Река надежды - Мармен Соня
– А как бы ты себя вел, если бы увидел, как твой брат в тебя стреляет?
– Я не стрелял в тебя, Алас!
– Ложь! Перед тем как спустить курок, ты посмотрел мне в глаза! Ты знал и поэтому выстрелил в меня! Ты хотел убить меня, потому что знал правду!
– Какую еще правду?
– Ты знаешь, о чем я говорю, Джон! В тот день, когда умер наш дед Лиам… Ты прекрасно знаешь, что произошло! И на Драммоси-Мур ты воспользовался суматохой и сделал то, что хотел!
– Алас, ты бредишь! Знаю, не надо было стрелять…
– Так ты признаешь, что выстрелил!
– Я стрелял не в тебя, а в Черную стражу!
– Болван, это я стрелял в Черную стражу! Вспомни! Ты еще обжегся, когда схватился за мушкет, который я уронил убегая. Я тебе тогда соврал. Сказал, что услышал выстрел и нашел этот мушкет. А на самом деле…
– Да я знал, что ничего ты не находил, дурья твоя башка! В то утро я видел, как ты взял из дома мушкет. Ты пошел в горы, я – за тобой. Я знал, что ты ходишь на охоту, когда отца нет дома, несмотря на все запреты. Тебя они никогда не останавливали… И вот в тот день я решил составить тебе компанию. Уже хотел окликнуть тебя, когда увидел отряд Черной стражи.
Джон замолчал. Александер ждал продолжения. Видя, что брат колеблется, он заговорил сам:
– И ты видел, как я выстрелил в их сторону, да?
– Говорю же тебе, это я выстрелил!
– Погоди… Я ведь тоже стрелял! – Александер совершенно растерялся. – Проклятье! Какая-то бессмыслица получается! Был ведь только один выстрел!
– И этот… – задумчиво добавил Джон.
Они оба долго молчали, обдумывая услышанное. Александер всматривался в опечаленное лицо брата, пытаясь найти хотя бы намек на его ложь. Наконец он уже более спокойным тоном сказал:
– Пусть так: ты выстрелил и я выстрелил. Значит, мы в равной мере виноваты в смерти деда. А теперь прошу, объясни мне, зачем ты стрелял в меня на Драммоси-Мур.
Джон обреченно вздохнул.
– Алас, я не стрелял в тебя!
– Нет, стрелял!
– Неправда! Я убил солдата из Палтнийского полка, который тебя ранил!
Александер закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на воспоминаниях. Они были отрывочными, но очень яркими: раненые цепляются за его килт; пушечное ядро падает рядом, и его, Александера, отшвыривает в сторону; запах крови и пороха берет за горло…
– Палили пушки, шум стоял невообразимый… Я бежал по полю битвы, а ты пытался меня догнать и что-то кричал.
– Отец приказал оставаться в лагере!
– Да, я помню. Но я не мог просто стоять и смотреть, как другие сражаются с проклятыми sassannachs!
Стоя на коленях, Александер посмотрел на свои ладони, как если бы рассчитывал прочесть правду в их линиях. Джон издал саркастичный смешок.
– Разве ты мог поступить по-другому? Ты никогда и ничего не боялся, тебе никто был не указ!
Закрыв лицо руками, Александер попытался вспомнить в деталях, что было дальше. Брат бежит за ним следом, зовет его, просит вернуться… Вот он оборачивается сказать, чтобы его оставили в покое… Именно в этот миг он и увидел, что Джон наставил на него дуло мушкета. В панике Александер бежит дальше…
А Джон все зовет его и зовет! Раздается выстрел, и Александер слышит его даже в какофонии других выстрелов и шумов. Пуля попадает ему в левое плечо и швыряет на землю. Он падает на спину… На спину! Он падает на спину, хотя Джон был сзади! Он увидел всю сцену, словно снова оказался там, на равнине Драммоси-Мур. В то мгновение, когда пуля прошла через его плоть, в эту долю секунды, которая предшествовала падению, он успел заметить удивленный взгляд отца, затерявшегося среди противников. Противников… Светлые глаза на покрытом сажей лице словно бы впиваются в его лицо…
– Солдат из Палтнийского полка! Это был солдат из Палтнийского полка!
