Мари-Бернадетт Дюпюи - Возлюбленная кюре
– Выбросьте это из головы, мадам Анни! Мадам де Салиньяк – красивая и обходительная дама, вот наш кюре ее и привечает. Похожая история была и с отцом Биссетом. Она часто заглядывала в пресбитерий, приносила гостинцы: грецкие орехи, ликер из черной смородины, баночку фуа-гра. Он мне потом хвастался. А еще был такой случай… Я шел вдоль живой изгороди, что близ пруда. Это было в мае. Мадам де Салиньяк с подругами устроили пикник на лугу. Приятно было на них смотреть, скажу я вам! Светлые платья, шляпки, зонтики… И тут я вижу, что с ними кюре Биссет, черный, как ворон, среди синичек. И он смеется, щиплет дам за бочок. А потом они начинают играть в жмурки…
– И что потом? – Анни от изумления и рот раскрыла.
– Когда пришел черед водить отцу Биссету и он подошел с завязанными глазами к мадам де Салиньяк, она засмеялась – да громко так! – и он схватил ее за талию и не хотел отпускать. К слову, в городке этого кюре недолюбливали. В исповедальне он грозил адским огнем за любую пустячную провинность, а сам, стоило увидеть юбку, становился красным, как дьявол, и весь дрожал!
Услышанное огорчило служанку еще больше.
– Упаси нас Господь от таких священников!
– Я думаю, отец Ролан не такой, как Биссет. Он хороший проповедник, и я часто застаю его в церкви, когда он молится.
– Хорошо, если так, Алсид… Но в следующий раз, когда я поеду на денек к детям в Ангулем, вы уж присмотрите за ним, окажи́те мне услугу. Мне будет спокойнее, если по возвращении я узнаю, что в пресбитерий никто не приходил. Особенно мадам де Салиньяк.
Ризничий пообещал, хоть и без особого воодушевления. Но почему бы и вправду не оказать услугу такой славной и приветливой женщине, как Анни?
* * *Эрнест Менье поджидал мать на набережной Шаранты, на остановке дилижансов. Целую неделю от нее не было новостей, и он немного волновался. Но Анни вышла из экипажа с улыбкой на устах, в своем лучшем платье и с черной шерстяной шалью на плечах.
– Сынок, как же я рада тебя видеть, – сказала она, целуя его в щеку.
Холодный ветер играл коричневыми мертвыми листьями под прозрачным небом, предвещавшим первые заморозки. В порту собралось множество грузовых судов и барж, поэтому набережная кишела телегами, вокруг которых суетились приказчики и чернорабочие. Впрочем, порт есть порт, и жители квартала Умо к этому давно привыкли.
– Приятно снова оказаться в городе, – сказала Анни, вздыхая. – В сельской местности, Эрнест, поздней осенью не так уж и весело.
– Ты права, мама. Но меньше чем через месяц ты вернешься насовсем. Я уже приготовил для тебя комнату. Матрас проветрили как следует, коврик выбили, и угля для печки я купил. Эльвина мне очень помогла.
– Хорошие вы у меня… – пробормотала вдова со слезами радости на глазах.
– К Рождеству у меня три выгодных заказа, так что, милая матушка, накроем стол не хуже, чем у буржуа! Помнится, я жаловался тебе, что дела идут не так уж хорошо, как хотелось бы, когда ты приезжала на День Всех Святых. Но теперь мне улыбнулась удача!
Под руку они подошли к мастерской Эрнеста. Портной усадил мать в задней комнате и положил перед ней на стол румяную сдобную булку.
– Ну, не обижает тебя твой хозяин? – спросил он, подавая кофе.
– Мы с кюре немного поскандалили, сынок. Я даже пригрозила ему каминными щипцами. Ты советовал молчать, но я не сдержалась и заявила ему в глаза, что застала его с любовницей.
– Не стоило, мама! Как он должен был себя чувствовать?
– Сейчас ты узнаешь, что из этого получилось. Господин кюре передал для тебя письмо, он написал его сам. Вот прочти-ка!
Дорогой Эрнест!
Не имею чести быть с вами знакомым, но ваша матушка отзывается о вас в самых лестных выражениях, поэтому новость, которую я позволю себе сообщить, в силу глубокой сыновней любви вас обрадует. Я очень доволен мадам Менье во всех отношениях, поэтому повышаю ей жалованье до 100 франков ежемесячно.
Примите мои заверения в совершеннейшем к вам почтении,
Шарваз, кюре поселка Сен-Жермен– Что? Он повышает тебе жалованье? – вскричал Эрнест.
– Представь себе! А теперь я расскажу, как все было…
Анни пересказала сыну разговор с кюре в мельчайших деталях: и то, как он ее упрекал, и свои язвительные ответные реплики.
– Сохрани это письмо, малыш! Пригодится, когда я буду подыскивать себе место в нашем квартале, – сказала она.
