Э. Джонстон - Сказки тысячи ночей
Я закрепила кудель на основной нити и отмерила моток достаточной длины, чтобы начать работу. Придерживая пряслице, чтобы пряжа не размоталась, я сделала глубокий вдох и принялась прясть.
Поначалу не происходило ничего необычного, только нарастал моток пряжи под моими пальцами. Я невольно начала подстраивать дыхание под ритм вращения веретена, и мое сердце стало биться в такт. Не успела я моргнуть глазом, как уже летела над пустыней, быстрее лошади или песчаного ворона, устремившись к шатрам нашего отца. К своей сестре.
Отцовских верблюдов не было на месте, и я поняла, что вижу минувшие дни, как и задумала. Это было уже после того, как я уехала с Ло-Мелхиином, но до того, как отец вернулся с караваном. Над шатром моей матери реяло пурпурное знамя – не такого цвета, как для траура. У входа в шатер не были разложены маринованные коренья, напоминающие о том, что мертвые не знают нужды. Они не оплакивали меня как умершую, хоть и горевали о разлуке со мной. Сестра знала, что я еще жива, и весть об этом распространялась вниз по течению вади, словно потоп.
Я нашла сестру в шатре, где раньше мы жили вместе и где теперь она спала одна. Ее постель и ковры были сдвинуты в сторону, обнажая хорошо утрамбованный песок. Сестра ходила по кругу, рассыпая за собой ракушечный порошок, пока, наконец, круг не сомкнулся. Потом она развернулась и опустилась на колени перед предметами, которые поставила в центре круга. Там было мое первое пряслице, моя любимая расписная пиала и бронзовый нож, которым я резала мясо. Сестра достала небольшой сверток, в котором я узнала свой набор для вышивания, и положила его с остальными вещами. Затем она запела.
Я не слышала слов, но видела, как внутри круга возникает сила. Раньше порошок был еле виден, почти сливаясь с грязно-коричневым цветом песка. Потом белая линия стала ярче и от нее побежали лучики к каждому из предметов и к моей сестре, окутывая их своей силой.
Когда круг засиял так ярко, что на него стало больно смотреть, сестра потянулась к стоявшей рядом сумке и достала две лампы из половинок скорлупы, поставив их рядом с остальными предметами. Они уже сияли ярким светом от бессчетных молитв, которые произносили перед ними. Свет ослепил меня, и я отшатнулась.
Стоило мне пошевелиться, как я снова взлетела и устремилась через пустыню к касру Ло-Мелхиина, оказавшись в своей комнате за прялкой. Я моргнула, все еще ослепленная сиянием от обряда, который проводила сестра. Моя лампа горела белым светом, а шар сиял в его лучах. На коленях у меня была целая гора готовой пряжи. Хотя я пряла из некрашеной шерсти, пряжа вышла такой белой, будто ее отбеливали несколько дней. Я поспешно закрепила кончик нити, чтобы она не распустилась, и плотно намотала ее на клубок, который нашла на дне корзинки.
Я захотела увидеть видение, поработала, и оно пришло ко мне. Солнце дошло до другого окна, а часовая свеча догорела до полудня, но тело мое не затекло от долгой неподвижной работы. Однако я была утомлена и пошатнулась, встав на ноги. Я подошла к своей постели и улеглась на нее. Даже сам Ло-Мелхиин сейчас не смог бы заставить меня подняться.
Я провалилась в темноту, но она была мягкой и приятной, а по краям горел знакомый белый свет.
Глава 19
Я проспала самую жаркую часть дня, а когда проснулась, тоскуя по пустыне, отправилась в сад с фонтаном. Звук журчащей воды был совсем не похож на звуки дома, но почему-то он меня успокаивал. В нем был ритм, отзывавшийся в моих пальцах так же, как ритм вращения веретена. Ночные цветы только начали распускаться, и их нежный аромат помог мне снять усталость.
В саду я была не одна. Мать Ло-Мелхиина сидела рядом с одной из финиковых пальм на широкой подушке, у ее локтя стоял кувшин с вином, разбавленным водой. Встретившись со мной взглядом, она показала мне на место рядом с собой, и я прошла через сад, чтобы сесть подле нее. Мое место было не совсем в тени, но свет вечернего солнца уже не казался столь ярким после моего видения.
– Когда мой сын только начал ездить на охоту, я боялась за него, – сказала она, когда я уселась. Вина она мне не предложила.
– Пустыня жестока и полна опасностей, – заметила я.
– Ты права, – признала она. – И все же мой сын не пал жертвой ни одной из них. Даже когда он отправился в пустыню в самый первый раз, она приняла его и не причинила ему вреда.
– Должно быть, он хорошо знает ее обычаи, – сказала я. – Таков наш отец. Он всегда возвращается из своих странствий невредимым, и лишь дорожная пыль оставляет на нем свой след.
