Что это за игра? - Доусон Дженнифер

– Джеймс!

Из дальней части холла раздался голос Белинды, его двоюродной бабушки по отцовской линии. Она подняла руку и пошла в его сторону так быстро, как только позволяли ноги восьмидесятипятилетней женщины. К несчастью для Джеймса, передвигалась она на удивление проворно. Он помахал ей рукой, а потом, сознавая, что ведет себя не так, как подобает хорошему племяннику, свернул в длинный коридор, ведущий к лифтам.

– Джеймс! Джеймс, дорогой! – окликала его Белинда.

Его двоюродная бабка страдала старческим склерозом в легкой форме, и в этот вечер он как раз дал о себе знать. Сколько бы Джеймс ни повторял, что он доктор наук, а не врач, она все время путала эти понятия. Полчаса назад она приперла его к стенке и принялась обсуждать свой бурсит. О чем она захочет поговорить дальше, одному богу было известно, и Джеймс не собирался дожидаться ее, чтобы это выяснить.

– Тетя, я скоро вернусь!

С этими словами он завернул за угол, поспешил к двери, над которой висела табличка «выход», и выскользнул наружу еще до того, как Белинда успела завернуть за угол. Джеймс вышел на лестницу – и застыл в изумлении. На ступенях, обхватив руками голову, сидела Грейси. Она подняла лицо, и Джеймс увидел под ее ресницами легкие тени. Он нахмурился.

Грейси медленно выдохнула. За Джеймсом с гулким стуком закрылась дверь. Грейси была так же великолепна, как всегда, и при виде ее у Джеймса пересохло в горле. Их взгляды встретились, потом оба отвели глаза.

– Ты за мной следил?

Она изменила положение, скрестила ноги и разгладила складки на ткани облегающего платья. Джеймс испытал внезапное желание провести руками вверх по ее платью, погладить ее бедра, раздвинуть ее ноги, упасть на колени на ступеньку перед ней и царапнуть зубами ее кожу. Он прижался к двери, чувствуя, как холод металла проходит сквозь его рубашку. Это вернуло его мысли к теме разговора.

– Я прячусь от моей двоюродной бабушки.

– Это еще почему?

– Шейн назвал меня доктором, и она теперь думает, что я… в общем, врач. – Джеймс сунул руки в карманы и нащупал пальцами острый край ключа. – У нее целый список болезней, которые я точно не хочу обсуждать.

Уголки роскошных губ Грейси чуть заметно приподнялись.

– А ты от кого прячешься? – спросил Джеймс.

Она прикусила нижнюю губу.

– Почему ты думаешь, что я прячусь?

Они были наедине. Во второй раз за последние двадцать четыре часа. Небольшое пространство между ними наполнилось напряжением, которое изводило их весь день. Джеймс пожал плечами.

– С тех пор как я с тобой познакомился, ты на любой вечеринке была душой компании, никак не меньше.

Несколько долгих мгновений Грейси просто смотрела на него, потом наконец склонила голову набок, и буйная грива ее волос упала на одно плечо.

– Что имел в виду отец Деклана, когда говорил, что ты когда-то был как он?

Джеймс ожидал от нее какого угодно вопроса, только не этого. Он ответил не сразу. Это была не та тема, на которую ему хотелось говорить. Он показал на место на ступеньке рядом с ней.

– Можно мне сесть?

Было видно, как Грейси глотнула. Потом она кивнула.

– Это свободная страна.

Возможно, раньше он ошибался, подумал Джеймс. Возможно, пора перестать избегать этой ситуации. Может быть, ему нужно применить к Грейси те же принципы, которые он использовал в отношениях с другими женщинами. С самого первого момента их знакомства он играл с ней по ее правилам, но, возможно, пришло время прекратить это делать.

– Что изменилось со вчерашнего дня?

Джеймс задал ей прямой вопрос, как задал бы любой другой женщине. Намеки и предположения были не по его части, в общении он предпочитал прямоту.

Грейси дернулась так, словно он дал ей пощечину. Потом покачала головой.

– Ничего не изменилось. Совсем ничего.

Он поднял одну бровь.

– Неужели? Дело в том, что за последние двадцать четыре часа ты ни разу не назвала меня занудой. По-моему, это новый рекорд.

Грейси сцепила руки так крепко, что костяшки пальцев побелели.

– Я выполняю наше соглашение о перемирии.

Джеймс перевел взгляд на ее губы и задержал его там дольше, чем допускали нормы вежливости.

