Хорхе Молист - Хранитель секретов Борджиа
– Сожгут живьем?! – воскликнула Мария. – Почему ее должны сжечь живой? Осужденным дают право выбора быть задушенными перед тем, как их тела сгорят.
– Этой привилегии удостаиваются только те, кто публично раскается и снова будет принят в лоно Церкви, – объяснил Абдулла. – А я хорошо знаю Франсину. Она исповедуется, подготовит душу к гибели, но инквизиторы не смогут ее сломить. Она не доставит им такого удовольствия.
– Почему же она предпочтет такие ужасные страдания? – настаивала Мария.
– Из чувства собственного достоинства, – ответил Абдулла.
– И потому, что она свободна, – добавил Жоан.
Они молча переглянулись. Анна взяла на себя смелость прервать его:
– Знаете что? Я восхищаюсь Франсиной. Если смерть – это единственный предоставленный ей выбор, то надо сохранять достоинство, хотя и с гораздо большими страданиями.
Находившийся в подавленном настроении Жоан записал той ночью: «Спасибо, Франсина, за то, что вы спасли наши жизни. Мы восхищаемся вашим мужеством и чувством собственного достоинства».
116Жоан и Анна не могли сидеть сложа руки, в то время как Франсина была приговорена инквизицией к казни.
– Я сделаю все, что смогу, и даже больше, – пообещал книготорговец жене.
Первым, к кому он направился, был Бартомеу, который тут же лишил его всякой надежды.
– Ты прекрасно знаешь, что власть инквизиции всеобъемлюща: губернатор, назначаемый королем, подчиняется ей беспрекословно, боясь даже пикнуть, – сказал он. – Епископ в свою очередь делегировал ей всю свою власть и тоже ничего не может сделать. А гражданские власти, как, например, Совет Ста, которые всегда противопоставляли себя инквизиции, проигрывают свои иски, потому что король либо затыкает им рот, либо попросту игнорирует. Поэтому сделать ничего нельзя.
– Мы говорим о внешних силах, – сказал Жоан. – А внутри самой инквизиции ничего нельзя решить?
– Надеюсь, есть лазейка, через которую можно будет попробовать проникнуть, – ответил Бартомеу, обдумав эту идею. – Хотя, наверное, в отношении Франсины это не сработает.
– Кого вы имеете в виду?
– Настоятеля монастыря Святой Анны Кристофола де Гуалбеса – друга валенсийского монаха Жоана Энгеры, второго по значимости инквизитора. Я знаю, что ты с ним в добрых отношениях. Попробуй убедить его.
Приор принял Жоана приветливо, но, узнав, о чем пойдет речь, ответил, что спасти Франсину практически невозможно. Жоан снова постарался сделать упор на ее знания и на то, что смерть этой женщины станет невозместимой потерей в деле борьбы против эпидемий чумы.
– Долг инквизиции – спасать души, а не тела, – ответил приор напыщенно. – Второе ничтожно по сравнению с первым. Тем не менее из расположения к тебе я поговорю с братом Жоаном Энгерой, чтобы узнать, можно ли что-нибудь сделать.
Через несколько дней, когда Жоан снова пришел в монастырь Святой Анны, приор сказал ему:
– Поговори от моего имени с преподобным Перой Маульей.
– Кто это?
– Магистр братства Смерти.
– Что он может сделать для спасения Франсины? – Жоан прекрасно помнил этого зловещего типа, который вместе с членами своего братства организовывал шествия во время казней и который руководил группой танцующих «скелетов», устроивших представление на площади Сант Жауме.
Приор посмотрел на него с таким видом, как будто Жоан был умственно отсталым.
– Он ничего не сможет сделать для того, чтобы она жила, но может облегчить ее смерть.
– Забудь о Франсине, ты не в силах изменить решение инквизиции, – твердо произнес Бартомеу, когда Жоан рассказал ему о постигшем его разочаровании после беседы с приором Гуалбесом. – И займись Абдуллой.
– Что не так с Абдуллой?
– Ты прекрасно знаешь, что Фелип ненавидит его так же, как и тебя, – объяснил торговец. – И с того времени, как он находится в твоем доме, маэстро не живет в скрипториуме на последнем этаже, как это было в моем доме или в доме семьи Корро, а часто спускается в книжную лавку, беседует с твоими клиентами и выходит на улицу. Теперь он превратился в почтенного и мудрого пожилого человека, которого уважают и которым восхищаются интеллектуалы города. И дело даже не в этом: твои подмастерья и мастеровые, которых он спас от смерти, буквально боготворят его. Он не только оказывает влияние на молодежь, живущую в твоем доме, но и через них на многих молодых горожан, которые приходят послушать его.
