Дебора Смит - Счастье за углом
– Я понимаю, ваша честь. И обещаю, что этого не повторится. Они не вернутся. На самом деле я сильно сомневаюсь, что их еще хоть раз заманят в Северную Калифорнию.
– Ты ведешь себя как сторожевой пес, исходя из собственных интересов, так ведь? Все знают, что ты хочешь выкупить дом Нэтти для себя.
– Да, я хочу купить дом Нэтти. И всегда хотел. Если Кэти Дин согласится его продать, я куплю. Но дело не только в этом. В ее личную жизнь и так слишком часто лезут. И я не позволю фотографам пролезть еще и на ферму.
– Благие намерения не заменят тебе соблюдения закона. Насколько я вижу, ты ничуть не жалеешь о том, что запугал до смерти трех социальных паразитов и уничтожил все их оборудование.
– Это неправда, ваша честь. Я сожалею. Я очень хотел бы еще раз врезать лопатой по четырехсотмиллиметровому объективу. Потому что разбил только кофр.
Бентон отложил молоток. Взглянул на стенографистку поверх очков для чтения.
– Миссис Халфакр, дайте пальцам отдохнуть. Это не для протокола.
Миссис Халфакр улыбнулась и положила руки на колени, обтянутые лимонно-желтым платьем с вышивкой из розовых пасхальных цыплят по подолу. Бентон мрачно на меня уставился.
– Я уже четыре года хочу задать тебе один вопрос. Сейчас ты под присягой, так что я рассчитываю на искренний ответ.
– Есть правда, а есть факты. Но я постараюсь.
– После событий одиннадцатого сентября ты не пытался пойти в армию?
– Пытался. Несколько раз. Но мне отказали. Им не понравились мой возраст за тридцать и слишком сильное желание убивать всех по имени Мохаммед.
– А ты не думал о терапии, которая поможет тебе справиться с гневом? Твои сеансы с доктором «Смирнофф» и «Абсолют» не в счет.
– Терапия существует для тех, кто страдает от немотивированных припадков ярости и вины. Мои гнев и вина полностью мотивированы фактами.
– Я читал о том, что ты сделал одиннадцатого сентября. Никаких фактов, доказывающих твою вину, я не вижу.
– Я должен был заниматься сыном в то утро. Мы с женой, как обычно, спорили, чей график работы важнее, ее или мой, и это я настоял, чтобы она забрала ребенка. В итоге они оба погибли. Этого факта ничто не изменит.
– Понимаю. Ты считаешь, что должен был предвидеть будущее и все решения принимать в зависимости от итогов. И предусмотреть даже действия террористов. То, в чем ты винишь себя, Томас, всего лишь злая воля неподвластной нам судьбы. То, чего ни ты, ни я, ни кто-либо другой не могли предвидеть.
– Но это не значит, что я не мог попытаться.
– Ты ищешь, кого наказать. Если бы я сейчас поставил перед тобой Усаму бен Ладена, дал тебе пистолет и позволил его пристрелить, это принесло бы тебе утешение?
– Для этого пришлось бы набить стадион людьми, которые заслуживают смерти не меньше, чем он.
– Не назовешь мне их имен?
– Давайте начнем с тех, кто начал политические и экономические спекуляции на произошедшем и с тех пор наживается на трагедии.
– А я и не знал, что ты у нас тайный террорист.
– Войны развязывают правители ради богатства. История мира не знает иных сценариев.
– Как парень из Джерси, который в тысяча девятьсот шестьдесят шестом пошел в морскую пехоту, я совершенно не в восторге от того, что ты считаешь патриотизм всего лишь фасадом для циничных действий ради выгоды.
– Есть патриоты, а есть политики. Истинный патриотизм – в заботе о доме, семье, обществе, а не в том, чтобы убивать невинных людей в другой стране ради выгоды больших корпораций.
– «Обществом» является вся страна. Такова жизнь.
– Когда на побережье Северной Каролины высадятся чужие армии, я лично оторву им головы и нассу в рот. Но не раньше. – Я обернулся к миссис Халфакр. – Простите мой французский.
Бентон оперся подбородком на сплетенные пальцы.
– Что случилось с человеком, который хотел убить всех по имени Мохаммед?
– Увидел слишком много фотографий женщин и детей, убитых нами в Ираке.
– Нами?
– Если мы правда верим в то, что «мы – народ, который правит», то да.
– Если бы Эйзенхауэр беспокоился об убитых гражданских во время вторжения в Нормандию, мы сейчас говорили бы по-немецки.
– Если бы Эйзенхауэр сейчас был здесь, он повторил бы слова, которые сказал, уходя из Белого дома: «Не позволяйте корпорациям и военным получить слишком много власти».
