Гарриэт Лейн - Элис. Навсегда
Полли опять осматривает мою гостиную.
– Ты живешь здесь одна? – спрашивает она.
– Да.
– У тебя мило.
Услышав ее слова, я словно сама начинаю видеть комнату по-новому, глазами моей гостьи: софа с темно-зеленой обивкой (отданная мне за ненадобностью родственниками из Майда-Вейл), пятна на которой кое-как прикрыты пледом; лампы, подушечки, коврики; унылый вид на невысокий особняк из красного кирпича с решетками на окнах и пульсирующими в них синими огоньками охранной сигнализации. Снизу доносится громкий взрыв смеха подростков, потом слышно, как открывается окно и кто-то кричит:
– Эй, вы там! Уже полночь. Не пора ли разойтись по домам?
И тут же хамский ответ:
– Ничего, потерпишь, старый козел!
Полли гасит сигарету в блюдце, смотрит на меня и сочувственно замечает:
– Вот она, реальная жизнь.
– Да, здесь не Фулем, – холодно отзываюсь я.
– У тебя есть парень? – спрашивает она словно в отместку за мою холодность.
– Сейчас у меня никого нет. Полли, пора ложиться.
– Я должна тебе кое-что рассказать. Мне просто необходимо с кем-то поделиться. А Тедди ничего не хочет слушать. С отцом такое не обсудишь. Можно только все испортить.
– О чем?
– О том, что происходило. В тот день, когда случилась авария. Я все думаю об этом и никак не могу выкинуть из головы. Что она чувствовала, когда уезжала. Вот почему я так загорелась желанием встретиться с тобой, когда Кейт Уиггинс впервые упомянула о свидетельнице. Мне хотелось узнать, говорила ли мама с тобой об этом, остался ли конфликт неразрешенным. А потом я услышала твой рассказ… «Передайте им, что я их очень люблю»… Тогда я подумала, что мама умерла с миром в душе. Вот только я сама никак не могу с этим смириться.
Мне становится неуютно, будто у меня смещается центр тяжести и земля начинает уходить из-под ног.
– Подожди, – говорю я. – Я кое о чем забыла.
Я возвращаюсь в кухню, роюсь по полкам и нахожу далеко в глубине одной из них запылившуюся бутылку, оставшуюся у меня с прошлого Рождества, когда Эстер попросила испечь пропитанный бренди бисквит. Как его пьют? Со льдом или без? Я не знаю, но у меня в морозильнике есть кубики льда. Насыпаю в два стакана и наливаю в каждый немного напитка.
– Здорово! – радуется Полли, забираясь на софу с ногами.
– Почему бы тебе не рассказать все с самого начала? – предлагаю я.
И она рассказывает.
Погода в те январские выходные дни была отвратительная: дождь со снегом, хмурое небо – все это не развевало хандры, которая нередко овладевает людьми после рождественского веселья. Полли и не собиралась приезжать тогда в Бидденбрук, но поссорилась с Сириной, соседкой по квартире («Из-за какой-то ерунды. Я то ли выпила ее молоко, то ли мусор забыла вынести»), а на вечеринке, куда ее пригласили, мог появиться ее бывший – Сандеев, – к новой встрече с которым она пока не была готова. В субботу утром Полли позвонила родителям. К городскому телефону в Хайгейте никто не подходил, и она попробовала набрать номер мобильника Элис.
Ответил Лоренс, потому что Элис вела машину. Они находились в пути.
Элис собиралась пробыть в Бидденбруке до раннего вечера в воскресенье, а Лоренс сам должен был потом вернуться в Лондон поездом во вторник или в среду. Ему нужно было вычитать гранки новой книги, прежде чем отдать ее в типографию.
– Конечно, приезжай к нам, – сказал отец.
И Полли села в поезд, а Лоренс встретил ее на местной станции и довез до дома.
В тот день отправляться на прогулку было уже поздно. Темнело. Лоренс растопил камин в гостиной, Полли улеглась рядом на ковре, и они читали газеты, попивая чай с ореховым пирогом, испеченным Элис. Главной темой разговоров стало повышение, полученное Тедди в галерее Саклера, где его повседневные обязанности теперь сводились главным образом к тому, чтобы удовлетворять интересы обеих сторон и заключать сделки между зачастую ненадежными художниками и русскими нуворишами, которые изъявляли желание и могли себе позволить купить их произведения. Зашла речь и об учебе Полли в колледже, но она сумела ловко увести беседу в сторону. В окна ломился ветер, хлестал дождь, а им было хорошо и уютно в тепле загородного дома.
В половине седьмого Лоренс откупорил бутылку вина.
Затем он быстро съездил в Бидденбрук, откуда привез рыбу с жареным картофелем, и семья поужинала прямо из бумажных пакетов, сидя за столом в кухне.
