Надя Хашими - Пока не взошла луна
Как он и советовал, я погрузилась в свои занятия. Я подружилась с одной коллегой, и, если выдавался свободный день, мы проводили его вместе. Работа очень увлекала меня. Я возлагала большие надежды на своих учеников, и они старались изо всех сил. Я относилась к ним не так строго, как другие учителя: мне хотелось завоевать их симпатию, а им – мою.
Для меня стало важно, как я одеваюсь, и я старалась выглядеть хорошо. В отцовском доме я одевалась как девчонка: в джинсы, футболки, длинные юбки. Выйдя замуж, я стала носить одежду взрослой женщины: юбки-карандаши, блузки с гофрированными воротниками, туфли с пряжками и не выходила из дома без сумочки. Махмуд предоставил мне возможность самой распоряжаться своими деньгами и решать, куда потратить зарплату. Я одевалась без лишней роскоши, но выглядела достаточно стильно. Муж просто сиял, когда мы выходили в люди или принимали гостей. Казалось, я тоже даю ему свободу и поддержку, чтобы расцветало его чувство.
Махмуд верил в романтическую любовь. Однажды он на две недели отправился в поездку по стране, а вернувшись, показал мне четырнадцать писем – толстую стопку листков бумаги. Он рассказывал о том, что подумал обо мне в нашу первую встречу, о своих перспективах на работе, о своем любимом индийском фильме.
«Бедные твои ушки, Ферей! Если я столько написал, то как же много я говорю!»
В те дни нам было кому улыбаться – друг другу. А страна оплакивала неисчислимые потери войны Советского Союза с моджахедами – борцами за свободу Афганистана. Все чаще матери хоронили сыновей. Все больше детей приходили в школу, хромая и ковыляя. Им отрывало ноги взрывчаткой, спрятанной в куклах и игрушечных машинках. Мы с Махмудом слушали новости, сидя на диване. Муж обнимал меня за плечи, или я припадала к его груди.
Он гневно качал головой, когда афганцам приходилось бежать из затопленных кровью окрестностей, ища защиты в столице.
Шесть лет наша супружеская жизнь шла хорошо, но немного омрачалась тем, что мое лоно оставалось бесплодным. Мы не обсуждали это, но когда я заявила, что хочу ребенка, Махмуд согласился, чтобы я сходила к врачу. Я обошла всех самых известных женских врачей в Кабуле. Я принимала все лекарства, которые они мне щедро прописывали. Глотала мерзкие отвары, приготовленные старухами. Но месячные каждый раз возвращались, и однажды утром, собираясь на работу, я сломалась и, рыдая, сказала Махмуду, что из-за моего бесплодия ему не следует лишать себя радости отцовства. Он обнял меня крепко и нежно. Я думаю, так обняла бы меня мама. И прошептал на ухо, что мне не следует так говорить. В тот день я узнала нечто очень важное.
В садах невзгод любовь расцветает самым буйным цветом.
А немного спустя появился Салим – счастливая неожиданность. И снова пошли сплетни. «Вы только посмотрите, кого они привели в семью», – говорили люди раньше, все эти годы, когда у нас не было детей. А теперь начали шептаться о том, что я воспользовалась черной магией, чтобы снять с себя проклятие. С другой стороны, мои коллеги радовались вместе со мной. И хотя в те неспокойные времена большинство семей в Кабуле боролись за собственное выживание, коллеги собрали, что смогли, и одарили новорожденного свитерками, связанными вручную, невероятно крохотными, одеяльцами и тарелкой сладостей на розовой воде. Тетушка Зеба праздновала с нами. Она принесла самые лучшие свои вкусности и нянчилась с ребенком, пока я приходила в себя после тяжелых родов.
Когда мы отправились навестить мою семью, я заметила, что Кокогуль изменилась. Теперь она обращалась со мной, словно с какой-нибудь двоюродной сестрой, приехавшей из села. Она не знала, как подступиться ко мне теперь, когда уже нельзя было упражнять на мне остроумие. Наджиба, как и мой брат Асад, покинула этот дом, а отец после моей свадьбы еще больше закрылся от мира. Кокогуль скучала в одиночестве, без публики. Со стороны могло показаться, что наконец-то она стала относиться ко мне теплее, но я чувствовала, что она отстранилась. Я часто заходила навестить младших сестер, но Кокогуль относилась ко мне все так же прохладно.
Когда Салиму исполнилось четыре года, советские войска вышли из Афганистана. Это было в 1989 году. Мы молились о мирной жизни.
Этому не суждено было сбыться. Мы с Махмудом не помнили себя от радости – второе чудо посетило наш дом, а тем временем в Кабуле становилось все хуже и хуже. Мы назвали девочку Самирой. Теперь, с сыном и дочерью на руках, мы еще отчаяннее нуждались в том, чтобы в Афганистан вернулся мир.
