Тара Сивик - Прыг-скок-кувырок, или Мысли о свадьбе
– А? Что ты сказала? – спрашиваю я, поскольку она свою речь продолжает, а я несколько последних фраз упустил.
– Сказала, что Дженни думает, будто Дрю сегодня вечером собирается сделать ей предложение. Можешь поверить в такую дичь?
Я в шоке: голова медленно поворачивается так, что мы оказываемся лицом к лицу, челюсть отпадает, официантка с шампанским забыты напрочь.
– Дрю? Предложение? Сейчас?
Чертегобенатьблин!
– Вот и я про то же! Прежде всего так уж давно они вместе, и, во‑вторых, кто, к чертям собачьим, делает предложение на предсвадебном банкете у других?! Если меня спросить, так это просто дурной вкус. Перехватывать всеобщее внимание от готовой под венец пары и направлять его на себя. Да это им прямо оплеуха. Типа: «Эй, все! Поглядите на меня! Я – полный засранец и хочу, чтоб все глазели на меня, а не на тех двоих, как полагалось бы! Ха-ха, такой вот я засранец, есть у кого камера запечатлеть мое засранство на веки вечные?» – со смехом говорит Клэр и качает головой, мысленно представляя себе такого засранца.
Только ведь я и есть этот засранец! Этот засранец, мать твою бенать, я!
Рука просовывается между нами, и сквозь туман своей жалкой участи засранца я различаю бокал шампанского, который она держит. Чую, как мозги мои буквально отключаются. Слышу какой-то компьютерный голос, ведущий обратный отсчет от пяти, и ощущаю себя киношным сапером, не знающим, какой проводок перекусывать – красный или синий.
Красный или синий? КРАСНЫЙ ИЛИ, МАТЬ ТВОЮ БЕНАТЬ, СИНИЙ?!
Клэр тянется к своему бокалу с шампанским.
Ну, вы знаете, всегда болтают про то, что в момент, когда теряешь голову, представляется, будто видишь сон, как в замедленной съемке? Я прежде такого никогда не испытывал, всегда считал это полнейшей чушью, которую выдумывают, чтобы приукрасить свой рассказ.
Ну, так я прав.
Эта хреновина не движется замедленно, она движется быстрее скорости света, и я перекусываю не тот проводок… взрыв – и я уже не я, а полный осел-придурок.
Моя рука, словно бы совершенно отделенная от остального тела, взлетает со своего места на столе, сшибая по пути горящую свечу, солонку и мой собственный бокал шампанского, а заодно и два наполненных водой стакана, пальцами вцепляется в ножку бокала Клэр, когда та уже подносит его к губам.
Вырываю бокал из ее руки, расплескивая вокруг дорогущее шампанское. Где-то в самой глубине сознания слышу чей-то вопль: «Не-е‑е‑е‑ет!» – и совершенно не замечаю, что наглухо чокнувшийся осел, вопящий посреди «Пирса W», это я.
Не раздумывая ни секунды о том, что делаю, или о том, что все вокруг смотрят на меня с ужасом, мигом подношу бокал к губам, запрокидываю голову и вливаю все его содержимое себе в глотку. В том числе и кольцо.
Когда же я со звоном блямкаю пустым бокалом об стол, Дрю склоняется ко мне и шепчет на ухо:
– Чел, меняешь план? Я к тому, что, если по новому плану ты постараешься высрать это кольцо, то, должен тебе сказать, это очень не романтично.
13. Урочный Час
Я сейчас заплачу.
Я сейчас заплачу, как, прости господи, дитя, – и ничего не могу с собой поделать. Все труднее глотать, потому как здорово давит горло, и, чую, начинает с ума сводить бесконечное мерцание света из-за того, что приходится часто-часто моргать, удерживая слезы подальше от глаз.
Сучья порода, да я сейчас просто тупо разревусь. Есть женщины, которым по силам сдерживать плач без того, чтоб их макияж слинял или жидкость потекла изо всех дырок на лице, – я не из их числа. На мне роскошный наряд, волосы мои мастерски уложены, мой макияж безукоризнен, и сейчас в три секунды я все это порушу, на все сто перестав владеть мышцами лица. Сейчас я всамделе изо всех сил стараюсь держаться тихо, только все мои старания – псу под хвост, из-за них я издаю звуки, какие можно услышать только в передачах канала «Дискавери», когда уже далеко за полночь. Когда сил больше не останется, глазки у меня сделаются красненькими, будто мне по физии Майк Тайсон[45] съездил.
И во всем этом виновата Лиз. Зачем ей нужно быть сейчас такой прекрасной?
Мы стоим в нише в глубине церкви, считаные секунды отделяют нас от прохода к алтарю. Остальные подружки невесты уже отправились туда, присоединившись к шаферам жениха, двери, ведущие в церковь, затворились за ними, до последней минуты скрывая от собравшихся гостей тайну первого появления невесты.
