необходимо. – Просто я размышлял о скандале.

Пенелопа испустила раздосадованный вздох, вызвавший у Колина раздражение. Интересно, чем это он ей так досадил?

– Какой скандал? – осведомилась она.

– Который разразится, когда Элоизу разоблачат, – проскрежетал он.

– Она не имеет никакого отношения к леди Уистлдаун! – упорствовала Пенелопа.

Колин внезапно выпрямился в кресле, осененный новой идеей.

– А знаешь, – произнес он напряженным тоном, – в сущности, это не важно.

Пенелопа тупо смотрела на него добрых три секунды, затем обвела взглядом комнату.

– Где еда? – пробормотала она. – Должно быть, у меня головокружение от голода. Разве ты не сходил с ума последние десять минут от одной только мысли, что это может быть Элоиза?

Как будто это послужило условным сигналом, на пороге появился Брайерли с тяжело нагруженным подносом. Пенелопа и Колин молча ждали, пока дворецкий накрывал на стол.

– Прикажете наполнить ваши тарелки? – осведомился он.

– Нет, спасибо, – поспешно ответила Пенелопа. – Мы справимся сами.

Брайерли кивнул и, наполнив два стакана лимонадом, вышел из комнаты.

– Слушай. – Колин вскочил на ноги и притворил дверь, оставив лишь узкую щелочку, чтобы соблюсти приличия.

– Может, что-нибудь съешь сначала? – предложила Пенелопа, держа на весу тарелку, которую она наполнила разными закусками.

Колин взял кусок сыра и проглотил его в два укуса.

– Так вот, – продолжил он. – Даже если Элоиза не леди Уистлдаун (в чем я сомневаюсь), это не важно. Потому что, если подобные подозрения возникли у меня, они могли возникнуть у кого угодно.

– Ну и что?

Колин сдержал порыв схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть.

– Как ты не понимаешь? Если кто-нибудь ткнет в нее пальцем, она погибла.

– С какой стати, – сказала Пенелопа, с трудом расцепив зубы, – если она не леди Уистлдаун!

– А как она это докажет? – парировал Колин, вскочив на ноги. – Достаточно кому-нибудь пустить слух. Сплетни, как ты знаешь, имеют обыкновение жить собственной жизнью.

– Колин, то, что ты говоришь, лишено всякого смысла.

– Нет, если ты пошевелишь мозгами. – Он повернулся к ней лицом, охваченный эмоциями такой силы, что не смог бы отвести от нее взгляда, даже если бы крыша рухнула им на голову. – Представь, если бы я рассказал всем, что соблазнил тебя.

Пенелопа молча ждала, застыв в неподвижности.

– Твоя репутация была бы погублена навеки, – продолжил Колин, опустившись на корточки перед софой, где она сидела, так что их глаза оказались на одном уровне. – И не важно, что мы даже никогда не целовались. Такова сила слова, моя дорогая Пенелопа.

Ее лицо словно застыло. И одновременно разрумянилось.

– Я… я не знаю, что сказать, – сбивчиво произнесла она.

А затем произошла совершенно невероятная вещь. Колин понял, что он тоже не знает, что сказать. Потому что забыл о сплетнях и слухах, о силе слова и прочей чепухе. Единственное, о чем он мог думать, так это о поцелуях…

И о том, что ему хочется поцеловать Пенелопу Федерингтон.

Пенелопу Федерингтон!

Милостивый Боже, это все равно что поцеловать собственную сестру.

Не считая того, что она ему не сестра.

Он украдкой взглянул на Пенелопу; она выглядела необычайно соблазнительно, и он удивился, что не заметил этого сразу, как только вошел.

Нет, определенно он не может относиться к ней как к сестре.

– Колин? – Ее голос был не громче шепота, а в затуманившихся глазах странное выражение. Как это он не замечал раньше, какого они необычного оттенка? Карие с золотистыми ободками вокруг зрачка. Он никогда не встречал ничего подобного, а ведь он видел Пенелопу сотни раз.

Колин резко выпрямился. Наверное, все дело в том, что он привык смотреть на нее сверху вниз. Вот и не разглядел ее глаза. Пенелопа тоже встала. Проклятие!

– Колин, – еле слышно повторила она, – могу я попросить тебя об одолжении?

Была ли то мужская интуиция или разновидность безрассудства, но настойчивый внутренний голос говорил ему, что, чего бы она сейчас ни захотела, это безумная идея.

Однако Колин повел себя как последний идиот: губы его раздвинулись, и он услышал, как голос, чертовски похожий на его собственный, произнес:

– Конечно.

Пенелопа подняла к нему лицо, и на мгновение ему показалось, что она собирается поцеловать его, но затем он понял, что она просто подбирает слова.

– Ты не мог бы… – Она запнулась.

Ну конечно. С чего бы ей целоваться с ним?

– Ты не мог бы… поцеловать меня?

Глава 9

– Что? – спросил Колин, опешив.

Румянец Пенелопы стал гуще, чем представлялось возможным.

– Ничего, – пробормотала она, отвернувшись. – Забудь, что я сказала.

«Отличная идея», – подумал Колин.

Но едва он решил, что его мир может вернуться в привычное русло, как Пенелопа стремительно обернулась. В ее глазах сверкал такой огонь, что Колин поразился.

– Нет, я не желаю ничего забывать! – выкрикнула она. – Всю жизнь я только и делала, что старалась забыть то одно, то другое, и никогда не говорила, чего я действительно хочу.

Колин попытался что-то сказать, но его горло перехватило.

– Это ничего не будет значить, – продолжила она. – Обещаю тебе, что я никогда не напомню тебе об этом, но я могу умереть завтра…

– И что?

Она не сводила с него огромных умоляющих глаз… Колин почувствовал, что его решимость тает.

– Мне двадцать восемь, – печально сказала Пенелопа. – Я старая дева, и меня никогда не целовали.

Колин тщетно открывал рот. Еще несколько минут назад он прекрасно артикулировал слова, но сейчас не мог произнести ни звука.

А Пенелопа продолжала говорить, ее щеки восхитительно пламенели, губы двигались так быстро, что Колин не мог не задаваться вопросом, каково это – почувствовать их на своей коже. На шее, плечах и… в других местах:

– Я останусь старой девой и в двадцать девять, – сказала она, – и в тридцать. Я могу завтра умереть и…

– Едва ли, – выговорил он наконец.

– Но я могу! И это убьет меня, потому что…

– Ты уже будешь мертва, – возразил он, отметив, что его голос звучит как-то странно и придушенно.

– Я не хочу умирать, не узнав, что такое поцелуй, – закончила она.

Колин мог назвать сотню причин, почему целовать Пенелопу Федерингтон – безумная идея, и первая из них заключалась в том, что ему этого очень хотелось.