– Когда в доме моей матери я не стал есть десерт, ты не сделала ни одного саркастического замечания.

Грейси быстро провела кончиком розового языка по своей нижней губе.

– Это твое тело. Если ты обращаешься с ним как с храмом, мне-то что?

Джеймс хмыкнул. Грейси скрестила ноги и снова раздвинула их, ее голубые глаза потемнели. Джеймс усмехнулся.

– Сегодня утром я пробежал десять миль.

Она расправила плечи, в ее глазах блеснул уже знакомый Джеймсу огонь.

– Это ужасно. Ты больной на всю голову.

Он засмеялся, потом выпрямился, оттолкнувшись от стены, и шагнул к Грейси.

Она втянула воздух.

– Что ты делаешь?

Он показал на пятачок на ступеньке рядом с ней:

– Собираюсь сесть.

Ее щеки снова слегка покраснели.

– А-а… ладно.

Он сел на ступеньку, и его бедро коснулось ее бедра. Грейси напряженно застыла, но Джеймс, вместо того чтобы отодвинуться и дать ей больше пространства, не двинулся с места. Грейси не отстранилась, но он подозревал, что ею двигала скорее гордость, нежели инстинкт, потому что каждый мускул в ее теле казался тугим от напряжения. Она смотрела на Джеймса дерзко, с вызовом, но ее грудь часто поднималась от быстрых неглубоких вздохов. Он знал, что мог бы ее поцеловать, и она бы ему позволила. Напряжение между ними было так сильно, что если бы он это сделал, наверное, разверзся бы ад. Джеймс мог представить эту картину очень отчетливо, но прогнал образ прочь. Секс ничего не решит. Будь она обыкновенной женщиной, возможно, он мог бы допустить, чтобы страсть взяла верх, но с Грейси это было невозможно. Слишком тесно жизнь Грейси переплетена с его собственной. Но то, чем они занимаются, тоже не работает, и в этих их «не-отношениях» кто-то должен проявить здравый смысл.

Джеймс поставил локти на колени и сплел пальцы рук.

– Мне трудно освоиться с этим нашим перемирием.

– Что ты имеешь в виду?

Он посмотрел на Грейси, но она смотрела на свои коричневые туфли на шпильках так, словно это было невероятно занимательное зрелище. Он тихо сказал:

– Я больше не хочу с тобой воевать.

Она сглотнула и проговорила:

– Я тоже.

Джеймс решил говорить начистоту – настолько, насколько это было возможно в данный момент.

– Но как быть тебе другом, я тоже не знаю.

Грейси взглянула на него и отвела глаза.

– Если мы друг другу понравимся, какая разница?

– В обозримом будущем нам предстоит часто видеть друг друга. Разве ты не предпочла бы, чтобы мы встречались, не питая друг к другу враждебности?

Грейси кивнула.

– Да, конечно.

– Значит, мы хотим одного и того же?

– Да.

Ее правое бедро рядом с ним было твердым, Джеймс подавил желание погладить ее по ноге, ослабить напряжение, которое ее сковало.

– Есть идеи, как нам стать друзьями?

У Грейси вырвался смех, и, казалось, ее саму это ее удивило.

– Ни одной.

Их взгляды встретились, и все между ними замерло. Напряжение повисло в воздухе. Джеймс почти чувствовал свои губы на ее губах. Но он не воспользовался возможностью. Голосом, в котором слышалось – слишком явно слышалось – тлеющее желание, он сказал:

– Раньше мне никогда не доводилось тебя рассмешить. Мне это нравится.

Грейси поспешно переключила внимание на другое, стала смотреть на дверь, через которую они вошли.

– Нам надо бы вернуться к гостям.

– Да, надо бы.

Но ни один не двинулся с места. Ее нога по всей длине была прижата к его ноге, ее мягкость – к его твердости. Он крепко сжал пальцы, борясь с пульсирующим в нем желанием. Они столько времени сидели вот так, бедро к бедру, плечо к плечу, дыхание резкое и неровное, что Джеймс стал понимать смысл выражения: «Напряжение можно было резать ножом». Воздух между ними, казалось, сгустился и потрескивал от невысказанного желания, оно долго находилось под контролем, но теперь стремилось вырваться наружу. Когда Джеймс уже больше не мог это выносить, он встал и повернулся лицом к Грейси. Она посмотрела на него. Голод и растерянность в ее голубых глазах отражали его собственные запутанные эмоции. Джеймс засунул руки в карманы.