Хорхе Молист - Хранитель секретов Борджиа
Когда Жоан замолчал, брат Льюис Меркадер смотрел на него, не веря, что только что услышал эту гневную речь, и пытался осмыслить слова Жоана. Никто до сих пор не осмеливался говорить с ним подобным образом. И перед его мысленным взором встала картина будущего, в котором его инквизиция и прочие инквизиции гнили, как будто гроб в могиле, заваленные книгами, которые громоздились сверху одна на другой. Инквизитор почувствовал страх, смешанный с гневом, и, поднявшись, одним яростным движением руки сбросил бумаги со своего стола, которые упали на пол вместе с лампадой и тут же загорелись от пламени. Все было в точности, как в римских кошмарах Жоана.
– Я приговариваю вас к сожжению на костре! – выкрикнул он.
– Живьем на костре! – прорычал Фелип. – Он не раскаивается!
– Да, к сожжению живьем! – уточнил инквизитор.
В то время как солдаты побежали тушить пожар, который охватил уже балдахин, а писари собрались записать вынесенный приговор, инквизитор продолжал смотреть на Жоана. И увидел, как тот выпрямился еще чуть-чуть и как улыбка появилась на его лице. И монах вздрогнул. Преступник чувствовал страх своих палачей.
Жоан повернулся к Анне, которая с любовью смотрела на него, и они обменялись грустными улыбками. И смотрели друг на друга до тех пор, пока, подчиняясь приказам вышедшего из себя от злости Фелипа, солдаты силком не увели Жоана.
130Фелип попросил разрешения у инквизитора Льюиса Меркадера подвергнуть Жоана пыткам.
– Это лишнее, – ответил монах. – Он во всем признался, и приговор уже вынесен.
– Но я хочу знать, кто его сообщники, – настаивал Фелип.
– У него нет сообщников.
– Есть. Он сказал, что таких, как он, много и что они печатают запрещенные книги.
Инквизитор, нахмурившись, посмотрел на дознавателя.
– Он имел в виду членов своей гильдии; у него самого лишь один сообщник – его жена. – И добавил презрительно и категорично: – Вам что, мало пытки сожжением на костре живьем? Забудьте об этом деле и не настаивайте больше.
Фелип в замешательстве отступил, осознав, что инквизитор уважает Жоана и что даже, возможно, восхищается им. И он бессильно сжал кулаки.
Через шесть недель состоялось аутодафе. Брат Льюис Меркадер потребовал от Совета Ста, органа городского управления, чтобы этот день был объявлен нерабочим, ибо считал, что все должны принять участие в этом событии. На Королевской площади, у стены часовни Святой Агеды, как и обычно, были возведены три трибуны. Одна из них предназначалась для инквизиции и ее деятелей, другая – для городских властей. Обе трибуны были обиты качественными тканями. Городские советники и члены Генерального собрания в очередной раз привели веские причины для своего отсутствия: их взаимоотношения с инквизицией продолжали оставаться враждебными. В отличие от них, губернатор Алонсо Арагонский, архиепископ Сарагосы, от присутствия не отказался, а с ним все лица, представляющие монархию и церковные власти. Между этими трибунами был установлен небольшой алтарь. Третий помост представлял из себя голые доски. Там под охраной солдат сидело с полдюжины осужденных, одетых в желтые санбенито с красными крестами и остроконечные колпаки. Вместе с ними находились четыре чучела из пеньки, облаченные в те же одежды; на груди их были прикреплены клочки пергамента с именами беглецов, которых инквизиция судила в их отсутствие.
Жоан наклонился вперед, чтобы увидеть Анну, которая сидела на противоположном конце скамьи. Она тоже посмотрела на него и усилием воли заставила себя улыбнуться. Она была бледна и худа. У Жоана разрывалось сердце, когда он видел ее такой.
– Посадите их вместе, – сказал инквизитор Фелипу.
– Что? – удивился тот.
– Вы рассадили супругов Серра по разным концам скамьи. Я хочу, чтобы они сидели рядом.
– Но они же мужчина и женщина…
– Вот именно, и поэтому они женаты! – презрительно воскликнул епископ Тортосский. – Подчиняйтесь!