– Давай-ка посмотрим, правильно ли я тебя понял, Томас. Кто-то убил твоих жену и сына. Ты не знаешь, кто именно в ответе за их смерть, веришь в собственную версию фактов, хочешь наказать легионы безликих злодеев, а потому… винишь себя и нападаешь на съемочное оборудование.
– Я виню себя в том, что послал жену и сына умирать ради того, чтоб мой рабочий график не сбился. А что до нападения на оборудование, так это только начало.
– Тогда давай будем честными. Личное пространство Кэтрин Дин не является для тебя личным мотивом.
– Ваша честь, вы выбрали долгий путь к неверному выводу.
– Тогда просвети меня, какой же вывод верен.
– Если я смогу спасти ей жизнь, если рай действительно существует, а мой сын находится в раю, у меня появится шанс попасть к нему, когда я покончу с собой.
Тишина. И только аханье миссис Халфакр.
Бентон медленно опустил руку на молоток.
– Ты… видишь в Кэтрин Дин возможность заработать призовые очки у Бога?
Ну и что он ожидал услышать в ответ? Правду? Что я не верю в рай, не надеюсь когда-нибудь снова увидеть Этана и считаю Бога глюком обкурившегося человечества? Что я люблю Кэти? Люблю чистой и простой любовью. Женщину, которую никогда не видел. Нет, если я скажу об этом в суде, миссис Халфакр и ее знакомые сплетницы обгадятся. Я пожал плечами.
– У меня большой кармический кредит, расплачиваюсь, как могу. И мне очень хотелось бы вернуться к протоколу.
Бентон вздохнул.
– Миссис Халфакр, прекратите хвататься за сердце и начинайте печатать.
– Господи Иисусе, – сказала миссис Халфакр. – Мне не важно, что о вас говорят, мистер Меттенич. Если вы и сумасшедший, вы хороший сумасшедший.
– О, благодарю, – я галантно поклонился.
Бентон поднял молоток.
– Томас, ты оплатишь этим фотографам полную сумму ущерба, и я не могу отпустить тебя без общественных работ.
– Вы будете скучать по мне во время покера. Кто еще позволит вам выиграть?
– Ты только что подписал свой приговор. – Он поднял молоток. – Компенсация убытков, шесть месяцев условно, две недели исправительных работ на ферме.
Бум.
* * *Так что я застрял на исправительных работах. Пайк был не из тех, кто позволяет преступникам легко отделаться. Тюрьма означала работу. И означала старомодную полосатую робу.
– Да уж, Томми, сынок, теперь ты точно «винтажен», – пропел он, когда я впервые вышел из камеры.
Став новым членом тюремной банды округа Джефферсон, я первым делом обсудил побег в кофейню «Лаки Бин» через дорогу от здания суда, расположенного в тенистом сквере крошечного городка Тартлвилль. Он стоял на каменистом берегу в верховье Руби-Крик, так что бóльшую часть года на главных улицах городка стоял холодный речной туман. Летом здесь было отлично, зимой холод пробирал до костей. Сейчас, весной, туман превращал мою дешевую хлопчатобумажную робу в подобие мокрой холодной перчатки. В апреле здесь слишком холодно для исправительных работ, связанных с водой, а полосатый комбинезон, липнущий к телу, просто унизителен. Я и два моих сокамерника – Берт, хронический мошенник, и Роланд, любитель превышать скорость, – дрожали и ежились на лесах, поставленных у входа в двухэтажный каменный особняк. Нас пытались исправить посредством отмывания каменных горгулий над входом в здание суда.
– Томми, сынок, а пройдись-ка еще раз по левому уху этой горгульи, – скомандовал Пайк со своей сухой и удобной скамейки под лесами. – Оно все еще зеленое. Выглядит так, словно у нее в ухе грибковая инфекция.
– Это же известняк, а поверхность данного камня очень пористая. Тут понадобится грунтовка.
– Я объясню это на заседании городского совета. Они обрадуются тому, что ты решил внести свой вклад в процветание города. Это доказывает, что наша исправительная система работает.
– Так что, мне теперь можно доверять? И можно отвести Берта и Роланда в кофейню, купить по чашке латте?
– По чашке чего? – не понял Берт, начищающий тряпкой каменный постамент горгульи.
– Кофе с молоком, деревенщина ты неотесанная, – объяснил Роланд. И потащил компрессор чуть дальше по лесам. – Мне нравится со вкусом мокко.
– Никто ни за каким кофе не пойдет, – сказал Пайк, делая мне страшные глаза.
– А вот мне интересно, – буркнул Берт. – Как так вышло, что на муниципалитете города с именем черепахи[9] вдруг оказались мартышки?