– Мой сын хорошо изучил пустыню, – согласилась она. – Но когда его душа изменилась, он стал выставлять свою мудрость напоказ.
Я вспомнила, что говорили женщины в мастерской. Пусть Ло-Мелхиин возвращался из пустыни невредимым, но его спутники – нет. Наш отец гордился не только собственной стойкостью, но силой всего каравана, до последней овцы.
– Пустыня не терпит насмешек, – сказала я. – В конце концов она всегда возьмет свое.
– И вот мой сын наконец заплатил сполна, – вздохнула она. – Гигантская птица напала на него, изрезав его тело своими серебристыми когтями, сиявшими столь ярко, что остальные охотники не могли смотреть на них, и теперь он лежит без движения в постели, не отличая небо от песка, чего с ним не случалось многие месяцы.
Вспомнив, с какой легкостью гигантская птица рассекла горло нашей овцы, я нисколько не усомнилась в ее словах.
– Не началась ли у него лихорадка? – спросила я.
– У него нет жара, – ответила она. – И целители не видят никаких следов заражения. Порезы неглубоки и едва кровоточат с тех пор, как на них наложили повязки, но все же он не приходит в себя.
Наконец она налила вина в чашу и подала ее мне. Я взяла ее со словами благодарности и стала медленно пить. Вино было горьковатым на вкус, а все вокруг приобрело более четкие очертания. Белый свет моего видения исчез, а с ним и ритм, хотя я все еще слышала его отзвуки в журчании фонтана.
– Женщины говорят, что ты вышила все случившееся до того, как могла об этом узнать, – сказала мать Ло-Мелхиина.
Я не отвечала. Раньше слова приходили ко мне сами, но сейчас, когда я не была сосредоточена на работе, мне было нечего сказать.
– Когда умирает король, всегда возникает смута, даже если он оставил наследника, – сказала она. – Если же наследника нет, воцаряется безумие, которое может погубить город и все королевство.
В мою восьмую зиму умер наш баран-вожак.
Овцы не отходили от него ни на миг, а остальные бараны несколько дней сражались между собой, пока не погиб еще один, самый молодой из них – его рога еще не окрепли настолько, чтобы защитить череп, но он все же ввязался в бой. Должно быть, у мужчин все бывает еще страшнее.
– Мой сын больше не хороший человек, – сказала она. – Но он хороший король. Если все это сотворили твои пустынные чары, умоляю тебя, помоги все исправить. Помоги ему, если можешь.
– Если он умрет, я смогу вернуться в шатры нашего отца, – сказала я. Я не хотела, чтобы мои слова прозвучали жестоко, но ее лицо передернулось. – Я стала бы вдовой, и по закону меня полагалось бы отпустить домой. Мне бы не пришлось больше бояться умереть от рук Ло-Мелхиина. Я смогла бы отправиться домой и взяться за жреческие обряды вместо сестры, чтобы она смогла выйти замуж.
– Ты могла бы сделать это, – произнесла она так медленно, будто слова причиняли ей боль. – Но город будет охвачен хаосом, а хаос разлетается по пустыне быстрей песчаных воронов. Твоей семье не укрыться от него, как бы хорошо ни шла торговля у твоего отца.
Когда умер отец Ло-Мелхиина, наш отец не ездил торговать целый год. На дорогах было небезопасно, говорил он нашим матерям, когда думал, что мы с сестрой не слышим. Он не хотел рисковать своим караваном, а у нас хватало запасов, чтобы продержаться какое-то время. Умерли трое ягнят и один верблюд, но мы выжили. Если на трон не взойдет новый король, некому будет следить за порядком на дорогах и за соблюдением законов. Отцу придется оставаться дома, пока нас не настигнет крайняя нужда, а в этом случае торговля может стоить ему жизни.
– Но что я могу поделать? – спросила я.
– Ты вышила это, будто видела, как все случилось, – сказала мать Ло-Мелхиина. – Не знаю, была ли ты просто свидетелем или причиной, но пойди взгляни на моего сына, и, быть может, ты придумаешь, как исцелить его.
Я хотела отказаться. Я видела свой дом с такой ясностью, что почти чувствовала запах овечьей шкуры и мяса, жарившегося на огне. Я слышала, как дерутся мои братья, чтобы определить, кому достанется самая скучная работа. Я чувствовала руку сестры в своей, пока мы наблюдали за ними, хихикая над их ребяческими выходками. Я не стану исцелять Ло-Мелхиина ради него самого.
– Хорошо, я пойду, – сказала я.
Она встала, тряхнув львиной гривой, оттенявшей ее смуглое лицо, и помогла мне подняться. Я зашла в свои покои за покрывалом и накидкой и заколола пряди, выбившиеся из прически, пока я спала. Потом она повела меня в купальню. Мы прошли мимо ванн, где меня купали, минуя помещение, где меня одевали, и зашли в комнату, где лежал Ло-Мелхиин.
