Эль Кеннеди - Сделка
Я набираю в грудь воздуха, проигрываю вступительные аккорды и начинаю петь. Я не смотрю на Гаррета, потому что меня здесь уже нет, я растворилась в мелодии и словах, я полностью сосредоточена на звучании своего голоса и гитары.
Мне нравится эта песня. Действительно нравится. Она обладает неповторимой красотой, и даже без дополняющего мой голос богатого баритона Кэсса она все равно производит неизгладимое впечатление своей щемящей душу глубиной, столь характерной для лирики Эм-Джи.
Почти сразу же у меня в голове проясняется, а на сердце становится легче. Я опять единое целое, и все это благодаря музыке. Музыка спасла меня и после изнасилования. Когда меня что-то гнетет, или когда не хватает сил переносить душевную боль, я сажусь за пианино или беру гитару, и я понимаю, что счастье рядом. И оно всегда достижимо для меня, всегда доступно, пока я могу петь.
Несколько минут спустя последняя нота растворяется в воздухе, как нежный аромат духов, и я возвращаюсь в настоящее. Я поворачиваюсь к Гаррету, но его лицо ничего не выражает. Даже не знаю, чего я ожидала от него. Восторгов? Насмешек?
Вот молчания точно не ожидала.
– Хочешь услышать версию Кэсса? – спрашиваю я.
Он кивает. Всего лишь. Еле заметно дергает головой и ничего не говорит.
Отсутствие реакции с его стороны нервирует меня, и на этот раз я пою с закрытыми глазами. Я передвигаю модуляцию туда, куда настаивал Кэсс, повторяю еще раз припев так, как он хотел, и точно понимаю, что во мне нет ни капли предвзятости, когда я отстаиваю первый вариант. Второй вариант скучный, а повтор припева – явный перебор.
К моему удивлению, Гаррет соглашается со мной сразу же, как только я высказываю свое мнение.
– В таком исполнении она затянута, – говорит он хриплым голосом.
– Ведь это же ясно, правда? – Я потрясена тем, что Гаррет практически озвучил мои умозаключения. Эх, если бы у Эм-Джи хватало духу высказываться в присутствии Кэсса.
– И забудь о хоре. Тебе он не нужен. Черт, я думаю, и Кэсс тебе не нужен. – Парень ошарашенно качает головой. – Твой голос… знаешь, Уэллси, он прекрасен.
У меня начинают пылать щеки.
– Ты так думаешь?
Взволнованное выражение на его лице говорит мне о том, что он абсолютно серьезен.
– Сыграй что-нибудь еще, – просит он.
– Гм, а что ты хочешь услышать?
– Что угодно. Мне безразлично. – Я поражена страстностью его голоса, эмоциями, которые отражаются в его серых глазах. – Мне просто нужно еще раз услышать, как ты поешь.
Ого. Ладно. Всю жизнь люди говорили мне, что я талантлива, но кроме родителей, никто больше не умолял меня спеть.
– Пожалуйста, – тихо просит Гаррет.
И я пою. Песню собственного сочинения, но так как она еще сырая, я перехожу на другую. Я играю «Будь со мной»[19], любимую песню мамы, ту, которую я пела ей на каждый день рождения. Воспоминания снова уносят меня туда, где царят мир и спокойствие.
На половине песни глаза Гаррета закрываются. Я вижу, как мерно поднимается и опускается его грудная клетка, мой голос дрожит от переполняющих меня эмоций. Затем мой взгляд перемещается на лицо Гаррета, и я замечаю среди щетины маленький белый шрам на подбородке, Интересно, где он его получил, спрашиваю я себя. Хоккей? Несчастный случай, когда он был ребенком?
Его глаза остаются зарытыми до последнего аккорда, и я решаю, что он заснул. Я откладываю гитару.
Глаза Гаррета распахиваются прежде, чем я успеваю встать с кровати.
– Ой, ты не спишь, – вздрагиваю я. – Я думала, ты заснул.
Он садится, и в его голосе слышится неподдельный восторг:
– Где ты научилась так петь?
Я в замешательстве пожимаю плечами. В отличие от Кэсса, я не умею петь себе дифирамбы.
– Не знаю. Это то, что я умела всегда.
– Ты училась? – Я мотаю головой. – То есть ты однажды открыла рот и запела вот так?
Я смеюсь.
– Ты говоришь, как мои родители. Папа и мама часто шутили, что в роддоме произошла путаница и им выдали чужого ребенка. У меня в семье все безголосые. Никто не может понять, от кого у меня способности к музыке.
– Надо бы взять у тебя автограф. Когда тебя будут награждать Grammy, я продам его на eBay за огромные деньги.
Я вздыхаю.
– Музыкальный бизнес жесток, дружище. Я не выдержу и сорвусь, если попытаюсь влезть во все это.
– Выдержишь. – В его голосе нет ни тени сомнения. – Кстати, я думаю, ты делаешь ошибку, выступая на конкурсе дуэтом. Ты должна быть на сцене одна. Серьезно. Представь: ты сидишь на сцене в единственном круге света и поешь так, как пела сейчас. Да от твоего выступления у всех зрителей по коже побегут мурашки.