Нахмурившись, рассерженный Фелип дал указание судебному исполнителю, и, когда перестановка совершилась, бо́льшая часть людей, собравшихся на площади, разразилась аплодисментами. Это насторожило дознавателя, и он стал внимательно рассматривать пришедших на аутодафе. В глубине площади развевалось знамя Святого Элоя, на нем был черный креп в знак траура, и Фелип разглядел нескольких членов гильдии в их особых фартуках из грубой кожи – таких же прочных, как железные доспехи. Вне всякого сомнения, на их поясах были закреплены молоты. Если они находились здесь в таком виде, это означало, что один из членов их гильдии был несправедливо осужден. И этим человеком был, разумеется, Жоан.
– Что происходит? – спросил он с тревогой в голосе у судебного пристава.
– История этого Жоана Серры, которого чернь считает героем итальянских войн, стала известна в городе, – ответил тот, бросая боязливые взгляды на толпу. – Говорят, что он достойный и мужественный человек, что он ради спасения жены проник в нашу тюрьму и вышел оттуда вместе с ней невредимым и что по этой причине мы приговорили его к смерти через сожжение.
– Этот сброд обожает придумывать разные истории, – пробормотал Фелип.
– Думаю, будет лучше, если мы попросим подкрепления у губернатора, – сказал судебный пристав.
Жоан и Анна взялись за руки и улыбнулись друг другу.
– Я всегда буду любить вас, – сказал он. Счастье переполняло его – они были рядом.
– И я тоже. – Тепло родного тела придавало ей сил.
Солдаты заставили их замолчать и приказали, чтобы они отпустили руки друг друга. Жоан подчинился: он не хотел, чтобы их снова разлучили.
Монах поднялся на амвон и обрушил на слушателей длинную скучную речь. Единственным развлечением для публики стало появление нескольких отрядов солдат короля, прибывших по приказанию губернатора. Они расположились за солдатами инквизиции: копьеносцы сформировали два ряда, а за ними встали еще два ряда арбалетчиков. Жоан снова взял руку жены в свои.
– Вспомните, какими счастливыми мы были, Анна.
– Я очень хорошо помню все, – сказала она, ласково поглаживая его руку. – И не удивляйтесь, если я скажу вам, что все еще счастлива.
Сержант инквизиции заставил их замолчать, и они, умолкнув, мысленно вспоминали те счастливые времена, которые остались в прошлом. Жоан оглядывал толпу, в свою очередь наблюдавшую за ними. Он увидел Бартомеу, своего друга Льюиса и работников книжной лавки, четко различил штандарт святого Элоя и самих Элоев – бородатых членов братства рабочих по металлу, среди которых выделялся его брат Габриэль. Разумеется, он понимал, что они ничего не смогут сделать против королевского войска, но их присутствие смягчало его печаль. Жоан даже не вслушивался в обвинительные приговоры, которые зачитывались его товарищам по несчастью. Но когда Фелип принялся читать последний приговор, его собственный, на площади воцарилось выжидательное молчание.
– Жоан Серра де Льяфранк и его супруга Анна Роч де Серра… – Фелип сделал паузу и сглотнул слюну. Молчание площади стало угрожающим, – приговариваются к сожжению живыми на костре в Эль Каньет за проповедуемую ими ересь, за пренебрежение к святой инквизиции и за печатание и продажу запрещенных книг!
Анна и Жоан обнялись, в толпе раздались возмущенные возгласы, а еле слышные одобрительные хлопки тут же потонули в гневных криках и шиканье. Несколько брошенных камней со стуком ударились о помост инквизиции; по приказу капитана копьеносцы взяли копья наперевес, арбалетчики зарядили свое оружие, и двое из них выстрелили в воздух. Значительное число зрителей разбежались, в ужасе покинув площадь, но ни один из Элоев даже не шевельнулся.
Фелип, как дознаватель инквизиции, передал осужденных капитану королевских войск для приведения приговора в исполнение. Лицо военного было бледным. Он дал знак, и еще несколько отрядов вступили на площадь, чтобы поддержать своих товарищей. По приказу капитана копьеносцы начали вытеснять Элоев, которые отказывались уходить с площади. Когда площадь наконец очистилась, был отдан приказ началу выхода процессии. Она состояла из босых монахов со штандартами и крестом инквизиции, осужденных, связанных между собой веревкой на шее, инквизиторов, государственных чиновников, солдат, несших хворост для разжигания костра, зловещих членов братства Смерти и практически из полноценного войска, готового подавить любую выходку толпы. Под бой барабанов, пронзительно оповещавших о смерти, солдаты расчищали путь, расталкивая собравшееся простонародье, сжимали кольцо вокруг осужденных и шли в хвосте процессии. Шествие направилось в сторону ворот Святого Даниэля. А оттуда путь лежал в Эль Каньет – к позорнейшей из смертей.