– Да, это так. Абдулле уже восемьдесят лет, но у него хорошее здоровье и выдающийся интеллект. Я не помню, чтобы когда-либо видел его таким счастливым. Общение с молодыми придает ему жизненных сил.
Бартомеу улыбнулся, утвердительно кивнув в ответ.
– Да, это верно, он очень счастлив, гораздо больше, чем когда жил со мной. Но меня беспокоит то, о чем говорят в городе.
– И что же говорят?
– Как ты знаешь, Церковь признает рабство и то, что невольники в этом случае исповедуют другие религии. А долг хозяина – обратить их в христианство, дабы они отказались от своих верований, приняли крещение и стали частью христианского сообщества. И когда хозяин вернет вложенные в раба деньги за счет его работы и совершит над ним обряд крещения, он должен дать ему свободу.
– Да, но Абдулла не подходит под это правило, – возразил Жоан. – Он настаивает на своем положении раба, чтобы иметь возможность работать с книгами и при этом сохранить свое вероисповедание. Он не ложный новообращенный, а открыто проповедующий мусульманство человек, и инквизиция ничего не может ему сделать. Поэтому он неуязвим для Фелипа.
– Именно поэтому он их и раздражает. Они говорят, что это дурной пример.
– Но ведь так продолжалось много лет, – заметил Жоан.
– Согласен, но сейчас Абдулла занимает должность мастерового, и священники боятся, что он направит молодежь на путь ереси.
– Что за ерунда! – возмутился Жоан. – У Абдуллы никогда не было ни малейшего намерения стать проповедником. Он принимает христианство и не заостряет внимания на его противоречиях. Помимо многих прочих вещей, он учит молодых быть терпимыми.
– Толерантности? – Бартомеу рассмеялся. – Именно люди, проповедующие терпимость, представляют для инквизиторов опасность, ибо толерантность, по их мнению, есть прямой путь к ереси. – И, посерьезнев, продолжил: – Я завел с тобой этот разговор не для того, чтобы решать, что абсурдно, а что нет, а потому, что действительно тревожусь за судьбу Абдуллы.
– Повторяю, что инквизиция ничего не может предъявить ему.
– Поговори с ним, Жоан, обязательно, – настаивал Бартомеу. – Ты же знаешь Фелипа, этого убийцу. Он убивает, потому что это доставляет ему удовольствие. Я боюсь, что он затевает убийство Абдуллы. И для этого ему совсем не придется апеллировать к инквизиции.
Тем же вечером Жоан поговорил с Абдуллой в скрипториуме, рассказав ему о своей беседе с Бартомеу и о беспокойстве, которое испытывал коммерсант. Старик рассмеялся.
– Неужели ты думаешь, что я стану менять свой образ жизни из‑за страха?
– Нет, но я прошу вас быть осторожнее. Не выходите на улицу, не показывайтесь так часто на глаза людям. Раньше вы почти никуда не выходили.
– Моя жизнь сейчас изменилась, Жоан. – Мягкая улыбка освещала лицо старика. – Я очень много общаюсь с молодежью. И им, и мне это очень нравится. Мы встречаемся на улице, и я не собираюсь отказываться от встреч с молодыми людьми.
– А если вам прикажет хозяин?
Мусульманин посмотрел прямо в глаза Жоану, и выражение его лица стало серьезным.
– Ты мне приказываешь сделать это? – спросил он, немного помолчав.
– Нет, конечно же нет, учитель, – пристыженно пробормотал книготорговец. – Я только рекомендую вам так поступить.
Улыбка вернулась на лицо Абдуллы, и он ласково взял руки Жоана в свои.
– Спасибо за то, что ты беспокоишься обо мне и так тепло относишься ко мне, Жоан, – тихо сказал он. – Я знаю, что твои слова идут из самого сердца. Ты помнишь, как я говорил тебе много лет назад о том, что у книг, как и у людей, тоже есть тело и душа?
– Я не забыл этого. – Тепло худых рук гранадца, ласковый тембр его голоса и мягко произнесенные слова взволновали его. Жоан чувствовал, что Абдулла хотел сказать ему что-то очень важное.
– Ну так вот, и люди похожи на книги, – продолжал старик. – Их жизни – это повествования, у которых есть начало и конец. И очень важно, чтобы история хорошо заканчивалась. Я пишу последние страницы книги своей жизни. И стараюсь делать это самым красивым почерком. Мне уже очень много лет, Жоан. Неужели ты думаешь, что я позволю страху, опасениям за свою жизнь, которая уже так мало стоит, очернить достойный уход? Какой же пример я подам этим молодым людям, если они увидят, что я дрожу от страха перед убийцей? Последняя страница моей книги не за горами, и я хочу, чтобы конец был достойным. Я не стану прятаться.