Может, Гаррет и прав. Не насчет мурашек, а насчет того, что я сделала ошибку, объединившись с Кэссом.
– Ну, уже поздно. Мне некуда деваться.
– Ты всегда можешь отказаться.
– Ни за что. Это подло.
– Я имею в виду вот что: если ты откажешься сейчас, у тебя хватит времени подготовить соло. Если будешь тянуть, то останешься в дураках.
– Я так не могу. – Я смотрю на парня с вызовом. – Ты бы смог подвести своих товарищей по команде, зная, что они на тебя рассчитывают?
Он отвечает без колебаний:
– Никогда.
– Тогда почему ты думаешь, что я пойду на такое?
– Потому что Кэсс не из твоей команды, – спокойно отвечает Гаррет. – Судя по тому, что ты рассказываешь, он с самого начала действует исключительно тебе во вред.
– Я согласилась петь с ним, – твердо говорю я. – А мое слово что-то да значит. – Я смотрю на будильник и чертыхаюсь, понимая, сколько времени. – Мне пора. Такси уже ждет меня. – Я быстро соскакиваю с кровати. – Только мне сначала нужно пописать.
Гаррет хмыкает.
– СМИ[20].
– Все писают, Гаррет. Смирись с этим.
Через несколько минут, когда я выхожу из туалета, я вижу на лице Гаррета невиннейшее на свете выражение. И, естественно, у меня тут же возникают подозрения. Я смотрю на учебники, разбросанные по кровати, затем на свою сумку на полу, но ничего из ряда вон входящего не замечаю.
– Что ты сделал? – спрашиваю я.
– Ничего, – беззаботно отвечает он. – Знаешь, у меня завтра игра, так что наше следующее занятие будет в воскресенье. Как тебе? Ближе к вечеру?
– Хорошо, – говорю я, но все равно не могу избавиться от ощущения, что он что-то затеял.
Только через пятнадцать минут, проходя в свою комнату, я обнаруживаю, что мои подозрения были не беспочвенны. У меня от ярости аж сводит скулы, когда я получаю сообщение от Гаррета.
Он: Признание: когда ты была в WC, я стер с твоего iPod весь 1 Direction. Не стоит благодарности.
Я: ЧТО??? Я тебя люблю!
Он: Сильно?
Тут я соображаю, что произошло, и холодею от ужаса.
Я: Я убью тебя! Я имела в виду УБЬЮ! Чертова автозамена.
Он: Нуууууда, теперь будем винить автозамену.
Я: Чтоб ее.
Он: Кажется, кто-то меня так любит, что хочет поцеловать…
Я: Спокойной ночи, Грэхем.
Он: Ты точно не хочешь вернуться сюда? Потренировать наши языки?
Я: Фи. Ни за что.
Он: Угу. ЗЫ – проверь почту. Я отправил тебе зазипованную музыку. Настоящую музыку.
Я: И она прямиком отправится в корзину.
Я улыбаюсь, отправляя это сообщение, и в этот момент в комнату входит Элли – как у нее получается так подгадывать?
– Кому пишешь? – Она пьет свой любимый сок, эту мерзость, и соломинка выпадает из ее рта, когда она ахает: – Вот это да! Джастину?
– Не-а, всего лишь Грэхему. Он опять достал меня до самого не могу.
– А что, вы теперь друзья? – поддразнивает меня Элли.
Я ошарашенно замираю. У меня на языке вертится категорическое «нет», но я чувствую, что это неправильный ответ, вспоминая, как мы провели последние два часа, как я разоткровенничалась с ним о своих проблемах с Кэссом, а потом пела ему серенады, будто трубадур. Если честно, Гаррет Грэхем не так уж плох, как я думала, пусть он временами и бывает невыносим.
Так что я печально улыбаюсь и говорю:
– Ага, наверное.
Глава 9
Грэг Бракстон самый настоящий зверь. Это почти центнер живого веса, а скорость и точность броска в один прекрасный день наверняка обеспечат ему контракт в НХЛ. Ну, только если лига захочет закрыть глаза на то, что он столько времени проводит на скамье штрафников. Сейчас идет второй период, и Бракстон уже заработал три удаления, одно из которых закончилось голом благодаря стараниям Логана. Потом Логан проехал мимо скамейки штрафников специально для того, чтобы самодовольно помахать Бракстону. Это большая ошибка, потому что теперь у Бракстона, которого выпустили на лед, в руках заточенный топор войны.
Он впечатывает меня в борт с такой силой, что у меня трещат кости, но, к счастью, я успеваю отпасовать и, быстро избавившись от тумана в голове, замечаю, как Такер кистевым броском отправляет шайбу в ворота «Сент-Энтони». Загорается табло, и даже стоны и свист зрителей не умаляют радости победы. Играть на чужом поле не так приятно, как на своем, однако я подпитываюсь энергией толпы, пусть и негативной.