Через час Эрнест вернулся к работе, а Анни вышла на улицу. Ей не терпелось перемолвиться словечком с соседками. Рассудив, что до Сен-Жермен далеко и никому от этого вреда не будет, она рассказала историю о блудливой жене доктора и кюре, которых застала в постели, школьной подруге и нескольким коммерсантам со своей улицы.
У подруги рассказ вызвал возмущение, булочник изумился, а мясник – тот и вовсе расхохотался. Гордая своим успехом, служанка кюре Шарваза попросила никому больше об этом не рассказывать.
– На Рождество я уже буду дома, вернусь насовсем, да еще с приличными деньгами в кармане, – сказала она, выходя из лавки. – У Салиньяков ребенок, хороший мальчик. Не хватало, чтобы он лишился семьи! А мой хозяин закончит расстригой, если не научится противостоять козням таких дамочек, как эта!
Позже все эти люди будут вспоминать ноябрьский день, когда они в последний раз видели Анни Менье живой.
* * *В это время Ролан Шарваз сжимал Матильду в объятиях на развороченной постели – до того жаркой была их любовная схватка. Молодая женщина пришла в пресбитерий, светясь от счастья. Доктор уехал надолго, и она могла остаться с любовником до самого вечера.
Перед отъездом она сладким голоском расспросила супруга, кого из своих пациентов он планирует сегодня навестить.
– Сначала заеду к мяснику в Сен-Сорнен, потом в деревню Марийяк. На обратном пути загляну в Ла-Брус. Нашего друга нотариуса мучает ревматизм.
Матильда подставила ему губы для прощального поцелуя, и обрадованный доктор, улыбаясь в усы, сел на двуколку и уехал. Матильда взбежала по лестнице в спальню, быстренько сбросила домашнее платье, вымылась за ширмой, оделась, подрумянила щеки и надушилась любимыми духами.
Зная, что они проведут вместе много времени, ничего не опасаясь, она захватила с собой кусок пирога и бутылку белого вина.
– Мы достойно отпраздновали нашу свободу, да, любимый? – прошептала она на ухо любовнику.
– Ты имеешь в виду отсутствие моей служанки?
Какое-то время он молча любовался ею. Полуобнаженная, среди смятых простыней, с порозовевшими щечками и припухшими от поцелуев губами, Матильда представляла собой очаровательную картину.
– Ты такая красивая! – вздохнул Шарваз. – Скажи, кто-то видел, как ты поднималась ко мне? Я теперь живу в вечном страхе, Матильда!
– Нельзя было упустить такой случай, Ролан! Не бойся, на улице холодно, и все сидят по домам.
– Но если Анни узнает, она поймет, что я солгал, что я не отказался от тебя, – проговорил он тихо.
Она попыталась успокоить его лаской, но мужчина отвернулся. Для него мучительно было даже думать о том, что снова придется препираться со служанкой. Он закрыл глаза, представил ее поблекшее лицо, полное и красное, и то, с каким презрением она смотрела на него. Вспомнил, как она крикнула: «Я своими глазами видела, как вы прелюбодействуете с мадам де Салиньяк!»
– Одевайся скорее, Матильда, – сухо бросил он любовнице. – Представь, что будет, если за мной зайдет ризничий или если кому-то из местных понадобится священник. Да и муж твой может приехать раньше, чем обещал!
– Эта Анни все испортила, – отозвалась жена доктора. – Не проходит и дня, чтобы я не пожалела, что мы ее наняли.
Шарваз жестом выразил свое согласие, но предпочел промолчать. Иллюзий он не питал. Если интрига с Матильдой станет достоянием гласности, он лишится всего: репутации, сана… Мадам Кайер, в гостях у которой он провел две недели, соврав всем, что едет в Савойю, умоляла его быть осторожным. По ее мнению, даже чисто дружеские отношения с такой женщиной, как Матильда де Салиньяк, могут закончиться для него неприятностями. А ведь он ни словом не обмолвился о природе их связи из страха, что навсегда утратит уважение и привязанность своего доброго друга. Мадам Кайер была единственной женщиной, к которой он питал искреннее почтение.
– Тебе бы тоже не мешало привести себя в порядок, – заметила Матильда одолеваемому мрачными предчувствиями любовнику.
Кюре встал, нервно одернул сутану, пригладил волосы. Подпоясался, подвесил к поясу четки… И вдруг неожиданная идея осенила его.
– А если я тебя украду? – вскричал он, изумленный силой собственной страсти. – Вот единственное решение! Благодаря щедрости родителей у тебя есть сбережения, ты любишь меня, и я тебя люблю. Матильда, мне невыносимо думать, что твой увалень муж к тебе прикасается, что вы спите в одной постели и он может делать с тобой все, что хочет, каждую ночь! Я сниму сутану, и мы убежим в Америку!