Миссис Гэйтс хлопотливо порхает вокруг Лиз, в последний момент что-то поправляя в ее наряде и напоминает: не забывай улыбаться, но не особенно усердствуй, иначе в углах глаз морщинки появятся, и их будет видно на фото. То стоя во весь рост, то присаживаясь на корточки, она круг за кругом обходит Лиз, и я хихикающе подхлюпываю от наворачивающихся на глаза слез, до того она напоминает мне карусельную лошадку. Вдруг пробивает желание спросить Лиз, нет ли у нее какого кнутика взаймы, чтоб я смогла подстегивать ее мамашу, заставляя ее двигаться побыстрее.
– Никак не могу поверить, что ты выходишь замуж, – шепчу я своей лучшей подруге, и обе мы пропускаем мимо ушей напоминание мамаши Лиз, чтоб дочь потуже подбирала ягодицы, идя по проходу.
– Я тоже, – произносит с улыбкой Лиз – и тоже со стоящими в глазах слезами.
– Я люблю Джима и знаю, что вы будете счастливы, – уверяю я ее. – Но на правах твоей лучшей подруги считаю своим долгом сообщить, что, если понадобится, моя машина стоит на улице с полным баком горючего, ключами в замке зажигания и чемоданом с водкой в багажнике. А еще я здорово накачала свою сводническую руку на тот случай, если Джим захочет выпасть в осадок и ему понадобится легкая оплеуха.
Лиз смеется, и я слегка обнимаю ее – осторожненько, чтоб, упаси бог, фату не стянуть или еще что в ее наряде не подпортить. Мне совсем ни к чему, чтобы гнев Мэри Грэйтс обрушился на меня.
– Спасибо, ЛДН[46]. Я тебя люблю.
Нашу сцену, достойную холмарковской открытки[47], прерывают звуки сдавленных всхлипов и глухих ударов. Обернувшись, видим, как кузина Джима, малышка Мелисса, в платье девочки, несущей цветы невесты, оседлала лежащего на полу Гэвина и силится придушить его. Гэвин извивается и бьется под нею, пытаясь избавиться от ладошек, сдавивших ему горло.
– А ну! – грозно шепчу я. Оба тут же застывают и обращают взгляды на меня. – Вы что делаете?!
Гэвин изо всей силы толкается, и Мелисса сваливается с него. Малый с трудом поднимается, хватая свою упавшую подушечку для колец и прижимая ее к груди.
– Эта долбаная чертовка взяла мою подушечку! Паршивка! – во весь голос сообщает Гэвин.
– А он ногой пнул меня туда, куда никому-никому нельзя притрагиваться, – жалуется Мелисса, топая ножкой.
– Ну вот, – бормочет миссис Грэйтс.
– Иди, грязи наешься! – оборачиваясь, вопит Мелиссе Гэвин.
– И не подумаю грязь есть! – вопит в ответ та.
– ЖРИ ЕЕ СВОЕЙ КУРИНОЙ МОРДОЙ!
Детячья анархия – целиком и полностью! Прежде чем я успеваю решить, на кого из деток зарычать, мелодия звучащего органа меняется, раздаются звуки, под которые мне надлежит ступить в проход в сопровождении Гэвина и Мелиссы.
Быстро склоняюсь к обоим, смотрю на них в упор – сурово и решительно, как только могу.
– Послушайте вы, два маленьких чудовища. Как только ступите ногой за эти двери, будет лучше, если вы повесите себе на мордочки улыбки, а все, что издает звуки в вашем теле, законопатите. Только попробуйте заговорить, пихнуться, толкнуться, ругнуться, заспорить, а то и просто косо глянуть друг на друга, я как пить дать вытолкаю вас под зад коленом из этой церкви и запру в подвале со страшными клоунами.
Я шиплю, подчеркивая, что вовсе не шучу, и распрямляюсь, подтягивая перед своего длинного платья без бретелек.
– Если я клоуна увижу, я ему как дам по яйцам!
– Гэвин Аллен! – рыкаю я.
– Что? Мы же еще не переступили за эти двери, – твердит он, тыча пальцем в закрытый проход.
– Малец где-то прав, – шепчет Лиз.
– Не балуй, – цежу я сквозь стиснутые зубы, при этом поворачиваюсь и киваю двум церковным служкам, давая знак, что они могут распахивать обе створки дверей для моего выхода. Когда я делаю первый шаг по проходу, слышу, как Гэвин шепчет Мелиссе:
– Моя мама не побоится стукнуть маленького.
Спасибо еще, моя угроза действует, и оба ребенка следуют по церкви до самого конца, не поубивав друг друга. Церемония прекрасна, единственная заминка происходит во время причастия.
Лиз – католичка, а потому настояла на полном обряде, принятом в римско-католической церкви. Картер «своего рода» католик, то есть в детстве был крещен, принял первое причастие и исполнял все другое, что требовалось, но в церковь он ходит только по большим праздникам, на свадьбы и похороны. Тем не менее, когда доходит черед до причастия, он встает в очередь и берет с собой Гэвина, поскольку по ходу церемонии сын оказался с ним в одной стороне церкви.