Наш город засыпало ракетами, пока соперники пытались предъявлять на него права.
А Салиму хотелось нормальной мальчишеской жизни. Однажды он попросил разрешения сходить в гости к другу. Я не разрешила.
– Но почему нет, мадар-джан? – заныл он. – Казим – мой лучший друг. К ужину я вернусь.
– Салим-джан, я сказала «нет». Мы с папой тебе это уже объясняли. В том районе постоянно падают ракеты.
Я старалась говорить как можно строже, чтобы не допустить спора. Мне не хотелось лишать Салима игр. Из своего детства я помнила, как мальчишки любят играть. Но мы жили в другое время. До конца дня он дулся на меня и пошел спать, не поужинав, – наказание для нас обоих.
Утром наш сосед Рахим пришел поговорить с Махмудом. Накануне ракетными бомбардировками разрушило несколько домов и убило двоих детей, если не больше. Нарезая хлеб и готовя чай к завтраку, я слушала разговор мужчин, а после завтрака читала Коран. Как еще я могла защитить нас?
Салим узнал в школе то, что рассказала мне позже одна подруга: после ракетного удара Казим выжил, но его трехлетняя сестренка погибла. Задохнулась под грудой обломков, пока семья продиралась к ней. Салим ничего не сказал мне, да и я не знала, какие слова найти для него. Думаю, ошибкой было молчать об этом. Не следовало мне полагаться на то, что молчание защитит нас от страшной правды.
Новый режим талибов приказывал женщинам одеваться более целомудренно, а мужчинам – отращивать бороду в соответствии с исламской традицией. Каждый день они выпускали новые декреты и определяли наказание для тех, кто не подчинялся. Я, женщина, уже не могла преподавать в школе. Девочкам запретили учиться.
Меня это огорчало и пугало. Когда-то я много лет не ходила в школу и сильно страдала, а теперь мою историю повторяли все девочки. Что случается, если бить по больному месту, если ковыряться в старой ране? Мне становилось плохо при мысли о том, что пустует столько классных комнат.
Эти отчаянные, помешанные на религии люди были настоящими дикарями. Мы видели их из окон, слышали их разговоры. Несмотря на их жестокость и невежество, некоторые наши соседи их поддерживали и радовались прекращению столкновений.
Все мы жаждали мира, а талибы обещали именно это.
Салим ходил в среднюю школу. Я сидела в гостиной вместе с учительницами, которых выгнали с работы. Мы совещались над стаканами со слабым чаем. Ночи напролет мы говорили с Махмудом, надеясь, что детям не слышны наши встревоженные приглушенные голоса. К нам приходили тетушки и дядюшки. Плача, обнимали и целовали нас, прощаясь перед отъездом из Афганистана. Салим часто спрашивал нас, куда они отправляются, и недоумевал, слыша список стран: Пакистан, Венгрия, Германия.
Однажды, делая покупки на рынке, тетушка Зеба упала в обморок. Когда мы с Махмудом узнали об этом, то помчались к ней в больницу. Врач сказал, что у нее был инсульт и что ей ничем нельзя помочь. Если она и поправится, то лишь своими силами. Мы забрали ее домой, и три дня я сидела у постели свекрови, меняя влажные холодные примочки у нее на лбу и вливая бульон в рот. Мы с Махмудом читали над ней молитвы и перебирали четки. Я разговаривала с ней, даже когда она не отвечала. Муж мерил шагами комнату и целовал матери руки, страдая от чувства, что должен что-то делать. Но ничего сделать мы не смогли. Моя свекровь ушла из жизни с присущим ей достоинством.
Наверное, все во мне должно было оцепенеть к тому времени, но нет. Я чувствовала, что меня лишили матери, которую я нашла лишь недавно. Первой женщины, которая относилась ко мне как к родной дочери. Мне не хватало наших бесед. Она учила меня пеленать Салима и лечить его от колик. Она присматривала за ним, когда приближались мои вторые роды, и готовила ему рис с бобами мунг. Стоило взглянуть на моих детей, я вспоминала ее. Мне нужно было как-то отвлечься.
Несколько месяцев я учила соседских дочерей в импровизированной школе у нас дома. Но когда Талибан казнил за неделю троих человек за организацию подпольной школы, даже наши соседи перестали отпускать ко мне дочерей. Наш дом, когда-то светлый и веселый, теперь казался душным и мрачным. Махмуд тоже становился желчным и молчаливым, неохотно отращивая бороду, как требовали новые порядки. Во всяком случае, при этом режиме успокоилось грозовое доселе небо.
Салим и Самира научились играть дома. Когда я слушала их смех и возню в соседней комнате, то почти верила, что мы живем нормальной жизнью.