Около одиннадцати часов родители отправились спать, а Полли осталась внизу, чтобы посмотреть фильм. Закончился он около часа ночи. Поднявшись по лестнице и направляясь в сторону своей спальни, она услышала негромкий голос матери, хотя слов разобрать не могла, и заметила полоску света под их дверью, удивившись, что родители до сих пор не спят.
Спустившись утром в воскресенье к завтраку, Полли ощутила, что атмосфера накалена и чревата ссорой. Что-то случилось, но Полли не могла потом припомнить ни чьих-либо слов, ни жестов, ни взглядов, которые подтверждали бы это. Внешне Элис и Лоренс вели себя нормально. Подчеркнуто нормально. Лоренс оказывал жене привычные знаки внимания, но чувствовалось, что он постоянно настороже, словно ожидая чего-то. Что до Элис, то к ее обычной рассеянности и мечтательности добавилось волнение. Порой ее лицо принимало растерянное выражение.
Прихватив с собой чашку с чаем, Полли вернулась в постель: ей нужно было выучить роль для сценки, которую ставили на занятиях в колледже. Примерно через час она вышла на верхнюю лестничную площадку, направляясь в ванную, и снова услышала голос матери, на сей раз громкий и отчетливый. Каждое слово звучало резко. Видимо, дверь кухни забыли закрыть.
– Ты можешь еще изменить посвящение, пока рукопись у тебя в руках, – говорила Элис.
Полли напугал ее ледяной тон. Мать ни с кем и никогда не говорила так холодно.
– Сейчас это не дань уважения, а оскорбление.
И Полли не пожелала больше ничего слышать. Она привыкла считать, что в отношениях между родителями царит гармония. У многих ее друзей родители развелись. Были матери, вышедшие замуж во второй или даже третий раз. Имелись папаши, жившие в Женеве или в Нью-Йорке с молодыми женами в окружении маленьких детей от нового брака. Но к Элис и Лоренсу это не имело никакого отношения. Они были крепкой парой. Наслаждались каждой минутой, проведенной друг с другом. Конечно, между ними случались размолвки, но все они обычно заканчивались шуткой, над которой смеялись оба.
Пока Полли еще жила с ними вместе, она любила оставлять на ночь дверь своей спальни открытой, чтобы слышать отголоски их разговоров, разносившиеся по дому. Это придавало ей спокойствия.
Но теперь произошло нечто небывалое. Противоестественное. И пугающее.
Полли спустилась вниз, открыла воду, чтобы наполнить ванну, а когда потом возвращалась к себе в комнату за шампунем, принялась громко насвистывать, давая Элис и Лоренсу понять, что она неподалеку и ей все слышно. Когда она приняла ванну и высушила волосы, уже был готов ленч. Это была простая трапеза, какие Элис всегда умела организовать, не затрачивая усилий: запеченная курица, сковородка жареного картофеля с розмарином, кресс-салат. Атмосфера оставалась, как раньше, чуть тягостной, хотя невозможно было выделить что-либо конкретное. Лоренс мимоходом рассказал о том, что Николай Титов готовится опубликовать автобиографию. Элис, как всегда, слушала. В тот день она говорила меньше, чем обычно.
Покончив с едой, Полли взглянула на часы и поняла, что до отправления ее поезда осталось всего двадцать пять минут. Элис вызвалась отвезти ее до станции. И началась гонка: Полли комком запихивала свои вещи в сумку; Элис никак не могла найти ключи от машины (Лоренс обнаружил их затем в кармане своего плаща). Волнение и боязнь опоздать владели ими обеими, пока они мчались по узкому сельскому шоссе. И когда «ауди» остановилась на станционной парковке, уже замигали красные фонари, донеслись звуки предупреждающего сигнала, закрылась калитка пешеходного перехода через пути. Полли послала матери воздушный поцелуй, пробегая мимо касс на платформу.
– Я тебе позвоню! – крикнула она, заглушаемая грохотом колес и скрипом тормозов прибывшего состава.
Элис махнула в ответ рукой и улыбнулась.
Так они попрощались навсегда.
Около одиннадцати часов Полли позвонил Лоренс и сообщил о случившемся.
– Ты пыталась выяснить у него, по какому поводу они поссорились? – спрашиваю я, когда в комнате воцаряется тишина.
– Нет. Как я могла? И вообще, мне хотелось сохранить их в памяти счастливыми и влюбленными друг в друга. А размолвка мне вспомнилась лишь после того, как я впервые услышала о тебе. Только тогда я позволила себе оживить ее в своей памяти. Но твой рассказ успокоил меня, заставил поверить, что мама умерла умиротворенной, не думая ни о чем плохом. «Горечь» опубликовали и, разумеется, с посвящением ей. Как и большинство романов отца. Ты знала об этом? Исключениями стал «Ха-ха!», который он посвятил Тедди, и «Амперсанд», посвященный мне. «Посвящается Элис. Как всегда».