Брат прав. Все помутилось у него в сознании. Он принял голубые глаза отца за глаза солдата из полка Палтни, не понял, что пуля должна была отбросить его вперед, если бы стрелял Джон… Неужели он строил жизнь, исходя из неправильных предпосылок? Как старательно он возвел для себя тюрьму, собственными руками сотворил свое несчастье! Его представления о случившемся рухнули, как карточный домик, оставив Александера в полной прострации.
– Поэтому ты не вернулся домой? – дрожащим от волнения голосом спросил Джон. – Ты не вернулся, потому что думал, что я хотел тебя… Святые вседержители! Алас! А я думал, это потому, что из-за меня погиб дед!
Правда обрушилась на его плечи тяжким бременем. Александеру стало нечем дышать, у него отчаянно заболело сердце. Он согнулся вдвое, обхватил грудь руками. В душе – ни ненависти, ни страха, ни угрызений совести. Осталась только горечь, которая душила его, и боль, грозящая затопить собой сознание.
– Господи, нет!
Совершенно уничтоженный, он разрыдался. Джон, взволнованный не меньше, подошел и положил руку ему на плечо. Александер посмотрел на брата, на свою половинку. Только теперь стало ясно, что и Джон всю жизнь носил точно такое же бремя. Они долго смотрели друг другу в глаза. Какое все-таки странное ощущение – видеть глаза, такие же, как твои, и при этом знать, что ими смотрит на мир другая душа! Слова больше были не нужны, и братья крепко обнялись.
– …и когда священник положит тебе на язык гостию [208], ты не станешь ее грызть, а просто подождешь, пока она станет мягкой, и потом проглотишь, хорошо?
– Мам! Я не хочу есть тело Иисуса! Это… я же не каннибал!
Изабель захлопнула второй дорожный сундук, который был уже полон.
– Габи, но ведь это не взаправду! Гостия – это символ тела Иисуса!
– А что такое символ?
– Что-то, чем заменяют что-то другое!
– Значит, мне надо будет притворяться, что я – каннибал?
– Габи! Остается надеяться, что до Рождества ты во всем разберешься, благо времени еще много. Куда я девала чернильницу?
Габриель спрыгнул с лавки.
– Она в первом сундуке, мамочка! Можно мне пойти поиграть с Отемин и Дугласом?
Изабель вспомнила, что действительно уложила писчий прибор в сундук, и расстроилась.
– Надо же! Мне обязательно нужно написать мсье Гийо!
– Мам, можно?
– Иди! Только постарайтесь не уходить далеко. Скоро я позову тебя, чтобы собрать игрушки. Ты не мог бы… Габи?
Но мальчик уже убежал, оставив дверь нараспашку.
– Все понятно! Значит, когда я напишу письмо, мне самой придется идти искать Мари! Любовь, конечно, это прекрасно, но вещи тоже надо кому-то складывать!
Она достала письменный прибор и открыла его. Первым в стопке писем, полученных уже здесь, в Ред-Ривер-Хилле, было письмо от Мадлен. Изабель получила его из рук Александера в то утро, когда он уплыл с Ноньяшей. Дрожащими руками она развернула его и разложила на коленях, чтобы перечитать. Да, жизнь полна неожиданностей… Пробежав глазами вступительную часть, перепрыгивая со строки на строку, она отыскала отрывок, который произвел на нее особенно сильное впечатление:
Напоследок, дорогая моя Иза, хочу сообщить тебе новость. Все случилось так быстро… Но то, что ты сейчас прочтешь, произошло на самом деле, и я ничего не придумала…
Изабель пропустила еще пару фраз.
С тех пор как они поселились у меня, дом по-настоящему ожил! Колл работает не покладая рук. А у Макдональда-отца, несмотря на внешнюю холодность, доброе сердце. Ему пришлось многое пережить, и болезнь причиняет ему сильные муки. Подумать только, он приехал в такую даль, чтобы повидаться с Александером!
Колл очень переменился, или, возможно, я просто смотрю на него теперь другими глазами. Его маленькая дочка Анна – прелестнейшее дитя, какое только можно себе представить! Ты, наверное, скажешь, что мною движет сострадание. Поначалу я и сама так думала. Конечно, я не могла не пожалеть вдовца, который остался с младенцем и стариком отцом на руках. Но когда я смотрю на него сегодня, я знаю, что дело не в сострадании. Люблю ли я его? Да, но не могу сказать, насколько сильно. Чувство, которое я к нему испытываю, очень отличается от того, что я испытывала к Жюльену. Но теперь я знаю, что любовь может принимать разные обличья. Что ж, была не была! Я скажу тебе: да, я его люблю!
